[60]. Обратите внимание, что вышеприведенные цифры касаются довольно короткого временного отрезка – несколько месяцев 1919 г. и все эпизоды – на территории Украины. Допустим, они преувеличены вдвое – но и тогда вырисовывается существенная цифра в 7000 человек, убитых не в бою, а безоружных, пленных, беззащитных, без суда и следствия. Впрочем, как мы видели на примере Крыма, и 14000 – вполне реальная цифра.
В Киеве в феврале 1918 г. под руководством красного командира Михаила Муравьева было убито 3000 человек, из которых 1000 были офицерами. Перед самым штурмом города Муравьев, как об этом писал Антонов-Овсеенко, отдал приказ: «…войскам обеих армий приказываю беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и врагов революции» [14, с. 154]. Овладев городом, он наложил на него огромную контрибуцию в 10 млн руб., о поддержании законности едва ли можно было говорить. Скорее всего, красный террор с подачи Муравьева был стихийным, как в Крыму; на людей, внешним видом выдававших свою «буржуазную» принадлежность, лишенных поддержки закона и государства, нападали красноармейцы. Больше всего досталось офицерству. Муравьев потом хвастался: «…мы идем огнем и мечом устанавливать Советскую власть. Я занял город, бил по дворцам и церквям… бил, никому не давая пощады! 28 января Дума (Киева) просила перемирия. В ответ я приказал душить их газами. Сотни генералов, а может и тысячи, были безжалостно убиты… Так мы мстили. Мы могли остановить гнев мести, однако мы не делали этого, потому что наш лозунг – быть беспощадными!» [304]. В Киеве он оставался недолго и продолжил дальнейшее наступление большевиков на территории Украины, так что мы не представляем даже, сколько еще этот «замечательный» военачальник отправил на тот свет «буржуев».
Заметим еще раз, что в данном эпизоде движущей силой красного террора была не ЧК, а стихия, созданная возбужденной, по-социалистически идеологизированной, массой, возглавляемой одним из многочисленных красных командиров-авантюристов. Сколько таких полевых командиров взяли под свое крыло большевики? Страшно представить, что даже чекистов поражали масштабы репрессий Муравьева (о чем говорил сам Дзержинский), но это и неудивительно, ведь, будучи авантюристами по природе, получившие власть почти случайно, большевики привлекли к себе множество таких же по психологическому складу людей[11].
Вот сведения о красном терроре, проводимом в городе Екатеринодаре в марте-июне 1918 г. (кровавые подробности я вырезал): «…в г. Екатеринодар большевики вступили 1 марта 1918 года. В тот же день была арестована группа лиц мирного населения, преимущественно интеллигенции, и все задержанные в числе 83-х лиц были убиты, зарублены и расстреляны без всякого суда и следствия… 4-го того же марта, после ряда издевательств и троекратного ареста, был зарублен в Екатеринодаре, у гостиницы Губкина, полковник Орлов; равным образом уничтожена его семья, состоявшая из жены, двух дочерей и двух сыновей. Затем, 11 марта, в Екатеринодаре были зарублены на вокзале бывший товарищ министра земледелия Кубанского краевого правительства Юшко с сыном. У последнего установлено несколько рубленых и 10 штыковых ран. В марте же месяце большевиками убит в Екатеринодаре товарищ прокурора местного окружного суда Бабченко. В том же марте месяце, в ауле Абукай большевиками были зарублены и заколоты штыками пятеро лиц екатеринодарской интеллигенции из мирных жителей – Бурсак, Канатов и др. Полуживые они были сброшены в яму и засыпаны землей. Вместе с ними были убиты 240 черкесов. Под Вознесение Господне, 31 мая 1918 года, из Екатеринодарской областной тюрьмы были выведены и тут же расстреляны из пулеметов казаки станицы Новотитаровской и др. лица, всего 76 человек. Часть трупов зарыта в яму, а непоместившиеся в яме сброшены в реку Кубань» [308]. То есть за март-май 1918 г. в городе с населением чуть более 100000 человек было убито по меньшей мере 416 жителей.
Посмотрим на работу красного террора в Прикамье (Пермь) в том же 1918 г. Там тоже отмечалась ничем не объяснимая, бессмысленная резня (иногда такую жестокость списывают на отдельных неадекватных личностей, вроде Муравьева, забывая, что такое творилось по всей контролируемой социалистами территории). Как пишет доцент кафедры отечественной истории новейшего времени Пермского государственного университета Л. А. Обухов, «репрессии и расстрелы на местах приобрели настолько большой размах, что юридический отдел Пермского губернского Совета направил циркуляр всем Советам губернии. В циркуляре отмечалось: “За последнее время бывает много случаев расстрела частных граждан местными исполкомами Советов без достаточных оснований”. Юридический отдел разъяснял, в каких случаях возможно применение расстрела: “1) Расстреляны могут быть лица, совершающие вооруженный грабеж, разбой, если эти лица задержаны с поличным на месте преступления. 2) Лица, открыто, публично призывающие к свержению Советской власти с оружием в руках”. В циркуляре подчеркивалось: “Непризнание Советской власти не есть уголовное преступление, караемое революционными законами”. Но в то же время отмечалось, что если кто-то из критиков Советской власти “говорит явную ложь или же тенденциозно освещает факты с целью натравить часть населения на другую или же население на советские органы власти, то таковых необходимо предавать суду Революционного Трибунала”. Не считаясь с циркуляром, Пермская окружная ЧК предупреждала, что “все, кто будет вести агитацию против Советской власти и распространять ложные, нелепые слухи, будут преследоваться ЧК путем самых суровых мер и в случае поимки на месте преступления будут беспощадно расстреливаться”. Если юридический отдел стремился подвести под расстрелы какую-то законодательную базу, хотя бы частично их ограничить и поставить под контроль, то “карающий меч” революции по-своему толковал принцип “революционной целесообразности”» [250].
Первые эпизоды убийств в Перми и окрестностях начались еще в феврале, в Кунгуре – 6 февраля были убиты супруги Агеевы, тайно, тела утоплены в проруби. Мотив: «участие в заговоре против Советской власти». Затем, опять же в феврале, в Острожке и Дуброво были расстреляны 12 крестьян. С марта по август того же года арестовывались сотни людей, сколько из них было убито – подсчитать не представляется возможным. 12 июня был убит князь Михаил Романов, затем через несколько дней епископ Андроник. В селе Тауш в том же году было расстреляно 75 крестьян, в августе 129 человек были расстреляны в Сепычевской волости и Оханском уезде. В сентябре в Усольском уезде расстреляно еще 10 человек. В октябре при отступлении Оханская ЧК расстреляла 8 человек. В декабре в результате подавления выступления рабочих Мотовилихинского завода были расстреляны еще десятки рабочих. И так продолжалось еще долгие годы, хотя после занятия Перми белогвардейцами и последующего восстановления власти большевиков репрессии стали проходить реже – людей просто стали свозить в концлагеря в Перми, Кунгуре, Оханске. Из приведенных в данном абзаце эпизодов уже выводится цифра в сотни людей – а это всего лишь 1918 г. в одном регионе, причем несколько примеров, далеко не всех.
Пожалуй, красный террор в России по своему размаху значительно опередил масштабы насилия во времена революционных потрясений во Франции в конце XVIII в. Едва ли это вызвано лишь появлением пулеметов и мощной артиллерии. Больше всего людей во время таких событий гибнет от непредсказуемой стихии масс, голода и пули в затылок. Нужно нечто большее, что могло бы мобилизовать человеческую психику на масштабные акты насилия, чтобы граждане одного государства, бывшие соседи, знакомые, коллеги пропитались такой ненавистью друг к другу. Неубедительно звучит объяснение о «доведенном до ручки» народе – главными действующими лицами в осуществлении террора были солдаты, матросы и чекисты (многие – выходцы из интеллигенции), в сущности, за годы войны сильно деклассированные, потерявшие прежнюю связь со своим социальным слоем (чаще всего с крестьянством). Крестьяне и рабочие часто оказывались жертвами террора, но особенно не везло офицерству, священству, обеспеченным городским слоям. Повторю мысль, высказанную еще в начале этой главы: нужна была абсолютная уверенность в собственной правоте, которая придавалась теми положениями, что содержала в себе социалистическая революционная идеология большевиков, являющаяся в свою очередь наиболее яркой разновидностью «научного социализма». И конечно же, не стоит думать, что большинство участников террора были какими-то патологическими извергами – до войны они наверняка вели вполне обычную жизнь. Оправдывать террор в отношении сограждан им помогала вера в то, что они делают благое дело, что те, кого они убивают, являются врагами «добра».
Что касается суммарных цифр жертв красного террора, то здесь невозможно дать даже приблизительных чисел. Есть некий предел, через который они не могли перешагнуть и мы обозначили его в начале главы, – это 2 млн человек при условии, что мы считаем здесь не только непосредственно убитых в ходе стихийного террора и работы ЧК, но и тех, кто был расстрелян как заложник по одному из военных приказов, погиб в ходе подавления антибольшевистских восстаний и т. д. Историк С. В. Волков писал, что «в зарубежной печати получили широкое хождение такие, например, данные, характеризующие общие итоги террора: 28 епископов, 1219 священников, 6 тыс. профессоров и учителей, 9 тыс. врачей, 54 тыс. офицеров, 260 тыс. солдат, 70 тыс. полицейских, 12950 помещиков, 355250 интеллигентов, 193290 рабочих и 815 тыс. крестьян (т. е. всего около 1777 тыс. чел.)» [60]. Интересно, что к такой же цифре пришла комиссия, организованная Деникиным. Разумеется, расследование непосредственного участника войны с большевиками не может быть объективным, тем не менее комиссия работала в годы красного террора и состояла, по сути, из очевидцев. На мой взгляд, минимальный предел не может быть меньше 200000 человек, если учитывать только убийства заложников и организованную деятельность ЧК. Если прибавить к этому многочисленные акты стихийного террора по всей России, то речь идет о куда больших числах. Но документированием во время стихийного насилия никто не занимался, и мы здесь можем лишь составить общую картину, полагаясь на воспоминания и свидетельства очевидцев и современников.