милге: «Что мы делаем? Только резолюции принимаем? Теряем время, назначаем “сроки” (20 октября – съезд советов, не смешно ли так откладывать? Не смешно ли полагаться на это?). Систематической работы большевики не ведут, чтобы подготовить свои военные силы для свержения Керенского… Надо агитировать среди партии за серьезное отношение к вооруженному восстанию…» [364, с. 342].
Как писал Троцкий, «через день после своего письма Смилге Ленин пишет уже цитированный выше документ “Кризис назрел”, заканчивая его чем-то вроде объявления войны ЦК. “Надо… признать правду, что у нас в ЦК и в верхах партии есть течение или мнение за ожидание съезда Советов против немедленного взятия власти, против немедленного восстания”. Это течение надо побороть во что бы то ни стало. “Сначала победите Керенского, потом созывайте съезд”. Упускать время в ожидании съезда Советов есть “полный идиотизм или полная измена”. До съезда, назначенного на 20-е, остается свыше двадцати дней: “Недели и даже дни решают теперь всё”. Оттягивать развязку – значит трусливо отречься от восстания, ибо во время съезда захват власти станет невозможен: “…соберут казаков ко дню глупеньким образом «назначенного» восстания”» [364, с. 343]. Тем не менее, несмотря на неуверенность среди большевиков, их противники во Временном правительстве были еще менее сообразительны. В ночь с 24 по 25 октября большевики практически без сопротивления захватили все ключевые точки столицы, включая ставку правительства в Зимнем дворце. Но даже после этого они по-прежнему не были уверены в том, что все сделали правильно. Тот же Троцкий вспоминал: «…когда я доложил о совершившейся ночью смене власти, воцарилось на несколько секунд напряженное молчание. Потом пришли аплодисменты, но не бурные, а раздумчивые. Зал переживал и выжидал» [365, с. 202].
Однако переворот в октябре, с гордостью названный революцией, еще не был окончательным установлением единовластия коммунистов, а советская власть в лице Совета народных комиссаров официально считалась временной, как это и было зафиксировано в Декрете от 26 октября, установившем «образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, Временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров[7]» [86]. Впереди были выборы во Всероссийское учредительное собрание, где большевикам предстояло конкурировать с другими социалистическими партиями за голоса избирателей, особенно с социал-революционерами (эсерами). Большевики заняли только второе место на выборах, прошедших в ноябре 1917 г., получив менее 25 % из 36,2 млн голосов (табл. 1) [169, с. 221].
Таблица 1
Не смирившись с таким положением дел и понимая, что могут потерять имеющуюся власть в Совнаркоме, 5–6 января 1918 г., опираясь на вооруженных солдат и матросов, большевики разогнали многотысячные митинги в поддержку Учредительного собрания, что закончилось гибелью нескольких десятков человек, а затем сорвали заседание и распустили его. Фактически большевики просто отказались признавать свое поражение на выборах и воспользовались тем, что лидировавшие в нем эсеры были сторонниками продолжения войны с Германией, что не нравилось многим солдатам и матросам. После разгона собрания коммунисты запретили народные выступления в его поддержку, начались аресты видных его деятелей. Всероссийское учредительное собрание было официально упразднено, а временный статус Совнаркома отменен. Вот и вся «революция» и «поддержка народа». Обеспечив себе поддержку среди солдат и матросов в столице (во многом не без деморализующей агитации на фронте и в самом Петрограде), большевики смогли закрепиться в ключевом городе страны.
Здесь нужно обозначить причины, которые, по моему мнению, стали залогом успеха большевиков. Они следующие:
1. Высокий уровень организации и финансирования, причем последнее исходило от «капиталистических» кругов. Как писал большевик Леонид Красин о революционных 1900-х гг.: «В те времена, при минимальном дифференцировании классов и при всеобщей ненависти к царизму, удавалось собирать деньги на социал-демократические цели даже в кругах сторонников “Освобождения” Струве, Считалось признаком хорошего тона в более или менее радикальных или либеральных кругах давать деньги на революционные партии, и в числе лиц, довольно исправно выплачивающих ежемесячные сборы от 5 до 25 рублей, бывали не только крупные адвокаты, инженеры, врачи, но и директора банков и чиновники государственных учреждений. С течением времени удалось привлечь к делу финансовой поддержки партии некоторых меценатов из слоев и сфер, казалось бы совершенно не сочувствовавших рабочему движению» [154, с. 142].
Здесь все достаточно логично. У социал-демократов (откуда вышли большевики) была очень хорошо развитая сеть по всей Европе. Они легко могли в нужный момент уехать из России и жить в Швейцарии, Франции, Швеции или Англии годами – едва ли издание газет могло покрывать все эти расходы. Деньги на многочисленные агитационные и боевые ячейки в России тоже нужны были немалые. Здесь и покупка оружия, и печать листовок, и подкуп чиновников, и покупка информации, а особенно расходы на конспирацию (квартиры, поддельные паспорта, транспорт).
То, что большевики получали деньги от «буржуев», не представляет даже особого секрета. Социалисты этого не скрывали. Троцкий в своей работе о Сталине писал: «Большую роль в кровавых схватках боевиков с полицией играл вопрос о деньгах, нерве всякой войны, в том числе и гражданской. До конституционного манифеста 1905 г. революционное движение финансировалось главным образом либеральной буржуазией и радикальной интеллигенцией. Это относится также и к большевикам, на которых либеральная оппозиция глядела тогда лишь как на более смелых революционных демократов» [368].
На масштабы капиталистической поддержки большевиков «намекал» и заместитель ответственного редактора органа ВСНХ Николай Вольский (Валентинов): «…большевики оказались великими мастерами извлекать, с помощью сочувствующих им литераторов, артистов, инженеров, адвокатов – деньги из буржуазных карманов во всех городах Российской империи. Большим ходоком по этой части был член большевистского Центрального Комитета инженер Л. Б. Красин, и еще более замечательным ловцом купеческих и банковских бабочек, летевших на большевистский огонь, был М. Горький, умевший вытягивать деньги и на “Новую Жизнь”, и на вооружение, и на всякие другие предприятия. Если бы какой-нибудь историк, хотя теперь это вряд ли возможно (время стерло людей и следы), захотел бы заняться исследованием, сколько на святой Руси было купеческих и банковских “Маякиных” и “Гордеевых”, внесших деньги в большевистские кассы, и какова в итоге общая сумма их субсидий, получился бы документ большого социального интереса. Он был бы особенно интересен со стороны психологической и идейной: какого характера мотивы толкали на поддержку революции – в виде большевизма – этих будущих “смертников”, дотла уничтоженных большевистской революцией?» [45].
Собственно, и упомянутый в цитате выше писатель Максим Горький тоже не оставил нас без ценного свидетельства. И он сам, и через него к большевикам попало много денег на нужды революции. В письме от 30 июня 1918 г. сотрудникам газет «Правда», «Северная коммуна» и другим Горький откровенничает: «К сведению вашему, я скажу, что за время с 901-го по 917-й год через мои руки прошли сотни тысяч рублей на дело российской социал-демократической партии, из них мой личный заработок исчисляется десятками тысяч, а все остальное черпалось из карманов “буржуазии”. “Искра” издавалась на деньги Саввы Морозова, который, конечно, не в долг давал, а – жертвовал. Я мог бы назвать добрый десяток почтенных людей – “буржуев”, – которые материально помогали росту с.-д. партии. Это прекрасно знает В. И. Ленин и другие старые работники партии» [80, с. 198].
Но больше всего, пожалуй, меня поразило описание историком Александром Островским целой схемы спонсорства левых боевиков нефтяными промышленниками. Это была не просто плата за крышевание, но целая организованная преступная империя, где капитал и социалисты сплелись настолько, что уже невозможно понять, где кончается капиталист и начинается революционер. Как свидетельствовал социал-демократ А. Рохлин, «из колоссального количества конфликтов, разрешенных Союзом нефтепромышленных рабочих (1907–1908 гг.), подавляющее большинство принималось нефтепромышленными фирмами почти безоговорочно; безоговорочно эти фирмы вносили в кассу союза штрафы за те или иные проступки. Представители крупнейших фирм не раз и не два вносили деньги на те или иные нужды партийной организации (наша большевистская организация, нечего греха таить, не брезговала и этим источником дохода, хотя – это надо отметить – тут не было ничего похожего на те даяния, которыми пользовались шендриковцы; укажу хотя бы на 10-тысячный куш, полученный ими от нефтепромышленников при заключении декабрьского (1904 г.) договора, т. е. при обстоятельствах, которые придавали получке характер подкупа. Те же крупнейшие фирмы не раз и не два искали у нас защиты (помню случай обращения Манчо к Биби-Эйбатскому райкому уже в самое тяжелое время, кажется в 1911 г., от приставаний и налетов разного рода “эксов”)» [256]. Большевик Иван Вацек, кассир Бакинского комитета РСДРП, подтверждает регулярное получение денег от капиталистов в те времена: «Брали мы с управляющих, заместителей и заведующих, вообще с либеральной публики». По свидетельству революционера и тестя Сталина Сергея Аллилуева денежная помощь (меньшевикам) приходила «из несгораемых стальных касс королей нефти: Гукасова, Манташева, Зубалова, Кокорева, Ротшильда, Нобеля и многих других миллионеров, бросавших им крохи из своих сверхприбылей». Тут следует заметить, что именно на предприятиях Эммануила Нобеля 23 февраля 1917 г. начались массовые выступления рабочих, что привело к Февральской революции, и некоторыми историками сей факт трактуется как косвенное свидетельство причастности бизнесмена к революционному движению (что, скорее всего, притянуто зауши).