- Да что вы, Григорий…
- Сказал и все! Жди меня. Через четыре дня прилечу, как на крыльях! Не бойся, Машутка, любить буду, нравишься ты мне! Но смотри, - у него жестко сузились глаза, - уехать без меня и в мыслях не держи, есть кому присмотреть! - Он снова заулыбался: - Да куда ты от меня денешься, суженая ты моя! Жизнь тебе такую устрою, будет о чем вспомнить! И братишку твоего пристроим. Ну-ка, обниму на прощание!
Маруся съежилась, выставила локти. Он засмеялся:
- Ладно, прощай. Жди!
…Четыре дня! Ровно столько, сколько оставалось до двадцать второго числа!
Все складывалось как по писаному. В день «свадьбы» Федя исчезнет после обеда. Любопытным Маруся объяснит это тем, что брат сильно переживает, и вот удрал, забился куда-нибудь и плачет: больной все-таки…
Однако вернулся Смагин не на четвертый, а на третий день, двадцать первого ноября.
В шесть часов вечера банда на рысях въехала в деревню. На тачанках везли раненых. Смагин, не останавливаясь, проехал к дому старосты, пробыл там с полчаса и затем со всею свитой явился к Марусе. И с первого же взгляда, едва он вошел, Маруся поняла: случилось что-то непредвиденное, что-то такое, отчего обстановка резко меняется к худшему.
Смагин был мрачен. Скинув у порога мокрую бурку (погода была ненастная, с дождем и ветром), он рукавом отер воду с лица и криво улыбнулся Марусе:
- Здравствуй, душечка! Видишь, как спешил к тебе, на день раньше приехал! Помыться мне дай…
Но было совершенно очевидно, что вовсе не пламенная любовь к Марусе сократила срок его отсутствия. Позже, прислушиваясь к разговорам смагинцев, Федя понял, в чем дело. Смагины, по-видимому, крепко приелись местным жителям. В одном из сел, которое братья считали вполне преданным им, крестьяне своими силами устроили засаду, в результате которой Смагины потеряли шесть человек убитыми и четырех ранеными. Под их началом оставалось теперь всего около тридцати сабель. Смагины захотели восполнить свои потери и в другом селе объявили мобилизацию. Но в ту же ночь все завербованные ими мужики удрали в леса…
Помывшись, Григорий Смагин зашел в Марусину каморку. Сел за столик, спросил:
- Ты готова?
- К чему?
- Сегодня окрутимся. Я уже и попа привез из Большой Александровки. Он у Матуленки отдыхает.
- Говорили же, ч-четыре дня, - прошептала Маруся помертвев.
- Мало что говорил! День роли не играет. Сегодня все и кончим.
- К-как же это? Ой. не надо! Ради бога, не надо сегодня, Григорий Владимыч! Ну, денек еще? Завтра!…
- Ерунда! - он нахмурился, на щеках забегали желваки, глаза ушли под брови. - Нюни не распускай, на меня не действует! Бога должна благодарить: я всерьез женюсь, поп настоящий. Все будет честь по чести. - И вдруг, зверея, саданул кулаком по столику. - Да завтра я расплююсь с этой поганой дырой навсегда! К матерям! Уйду! Сволочи! Уйду!… На Украине еще места много. Пусть их большевики хоть в жернова суют - начхать мне! Предатели, гады!… - сатанея от ненависти, он заикался, и капельки слюны повисали на его курчавой бородке.
В каморку заглянул Смагин-старший:
- Гришка, захлопни пасть, забываешься!
Григорий рванул ворот, отлетели пуговицы. Пустыми остывающими глазами он уставился в угол/ помолчал и поднялся на ноги.
- Ладно, ерунда все… - он ощерился, изображая улыбку, подмигнул Марусе. - Ничего, Маша, тебя это не касается. Готовься! Мои счеты с мужиками - одно, а любовь - особая статья. Я Матуленке скажу, чтобы своих баб прислал помочь. Готовься, - повторил он и вышел, стуча сапогами.
Ни кровинки не было в лице Маруси, когда она обернулась к Феде.
Он глазами спросил ее: «Что делать?» Она зашептала, почти прижимаясь губами к его уху:
- Беги, Федя! Беги скорей!
- Куда?
- Куда хочешь! На хутор… Или еще куда, хоть в Херсон! Может быть, успеешь! Я их попробую задержать. Приведи кого-нибудь, Федюшенька!…
Он хотел возразить, сказать, что не оставит ее одну с бандитами, что убьет Григория…
Но она зажала ему рот:
- Иди! Меня они все равно не возьмут! - И почти силой вытолкнула его из каморки.
Смагинцы уже составляли столы для свадебного пира, у крыльца сгружали с тачанки бочку с брагой и битую птицу - гусей и уток. Бандит с разрубленной щекой, тот самый, что в день знакомства огрел Федю плеткой, подозвал его к себе и, кривляясь, знаками стал объяснять, что сегодня произойдет. Если б он знал, о чем думает, слушая его с идиотской улыбкой, «глухонемой брат» атамановой невесты, у него поубавилось бы веселья!
В это время показались идущие к школе под дождем Григорий, староста Матуленко, две бабы и сухонький старик священник. Федя спрыгнул с крыльца, завернул за угол школы, будто за нуждой, огородами выскользнул за околицу и побежал что было силы…
Мельничный хутор стоял на пути в Херсон - Федя проезжал его вместе с Марусей. Окажись хутор чуть в стороне, Феде и в голову не пришло бы заглянуть туда: никакой надежды, что чекистский отряд уже прибыл, у него не было. Он бежал, захлестываемый ветром и косыми режущими струями дождя, не разбирая залитых водой дорожных выбоин, задыхаясь, с одной мыслью в голове: где угодно, как угодно найти помощь, спасти Марусю…
И когда, уже в полной темноте, какие-то люди схватили его, и один из них, присмотревшись, воскликнул: «Федюшка!» - он заплакал в голос, навзрыд, как ребенок…
МАРУСИНА СВАДЬБА
Спешившись у деревни, чекисты окружили школу, не потревожив даже деревенских собак, но это оказалось ненужной предосторожностью. Смагины на этот раз проявили несвойственную им беспечность. Возможно, они и выставили дозоры, но караулить под проливным дождем, пока другие пьют, было несладко, и часовые присоединились к пирующим. Когда бойцы Филимонова вплотную подошли к школе, лишь один смагинец встретился им: он блевал, стоя под дождем у крыльца. Так он и умер от руки Филимонова, не разобравшись, откуда пришла к нему смерть.
Большинство смагинцев было пьяно влежку. Те из них, кто еще мог соображать, очень быстра поняли безвыходность своего положения. Двое или трое бандитов, попытавшихся выскочить из окна, тут же свели свои счеты с жизнью…
- Сюда! - кричал Федя. - Сюда, Леша!
Через классную комнату, где среди опрокинутых столов чекисты вязали бандитов, они бросились к Марусиной каморке. Распахнули дверь.
Маруся лежала на полу. Страшна была ее рана, нанесенная наотмашь отточенной, как бритва, бандитской шашкой.
Поперек кровати, без сапог и тужурки, валялся, раскинувшись, Григорий Смагин. Он тоже был мертв.
И еще кто-то, третий, живой, неподвижно сидел в углу…
Вот что увидел Алексей.
Остальное он понял позже.
…Маруся тянула до последнего момента. Вынесла она и короткий, наспех отслуженный венчальный обряд, и слюнявые поцелуи своего «жениха» и похабные шутки упившихся бандитов. Ждала, надеялась, что спасение все-таки придет.
Когда же надежды больше не осталось, когда, распаленный водкой, Григорий Смагин, под грязный гогот собутыльников, затащил ее в каморку, решилась на последнее…
Предложила Смагину еще немного выпить: для храбрости… Он согласился, принес водки. Пока он ходил, Маруся вытряхнула в кружку содержимое своего кулечка из фольги. Он ничего спьяну не заметил…
Успел ли он крикнуть перед смертью или брат его, что-то заподозрив, сам вломился в «брачный покой», но это и решило Маруеину судьбу. Смагин-старший зарубил ее…
Василий Смагин не оказал никакого сопротивления. Похоже было, что он совсем не слышал шума в соседнем помещении, не понимал, что за люди перед ним. Безумным и страшным было его лицо, когда стали вязать ему руки. И лишь когда выводили из каморки, он уперся в дверной косяк и, повернувшись к брату, выкатывая из орбит водянистые, как студень, белки глаз, закричал:
- Гриш-ка-а!… Гришень-ка-а!…
Григория унесли.
Марусю положили на кровать, накрыли широкой, с подзорами, простыней.
И долго стоял над ней Алексей. Мыслей не было. Была боль, острая, почти физическая боль. Она вошла в сердце и осталась там рваным раскаленным осколком…
Филимонов положил руку ему на плечо:
- Пойдем, Михалев…
Алексей крепко потер лоб. Что-то нужно было сделать… Что-то еще оставалось неоконченным. Что же?
Вспомнил. Вышел в классную комнату.
Все бандиты уже были связаны. У стены жались перепуганные растрепанные бабы, священник и два-три мужика. Маркова среди них не было. Ушел! Снова ушел!
Алексей оглянул арестованных.
- Где Крученый?
И тут, по легкому движению среди бандитов, понял, что Марков где-то здесь, рядом, близко!
- Я спрашиваю: где Крученый? - повторил он.
Арестованные молчали.
- Обещаю снисхождение тому, кто укажет!
Снова движение среди бандитов. Некоторые переглянулись между собой.
- Я скажу! - быстро проговорил бандит с черной повязкой на глазу. - Албатенко я, Микола Албатенко, запомни, начальник…
Но ему не дали купить жизнь. Сразу несколько голосов закричало:
- У старосты он, вон у того!
- Кто староста?
- Я, - забормотал Матуленко. - Есть у меня один раненый… Только не тот, что говорите, не Крученый… Марков его фамилия…
- Веди! - приказал Алексей.
Марков был ранен в стычке с продотрядом. Пуля навылет прошила мякоть правого бедра.
Два месяца он мотался со Смагиным по степи. Вначале была надежда, что Григорию Смагину, который, отказавшись от своей первоначальной эсеровской программы, выкинул желто-голубое знамя и объявил себя украинским националистом, удастся поднять восстание по всей Херсонщине. От этой надежды скоро пришлось отказаться. После разгрома в Воскрееенске Смагиным так и не удалось оправиться. С тех пор они думали только о том, чтобы унести ноги от Филимонова. Банда редела. Вместо восстания сбились на мелкий разбой - убивали районных милиционеров, преследовали демобилизованных красноармейцев, грабили потребительские лавки. Марков хотел переждать некоторое время, пока утихнет шумиха, поднятая алешкинским делом, и о нем немного позабудут, а там податься в Херсон. Нет, надолго задерживаться в Херсоне он не собирался: слишком рискованно. Путей было много: еще гуляет по Украине Махно, еще бушуют мятежи на Дону, еще можно ожидать нового прихода союзников. На худой конец есть заграница: Польша, Германия… Но в Херсон он все-таки заедет!…