[325]. В Постановлении V Всероссийского съезда Советов об организации Красной армии от 10 июля 1918 г. читаем: «Военный специалист, который попытается свой ответственный пост вероломно использовать для контрреволюционного заговора или предательства в пользу иностранных империалистов, должен караться смертью» [3]. Наконец, в постановлении «О Красном терроре» от 5 сентября 1918 г. читаем: «…необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам» [330].
Можно было бы подумать, что такие решения большевиков были вызваны необходимостью – опасность со стороны «контрреволюции» диктовала свои условия. В действительности данная версия очень наивна. Во-первых, большевики в октябре 1917 г. находились в куда более уязвимом положении, ведь они еще даже не получили монополии на власть. Во-вторых, у нас есть свидетельства, красноречиво демонстрирующие позицию лидера большевиков Владимира Ленина в отношении смертной казни.
В работе «Как буржуазия использует ренегатов» Ленин писал: «Во-первых, это прямая ложь, что большевики были противниками смертной казни для эпохи революции. На II съезде нашей партии, в 1903 году, когда возник большевизм, составлялась программа партии, и в протоколах съезда значится, что мысль вставить в программу отмену смертной казни вызвала только насмешливые возгласы: “и для Николая II?”. Даже меньшевики в 1903 году не посмели поставить на голоса предложения об отмене смертной казни для царя. А в 1917 году, во время керенщины, я писал в “Правде”, что ни одно революционное правительство без смертной казни не обойдется и что весь вопрос только в том, против какого класса направляется данным правительством оружие смертной казни. Каутский до такой степени разучился мыслить революционно, до такой степени погряз в обывательском оппортунизме, что он и представить себе не может, как могла революционная пролетарская партия задолго до своей победы открыто признавать необходимость смертной казни для контрреволюционеров! “Честный” Каутский, будучи честным человеком и честным оппортунистом, не стесняясь, пишет поэтому ложь про своих противников» [182, с. 183].
То, что Ленин никогда не был противником смертной казни и не представлял себе, чтобы при его власти она будет отменена для всех, свидетельствует и его ближайшие соратник по революционной борьбе Лев Давидович Троцкий в своей работе «О Ленине»: «По инициативе товарища Каменева был отменен введенный Керенским закон о смертной казни для солдат. Я сейчас не могу твердо припомнить, в какое учреждение Каменев внес это предложение, вероятнее всего, в Военно-революционный комитет, и, по-видимому, уже утром 25 октября. Помню, что это было в моем присутствии и что я не возражал. Ленина при этом еще не было. Дело происходило, очевидно, до его прибытия в Смольный. Когда он узнал об этом первом законодательном акте, возмущению его не было конца.
– Вздор, – повторял он. – Как же можно совершить революцию без расстрелов? Неужели же вы думаете справиться со всеми врагами, обезоружив себя? Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить? Каменев пробовал доказывать, что дело идет лишь об отмене смертной казни, предназначавшейся Керенским специально для дезертиров-солдат. Но Ленин был непримирим. Для него было ясно, что за этим декретом скрывается непродуманное отношение к тем невероятным трудностям, которым мы идем навстречу.
– Ошибка, – повторял он, – недопустимая слабость, пацифистская иллюзия и пр. Он предлагал сейчас же отменить этот декрет.
Ему возражали, указывая на то, что это произведет крайне неблагоприятное впечатление. Кто-то сказал: лучше просто прибегнуть к расстрелу, когда станет ясным, что другого выхода нет. В конце концов на этом остановились» [364, с. 212–213]. Таким образом, практика расстрелов была незаметно внедрена сначала в трудовые батальоны, затем в армии и, наконец, повсеместно по всей стране в целях борьбы с контрреволюцией. Но пропагандистский эффект от «отмены» смертной казни остался, оказывая влияние даже на современную публику.
14 ноября 1917 г. большевики подписали «положение о рабочем контроле», которое, по замыслу, должно было начать демократизацию производства, чтобы рабочие смогли сами осуществлять управление предприятием. Документ гласил, что «в интересах планомерного регулирования народного хозяйства во всех промышленных, торговых, банковых, сельскохозяйственных, транспортных, кооперативных, производительных товариществах и пр. предприятиях, имеющих наемных рабочих или же дающих работу на дом, вводится рабочий контроль над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия. Рабочий контроль осуществляют все рабочие данного предприятия через свои выборные учреждения, как то: заводские, фабричные комитеты, советы старост и т. п., причем в состав этих учреждений входят представители от служащих и от технического персонала» [276]. Владельцы предприятий теперь обязаны были предоставлять всю документацию органам рабочего контроля и принимать все решения, им принятые. В случае неповиновения им грозил суд, а фактически любое разногласие владельцев с рабочим контролем использовалось для обоснования национализации в связи с «отказом подчиняться рабочему контролю». Это положение примечательно тем, что позднее Ленин очень раскается за свою наивную веру в возможность управления производством рабочими.
В 1919 г. в программе партии Ленин еще писал: «Организационный аппарат обобществленной промышленности должен опираться в первую голову на профессиональные союзы. Они должны… превращаться в крупные производственные объединения, охватывающие большинство, а постепенно и всех поголовно трудящихся данной отрасли производства. Будучи уже, согласно законам Советской республики и установившейся практике, участниками всех местных и центральных органов управления промышленностью, профессиональные союзы должны прийти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, как единым хозяйственным целым… Профессиональные союзы должны в самых широких размерах вовлекать массы трудящихся в непосредственную работу по ведению хозяйства» [181, с. 435]. Но в речи на II Всероссийском съезде горнорабочих Ленин говорит совершенно другое: «Разве знает каждый рабочий, как управлять государством? Практические люди знают, что это сказки, что у нас миллионы рабочих профессионально организованных переживают то, что мы говорили, что профессиональные союзы есть школа коммунизма и управления. Когда они пробудут в школе эти годы, они научатся, но это идет медленно. Мы даже неграмотность не ликвидировали. Мы знаем, как рабочие, связанные с крестьянами, поддаются на непролетарские лозунги. Кто управлял из рабочих? Несколько тысяч на всю Россию, и только. Если мы скажем, что не партия проводит кандидатуры и управляет, а профессиональные союзы сами, то это будет звучать очень демократично, на этом, может быть, можно поймать голоса, но не долго. Это губит диктатуру пролетариата» [184, с. 253].
В январе 1922 г. Ленин окончательно отрекается от слов из программы 1919 г.: «…успех в свою очередь требует безусловно, в современной российской обстановке, сосредоточения всей полноты власти в руках заводоуправлений. Эти управления, составленные по общему правилу на началах единоличия, должны самостоятельно ведать и установлением размеров зарплаты и распределением дензнаков, пайков, прозодежды и всяческого иного снабжения, при максимальной свободе маневрирования, при строжайшей проверке фактических успехов в повышении производства и безубыточности, прибыльности его, при серьезнейшем отборе наиболее выдающихся и умелых администраторов и т. д. Всякое непосредственное вмешательство профсоюзов в управление предприятиями, при этих условиях, должно быть признано безусловно вредным и недопустимым» [186, с. 345–346].
Стоит ли пытаться оправдать столь очевидные перемены во взглядах Ленина на рабочее управление и роль профсоюзов, а вслед за этим и в политике большевиков? Я думаю, что это пустая трата времени. Ленин действительно верил, что рабочие смогут справиться с задачами производственного управления, верил в то, что через профсоюзы вовлечение широких масс трудящихся сделает экономику эффективнее, а также поможет нанести удар по отчуждающему разделению труда. Это была наивная вера, уходящая в глубину утопического прошлого социализма. Но в 1922 г. страна после гражданской войны лежала в руинах, и ее надо было восстанавливать. Эта необходимость поставила большевиков перед суровой реальностью, которая заставила их даже смягчить отношение к беспартийным и даже инопартийным специалистам – в годы новой экономической политики их стали активно привлекать на управленческие должности. Про рабочую демократию благополучно забыли. С другой стороны, социалисты до встречи с реальным производством, которое они плохо понимали, будучи выходцами преимущественно из среды интеллектуалов, едва ли смогли бы осознать, что далеко не все рабочие заинтересованы в управлении заводом, на котором они работают. Многим достаточно получать зарплату и не влезать в сложные для них управленческие хитросплетения. Но и не все, кто желал бы туда влезть, делал бы все на пользу эффективности производства, а не на пользу себе и своему желанию получать больше, а работать меньше. Увы, эта наивность и отстраненность от реальности еще много раз будет препятствием на пути повышения экономических показателей в советском государстве.
14 декабря 1917 г. был принят декрет о национализации банков. Он закреплял за государством монополию в предоставлении банковских услуг, все частные банки с их активами и пассивами передавались под управление Государственного банка.