нно созданием новых потребностей.
Его пример показывает, что может сделать знаток изящных искусств, обладающий средствами; и если бы миллионы приносили своему обладателю такого рода понимание вещей, то выше я пространно поговорил бы об украшении городов, о содержании постоянного оркестра и театра в каждом заселенном центре и о постройке целесообразного, приличного дома для парламентских заседаний (создание законов в ужасном теперешнем здании совершенно невозможно!), о ратушах для всей области и о массе других вещей подобного рода. Но это применимо лишь по отношению к религиозному и художественному ощущению, на что у миллионеров нельзя рассчитывать; это ощущение скорее обнаруживает ясно выраженную склонность, помещать обладателю его сделаться когда-либо хотя бы только тысячником – если мне будет позволено употребить это аналогичное выражение – . Типичный современный миллионер знает жизнь лучше, чем искусство. И что он должен был бы знать лучше всякого другого, если он обладает какой-либо способностью мышления, это ту истину, что в настоящее время нельзя иметь успеха в промышленной жизни, если будешь строго придерживаться методов и воззрений предков. К тому же в такой старой стране, как наша, невозможно официально признать какой ни будь метод или воззрение, раньше, чем они достигнут старческого возраста. Возвести промышленное образование на высоту наших дней должно было бы составлять для миллионера наиболее подходящую задачу. Заботьтесь о следующих вещах: об опытах, о пропаганде, об исследовании стран, об открытиях, о политическом и промышленном образовании, а картины и статуи, церкви и больницы позаботятся сами о себе.
«Совестные деньги» и денежные штрафы (Conscience money («совестные деньги») означает анонимную уплату утаённого налога. – Примечание переводчика).
Я не могу кончить не заметив, что я знаком с тем фактом, что большая часть денег, выдаваемая богачами на «благотворительность» состоит из «совестных денег», денежных штрафов, политических подкупов, при помощи которых они надеются достигнуть знаков отличия. Торговля больничными списками по поручению королевского дома, исполняет в современном обществе совершенно ту же функцию, какую исполняла перед реформацией торговля Тецеля индульгенциями во имя папы. Покупать нравственный кредит выдачей чека гораздо легче, чем вертеть молитвенную мельницу. Далее я замечу, что часто мы выдаем деньги на общественные нужды, вместо того, чтобы употребить их на повышение платы нашим же собственным служащим или же вместо того, чтобы заменить два двенадцати часовых рабочих дня тремя восьмичасовыми. Но если миллионер, действительно, не заботится о том, приносят ли его деньги пользу или нет, а дает их только для того, чтобы облегчить свою совесть, и улучшить свое социальное положение, то совершенно бесполезно спорить с ним по этому поводу. Я упоминаю об этом только в качестве предостережения лучшей части благотворителей в том, что ограничение своей деятельности исключительно выплатой больших денежных сумм, всегда вызывает законное подозрение относительно личного характера жертвователя. Деньги не имеют ценности для того, у кого их более чем достаточно и та мудрость, с которой он ими распоряжается является единственным социальным оправданием того факта, что их не отнимают у него.
Зачем нужен закон?
Совершенная истина то, что законы, религии, догматы веры и системы этики вместо того, чтобы поднимать общество на более высокий уровень, чем тот, на котором стоят лучшие из составляющих его отдельных личностей, на самом деле ставят его ниже того уровня, на котором стоят средние составляющие его единицы, потому что они никогда не бывают своевременны.
К чему они нам вообще? Я скажу вам это. Эти законы, несмотря на то, что в тайне мы их ненавидим, необходимы вследствие того, что число людей, которые могут для себя самих хотя бы в одном пункте выработать правила поведения, очень невелико, а число людей, имеющих возможность тратить на это время, еще меньше. И никто не имеет времени для того, чтобы выработать себе эти правила для всех возможных случаев.
Мыслитель по профессии может создать себе случайно свою собственную мораль и философию, как сапожник может сделать себе сапоги; но обыкновенный деловой человек должен, так сказать, покупать себе мораль в лавочке, и, не считаясь с тем, годится ли она ему или нет, довольствоваться тем, что он найдет, так как он не может ни обходится без морали, ни сам создать себе таковую. Та пишущая машина, на которой я пишу наилучшая, какую я могу себе купить; но во всяком случае она не совершенный инструмент; и я не сомневаюсь ни одного мгновения, что через пятьдесят лет все будут удивляться, как это люди могли довольствоваться таким несовершенным изобретением. Как только будет изобретена новая машина, я сейчас же куплю ее; а до тех пор, так как я сам не изобретатель, я должен по мере возможности использовать эту машину совершенно так же, как мои протестантские, римско-католические и агностические друзья по мере возможности используют свою несовершенную веру и свои системы. О отче Туккер, поклоняющийся свободе, где найдем мы такую страну, в которой мышление и морализаторство может происходить без разделения труда?
Но что в сущности общего между глубоким мышлением и морализаторством с самой необходимой и наименее спорной стороной закона? Подумайте только, как необходим бывает нам закон в случаях, не имеющих ни малейшего морального значения. Есть ли что-либо более неприятное того, если человеку, поднявшемуся социально и не вполне уверенному, как нужно себя вести в тех кругах, куда он попадает в первый раз, говорят, что хорошие манеры обхождения являются лишь делом здравого человеческого рассудка и что «чин является лишь знаком на монете, а лишь сам человек ее золотом?» Представьте себе, что вы хотели бы выиграть битву с такой армией, которая ничего не знала бы, кроме того, что обязанность солдата заключается в том, чтобы храбро защищать свою страну и не думать ни о собственной безопасности, ни о родине, ни о красоте, а лишь об Англии.
Или же чтобы сообщение на Пикадилли или на Бродвей регулировалось на основании такого предписания, что всякий кучер должен держаться той стороны улицы, которая обеспечивала бы наибольшее удобство наибольшей части публики. Или же, чтобы при постановке Гамлета старались уверить, что для величия Шекспировской драмы совершенно безразлично, будет ли дух появляется справа или слева, лишь бы было обращено внимание на то, чтобы он являлся полным отражением действительности! Закон никогда не бывает так необходим, как в том случае, когда он не имеет никакого этического значения и является лишь законом для закона. Закон, заставляющий меня держаться левой стороны, когда я проезжаю через Оксфорд-Стрит, в этическом отношении бессмыслен и факты показывают нам, что в Париже такую же хорошую услугу оказывает закон, заставляющий держаться правой стороны. Это безусловно лишает меня свободы выбирать ту сторону, которая мне нравится; но так как подобное распоряжение, дает мне возможность рассчитывать на то, что и всякий другой будет придерживаться также левой стороны и таким образом, будет облегчено передвижение, то жизнь моя удлиняется и мой дух освобождается для более высших целей.
Коротко говоря, большинство законов не являются выражением этических вердиктов общества, а лишь этикетом и ничем иным. Они являются выражением того факта, что границы социального поля жизни в большинстве случаев очень широки, и что в пределах этих границ люди могут делать, что им угодно, лишь бы только в известных случаях можно было бы определенно рассчитывать на то, что все, они делают одно и то же. Оса, о которой нам достоверно известно, что она жалит, когда ее трогают, менее неприятна, чем человек, пытающийся делать дела не согласно коммерческим обычаям, а согласно нагорной проповеди, или же чем дама, которая, обедая у кого-нибудь из республиканских или диетических принципов, отказывается уступить первое место герцогине или же есть какое-нибудь кушанье. Обыкновенный человек не может прожить жизни, не слыша указаний, что он должен при всяком случае делать и не основывая своих расчетов на тех же предположениях, на которых основывают их другие. И даже ваш гениальный человек признает сто правил взамен того одного, которое он отвергает, и можно в продолжение десяти, лет прожить в одном доме с анархистом, не замечая в нем ничего необыкновенного.
Священнослужитель Мартин Лютер, внушил большей части христианства ужас тем, что женился на монашенке, и все-таки в бесчисленных отношениях он был самым послушным конформистом, был хорошим супругом и отцом, носил башмаки, которые делал ему его сапожник, и платье, которое шил ему его портной и жил в доме, который построил ему архитектор, несмотря на то что он охотнее бы умер, чем принял бы от папы свое церковное посвящение. И после того, как он создал по своему собственному вкусу свою религию, целые поколения людей, называющие себя лютеранами, переняли от него беспрекословно эту религию, как он перенимал моду на платья от своего портного. При развитии расы многое для всех очевидно полезное переходит в такую же автоматическую привычку, как и дыхание. Далее, без сомнения, улучшение наших нервов и нашей способности суждения могут увеличить те опыты, которые можно рекомендовать для подражания индивидуумам, не обращая внимания на пропись и согласуясь лишь с впечатлением первого момента; но готовый кодекс поведения, пригодный для всех, всегда будет считаться чрезвычайно необходимым всеми членами общества.
Постоянная, созданная законом опасность для свободы происходит не от чрезмерных действий правительства, постоянно встречаемых недоверием, а от чрезвычайной полезности и, являющейся следствием этого, популярности закона, затем от страшной опасности и очевидного неудобства анархии; так что даже морские разбойники выбирают атамана и повинуются ему. Закон очень скоро приобретает такую добрую славу, что никто не хочет думать о нем ничего дурного; и поэтому священнослужители и властелины могут во имя этого закона и порядка совершать самые ужасные преступления. Исповедание веры и законы, в конце концов, рассматриваются как применение вечных и неизменных основных положений добра и зла по отношению к поведению человека; и людей, преступающих закон, презирают, как наглых подлецов, для которых не существует ничего святого. Но мне не придется убеждать вас, что это очень серьезное заблуждение. Ни один закон не застрахован от того обстоятельства, что когда-нибудь наступит время, когда можно будет ему не подчиняться, что его придется изменить, что его будут считать устаревшим и что даже следование его предписаниям будет рассматриваться, как преступление. В развитии цивилизации законы могут быть терпимы лишь в том случае, если смена и изменение их следуют непосредственно за сменой и изменением социальных условий, являющихся следствием всякого развития. Удобство закона имеет также свою плохую сторону. Оно притупляет совесть индивидуума, снимая с ней всякую моральную ответственность за его собственные поступки. Подобное полное облегчение приводит человека в такое состояние, при котором его добродетели наиболее ничтожны.