Но Федя в ловушку не пошел и продолжал улыбаться блаженно и глуповато.
- Хитер! - похвалил Адамчук, - Теперь вижу: сможешь.
И лишь тогда Федя шмыгнул носом, запихнул чуб под кубанку и самодовольно подмигнул Алексею.
Вышли они вместе. Было холодно и темно. У подъезда Алексей сказал Феде и Адамчуку:
- Вы идите, мне тут надо… заглянуть кой-куда…
- Ага, - проговорил Адамчук и покосился на Марусю. - Потопали, глухонемой, - взял он Федю под руку, - нам с тобой вроде заглядывать некуда. Бывайте…
…С минуту они стояли друг против друга. Алексей сказал:
- Идем, провожу!
- Ой, не надо, Леша!
- Пустое. Ночь, все равно уже…
И они пошли рядом по темным улицам, где на холодных неметенных тротуарах шуршали сухие листья и в воздухе уже пахло снегом. Оба долго молчали, не решаясь и не умея начать разговор. Потом Маруся споткнулась, Алексей неловко поддержал ее за локоть. Маруся локоть не отняла, но отвела его подальше, держа под острым углом, и они почему-то пошли очень быстро, точно опаздывали куда-то…
Так и подошли к Марусиному общежитию, не обмолвившись ни единым словом. Только у крыльца, когда нужно было прощаться, Алексей деловито сказал:
- За Фоминым присматривай, чтоб не забывался, а то обоих выдаст. Внимание к себе не особенно привлекайте. - И, сорвавшись с тона, добавил совсем так же, как она когда-то сказала ему: - Ты там поосторожней!…
Из ближнего окна падало немного света, и Алексей видел поднятое к нему лицо Маруси.
- Знаешь, Леша, - сказала она, - когда я приеду, что-то тебе скажу.
- Что?
- Вот когда приеду… Ну, прощай, до двадцать второго!
Он задержал ее.
- Говори сейчас!
- Сейчас нет. После…
- Тогда я скажу.
- Ну?!
Он слегка потянул ее за руку, но рука не поддалась, стала твердой и выскользнула из его ладони.
- Ну, ладно, когда приедешь…
Маруся засмеялась и взбежала на крыльцо.
Алексей постоял-постоял и пошел обратно.
Это была последняя их встреча и первый разговор, в котором хоть что-то стало ясно…
В БЕЛОЙ КРИНИЦЕ
И началась операция, простая, заурядная, со своей героикой и со своим трагизмом, операция, каких много было в ту беспокойную пору.
На утро оформили документы и переодели Федю в штатское - он выглядел в нем не старше пятнадцати лет. Подрядив на базаре попутную телегу, Маруся с Федей уехали. А спустя шесть дней из Херсона выступил отряд Филимонова.
В один ночной переход, объезжая деревни, он достиг мельничного хутора в десяти верстах от Белой Криницы. День прошел спокойно, бойцы отдыхали, чистили коней. Погода выдалась скверная: холодный дождь с ветром, и на мельницу никто не приезжал. Алексей устроился на сеновале, хотел уснуть, но сон не шел к нему. Чем больше он думал об опасностях, которым подвергались Маруся с Федей, тем значительней они ему казались. В центре «черного» района, фактически беззащитные (Адамчук запретил брать с собой оружие: видно, не очень доверял Фединой выдержке), лишенные возможности в течение долгой недели рассчитывать на какую-либо помощь. - каково им было там! А что, если в деревню наедут бандиты?
Работа не клеилась, все валилось из рук. Шесть дней, прошедших с Марусиного отъезда, Алексей прожил словно в каком-то мутном оцепенении. По его настоянию отряд Филимонова выступил на сутки раньше срока. И прибыл вовремя…
В десятом часу вечера Филимонов позвал Алексея пить чай к мельнику. Не успели сесть за стол, как в сенях затопали, дверь ударила в стенку, сбив стоявшее на табуретке ведро с водой, и в комнату влетел Федя. За ним всунулись чоновцы из дозора.
Федя был без пальто. На стоптанные ботинки комьями налипла грязь. Штаны и розовая, в горошек, рубаха были мокры насквозь. Волосы, распавшись на пробор, прилипли к искаженному лицу.
- Скорей! - крикнул он с порога. - Братцы, родненькие, скорей!
Алексей, рукавом сметая чашки на пол, бросился к нему…
- Что случилось?!
- Маруся!… Смагины там…
- Где?
- В Белой Кринице!
- Маруся! Что Маруся?
- Замордуют ее! Смагин свадьбу затеял!
- По коням! - приказал Филимонов, хватая с лавки шинель.
Через несколько минут отряд мчался по степи. Ветер метал в лицо пригоршни дождя. Чавкала под копытами развязшая дорога. Гнулись к конским шеям бойцы. Сзади, на тачанке, кутаясь в попону, трясся Федя.
О многом сказали Алексею Федины слова.
«Свадьба!» Бандитская «свадьба»! Кто в ту пору не знал, что это означает! В селах и деревнях, затираненных бандитами, вербовали атаманы девушек на короткую забубенную любовь. Какой-нибудь расстрига-поп в несколько минут окручивал их, используя, вместо аналоя, уставленный бутылями стол, шумел над деревней пьяный разгул со стрельбой и матерным ревом, а потом, попировав, атаман неделю-другую таскал свою жертву за собой по степи в тачанке, а то, случалось, бросал уже наутро, после «свадьбы». Много было в деревнях таких несчастных; раздавленных позором, зараженных мерзкими болезнями бандитских «жен», отмеченных на свою беду недолгим вниманием веселых атаманов.
Перед глазами Алексея стояло смазливое, с светлой бородкой и красными пятнами на переносице лицо «студента». Он вспоминал его недобрый взгляд, и страх за Марусю теснил грудь.
Скорей! Скорей! Только бы успеть! Только бы добраться вовремя!
В эти минуты он даже забыл о Маркове…
А случилось вот что.
Как и предсказывал Адамчук, приезд учительницы вызвал большое оживление среди деревенских женщин. Год назад умер старый школьный учитель, новые ехать боялись, с ребятишками не было никакого сладу. Марусю встретили хорошо, посетовали только что больно уж молода. Спросили, когда начнет уроки. Маруся сказала, что недельку поживет, привыкнет, оглядится, а там и начнет с богом.
Была в деревне школа - большая низкая изба со слепыми оконцами, точно бельмами, затянутыми копотью и паутиной. В ней стояли колченогие лавки и длинные столы, до черного блеска затертые ребячьими локтями. Использовали эту избу для деревенских сходок, а до воцарения в районе братьев Смагиных - под сельскую раду. Тут же, за классной комнатой, имелась довольно большая и теплая кладовка, без окон, но вполне пригодная для жилья.
В первый же день по приезде Маруся повязала голову цветной косынкой, подоткнула подол и принялась за уборку. Федя тоже был «пущен в дело». Он вначале, запротестовал было, но Маруся так цыкнула на него, что пришлось уступить, тем более, что в положении глухонемого не особенно разговоришься. Впрочем, он скоро примирился со своей участью. Легкая, быстрая, полная упругой девичьей силы, Маруся с таким энтузиазмом взялась за наведение порядка, что было весело подчиняться ей, и тогда обнаружилось, что совсем не унизительно для мужского достоинства мыть окна, обтирать со стен пыль и паутину или, ползая на коленях, скрести найденным в кладовке обломком косы серые замытые доски пола…
Весь день к ним наведывались бабы, расспрашивали, откуда да что, пугали бандитами, жалели Марусю, что такая молодая, а уже столько натерпелась - родителей потеряла, через всю Россию пробиралась с убогим на руках, - и «убогого» жалели… Принесли яиц и молока. Бабы были общительны и разговорчивы. Уже к вечеру Маруся знала, кто в деревне со Смагиным запанибрата. Узнала она также, что на неделе раза по два бандиты заглядывают сюда. Вот не приезжали дней пять, значит, скоро будут.
И, действительно, они приехали в середине следующего дня. Шел дождь, сквозь слезящееся окошко Маруся с Федей видели, как по улице протрусили съежившиеся, увешанные оружием всадники, направляясь к дому местного старосты Матуленко, солидного благообразного мужика, которому Маруся отдала свои и Федины документы. Тачанки, запряженные четверней, ехали сзади. Сидевшая в гостях у Маруси бабенка всполошилась, ахнула: «Пожаловали!» - и убралась домой.
Федя залез на чердак и оттуда сообщил, что Смагины привезли к старосте раненого. Спешились… Раненого сняли с тачанки, ведут. Пошли по хатам. Коней не распрягают. Идут сюда…
Бандиты, видимо, не знали еще, что в деревне новая учительница. Заметив промытые окна в заброшенной школе и подметенное крыльцо, удивились и заглянули. Их было трое.
- Эге! - проговорил один из них, щетинистый, с разрубленной щекой. - Это еще что за краля?
- Я здешняя учительница, вчера приехала, - сказала Маруся спокойно.
- Учительша? - изумился бандит. - Этакая-то пигалица? Врешь! Бумага есть?
- Мои документы у старосты.
- Санько, - мигнул он товарищу, - беги к Матуленко, скажи батькeq \o (а;ґ)м, шо тут большевичка объявилась.
- С ума, что ли, сошел! - сказала Маруся. - Я не большевичка.
- Там увидим!
Молодой Санько затопал по грязи к дому старосты.
- А это кто? - спросил бандит, указывая на Федю, который с любопытством разглядывал пришедших.
- Это мой брат, он глухонемой.
- Нёмый? - недоверчиво проговорил бандит. - Поди-ка сюда, ты! - обратился он к Феде. - Иди, говорят!
Федя вопросительно посмотрел на Марусю.
- Иди, Феденька, иди, - сказала она, показывая пальцем на бандита. - Не бойся, иди…
Федя подошел.
- Так ты, сталоть, нёмый? - спросил бандит.
И вдруг вытянул Федю плеткой по плечу.
Никто, кроме Маруси, не мог оценить Фединой выдержки. Он отшатнулся, присел от боли, но не издал ни звука.
- Что ты делаешь! - закричала побелевшая Маруся, закрывая Федю собой. - Больного бьешь!
Федя, опомнившись, что-то плаксиво и обиженно залопотал.
- Що робышь! - недовольно сказал второй бандит. - Це ж убогий!
- Ничего! - засмеялся первый. - Съест, не вредно. Это для проверки…
Затем они уселись на лавку и стали ждать. Первый бандит как ни в чем ни бывало задавал Марусе вопросы, откуда они, кто их прислал, кого знают в деревне. Маруся отвечала односложно, отворачиваясь и гладя по голове всхлипывающего Федю.
Под окнами зачавкала грязь. Дверь хлопнула, и перед Марусей предстали Григорий Смагин (она сразу узнала его по описанию Алексея), его брат, обрюзгший, с отечными испитыми щеками, одетый в щегольской романовский полушубок, и еще четверо.