Есть несколько областей, в которых введение социализма потребовало бы такого революционного изменения нашей конституции; но мне приходится говорить только об одном основном изменении, которое повлечет за собой все остальное. Это – безжалостное истребление паразитической праздности. Принудительный труд, со смертной казнью, как высшей мерой наказания для ослушников, является краеугольным камнем социализма. Формула: «Нетрудящийся – да не ест», в настоящее время читается: «Если у человека нет денег, чтобы купить пищу, – пусть он умирает с голоду». Социалистическое государство заставило бы миллионера работать, не взирая на его деньги, точно так же, как наши недавние военные трибуналы заставляли его сражаться. Чтобы выяснить это положение вполне, мы должны углубиться в общую мораль социализма, которая, подобна всякой общей морали, должна быть основана на религии; то есть на общей вере, связывающей воедино всех людей инстинктивным приятием основного догмата. Догмат этот заключается в сознании того, что мы во что бы то ни стало должны не только поддерживать свое существование, но и увеличивать нашу силу и знание, несмотря на положение (высказываемое любым рационалистом), что игра не стоит свеч, поскольку она не дает выгоды отдельному индивидууму.
Какова же в конечном счете общая мораль социализма? Начнем с непреложных фактов, на которых она основана. С момента зачатия ребенок начинает эксплуатировать свою мать и косвенно то общество, которое кормит его мать (эксплуатировать людей значит жить паразитически на их счет). Для существования общества совершенно необходимо, чтобы подобная эксплуатация не только допускалась, но и поощрялась путем оказания возможно щедрой поддержки ребенку. Ребенка приходится несколько лет кормить, одевать, снабжать помещением, лечить, воспитывать и так далее в кредит. К тому моменту, когда ребенок окажется в состоянии производительно трудиться и будет в долгу за все, что он потребил с момента зачатия, – социалистическое государство предъявит ему соответствующий счет. Ему придется, следовательно, не только поддерживать себя производительным трудом, но работать также для погашения своего долга. Но и старость влечет за собой долг обществу, подобно младенчеству, и об уплате этого долга следует позаботиться заранее. Поэтому производитель в период своей трудоспособности должен уплатить долг своих младенческих лет, поддержать свое существование и озаботиться накоплением средств на то время, когда он потеряет трудоспособность, или же, когда общество сочтет возможным освободить его от труда.
Эти факты не новы: они являются естественной необходимостью и не могут быть изменены капитализмом, коммунизмом, анархизмом, и каким бы то ни было другим «измом». Может быть изменена и изменена в корне только общественная оценка этих фактов.
Социалистическая мораль по этому вопросу весьма проста. Она рассматривает человека, уклоняющегося от уплаты своего долга обществу (этот долг в сущности есть долг природе), как подлого вора, который должен быть лишен прав, сослан, изгнан, расстрижен, вычеркнут из списков; и если уж его нельзя, как советовал Шекспир для Пароля, перевести на какой-нибудь остров, где находились бы женщины, не менее его опозоренные, и где он мог бы основать бесстыдное племя (ибо социалисты не только не стремятся основывать бесстыдные нации, а, наоборот, хотят покончить с ними), то он должен быть по крайней мере подвергнут всем карам преступника и бесправию банкрота. В социалистическом государстве каждого ребенка с самых малых лет учили бы испытывать отвращение к социальному паразиту гораздо более сильное, чем то, которое теперь кто бы то ни было испытывает к стоящим вне закона капиталистической системы. Там не будут скрывать того, что паразит причиняет обществу такой же вред, как взломщик и карманник, что паразитизм мог пользоваться привилегиями лишь в таком обществе, где законы составлялись паразитами для паразитов.
Наша капиталистическая мораль диаметрально противоположна. Она не только не считает труд долгом чести, но признает его лишь позорной необходимостью, которой каждый в праве избегать, по мере возможности, во имя идеала счастливой и почетной жизни, свободной от всяких обязанностей и обставленной всевозможной роскошью. На языке такой морали успехом называется успех в достижении таких условий, а неуспехом – трудовая жизнь. Этот нелепый взгляд делается возможным благодаря тому, что труд настолько производителен, что трудящийся может не только выплатить долг своих младенческих лет, покрыть издержки рабочего периода своей жизни и позаботиться о своей старости, но также поддержать непроизводительное существование других людей. Если девять человек работают, то они могут позволить десятому жить возмутительно праздно и расточительно. Чем беднее будут жить эти девять, тем богаче будет десятый. Все рабские системы основаны на этом начале и имеют целью принудить девять десятых населения поддерживать «высшую десятую», производя возможно больше и позволяя лишать себя всего, что они производят сверх минимума, необходимого для поддержания их собственного существования.
Достаточно сформулировать сущность морали капитализма и социализма, чтобы стало ясным, что переход от одного к другому может быть только революционным. Капитализм допускает такой значительный внешний прогресс, что поверхностным мыслителям очень легко убедить себя в том, что этот прогресс в конце концов приведет к социализму; в действительности – к социализму нельзя притти без революционного переворота. Рабство, как система, постоянно совершенствуется. В начальной стадии оно непосильной работой доводит рабов до преждевременной смерти. Затем оно убеждается, что при дурном обращении рабы (если только они не так многочисленны, что могут быть дешево заменяемы другими) производят для своих господ меньше благ, чем при хорошем. Этому соответствует значительный гуманитарный прогресс. Позднее, когда конкуренция совершенствует способы эксплуатации, оказывается невыгодным прикрепление раба к одному господину. Господин желает получить возможность избавляться от раба на время, когда он ему не нужен, и снова ставить его на работу в периоды промышленного оживления; он не желает нести ответственности за раба старого или потерявшего трудоспособность. Немедленно горячая любовь к свободе охватывает капиталистическое государство; и благодаря агитации, освященной самыми возвышенными гимнами поэзии и самым великолепным красноречием риторики, раб получает свободу наниматься к тому, кто в нем нуждается, умирать с голоду, когда он никому не нужен, гибнуть в рабочих домах и слышать, что во всем этом виноват он один. Когда наконец начинает выясняться, что такое торжество прогресса является лишь регрессом, прогрессивные реформаторы снова принимаются за работу, чтобы смягчить его худшие последствия при помощи фабричного законодательства, пенсий, страхования от безработицы, камер заработной платы, примирительных камер и т. п., производящих впечатление «века прогресса». Но и этот «прогресс» допускается лишь постольку, поскольку он увеличивает производительность рабочих – рабов и соответственно богатства их господ – эксплуататоров.
Дальнейшее сравнение обеих моралей показывает, что в то время, как социалистическая мораль может быть открыто провозглашаема, капиталистическая мораль настолько спорна, что пришлось прибегнуть к всевозможным ухищрениям, чтобы, скрыв ее истинную природу, примирить с ней рабочих. Она никогда не была терпима общественным мнением, как разумная система. Хотя она и была изложена с полной откровенностью целым рядом талантливых политико-экономов и профессоров юриспруденции и оправдана в целом, как наилучшая система, на какую только способна человеческая природа, единственным результатом было то, что «политическая экономия», как называют это изложение, стала ненавистна. Капиталистическая система сохранилась не благодаря достоинствам своим (как экономической системы), а благодаря систематическому прославлению и обоготворению богатых и опорочению и принижению бедных. Однако, она дает каждому бедняку один шанс из миллиона, или около того, сделаться богатым (как сказал Наполеон: карьера открыта для талантов, и каждый солдат имеет фельдмаршальский жезл в своем ранце), и никто не обрекается ею на полное отчаяние. В Англии в особенности, где существует система первородства и младшие сыновья, привыкшие к образу жизни, превышающему их доходы, оказываются в состоянии хронического безденежья и доходят до полной нищеты, сознание принадлежности к привилегированному классу может быть найдено во всех слоях общества; а докер, который не относится к себе и своей работе с должным уважением, вряд ли обладает чувством собственного достоинства в достаточной степени, чтобы быть полезным рекрутом революции.
Против тех, кто крадет любым способом, кроме узаконенных капитализмом, издаются свирепые законы; и хотя женщина, производящая за 16-часовой рабочий день ценностей на 10 шиллингов, получает всего один шиллинг заработной платы; хотя никто не может ничего купить, не приплачивая к стоимости производства дани землевладельцу и капиталисту, однако, всякая попытка со стороны пролетария проделать подобную же операцию над собственником подавляется тюрьмой, кнутом, винтовкой, виселицей и всем моральным оружием остракизма, потери репутации и работы.
Но как бы велики ни были лицемерие и насилие капитализма, не они являются главными причинами власти капитализма над пролетариатом. В конце концов лицемерие редко импонирует тем, кто не желает ему поддаваться, а насилие проводится в жизнь при помощи самих пролетариев. Истинная и действительная приманка капитализма заключается в кажущейся возможности для каждого быть праздным.
Было бы бесполезным доказывать, что такой свободы не существует для всех, что если Адольф живет в праздности, то Джек и прочие должны работать за него и таким образом лишаться своей доли свободы. Какое до этого дела Адольфу? И кто не надеется быть Адольфом, хотя бы случайно, хотя бы на один день, на неделю? В ту минуту, когда социализм выступает на сцену с своей программой всеобщей промышленной и гражданской трудовой повинности, разница между Деканом Инджем и трудовой партией исчезает: они готовы претерпеть все, даже капитализм в худшем его виде, лишь бы не потерять права в любой момент бросать работу и веселиться. Таким образом, их жажда свободы держит их в рабстве. И после самых решительных попыток улучшения своего положения они терпят поражение и возвращаются к беспросветной тяжелой работе под скрытой, но непреоборимой, угрозой голодной смерти.