он уже уплатил обычный сельхозналог и сдал 155 пудов зерна в заготконтору. По словам Шолохова, ни этот казак, ни другие крестьяне даже не могли пожаловаться на несправедливое обложение, потому что районные власти запретили почтовому отделению принимать телеграммы с жалобами и отказывали в проездных документах тем, кто собирался отвезти их в Москву лично. Отовсюду сыпались сообщения о том, что не только кулаки, но и середняки, и даже бедняки подвергаются аресту и конфискации имущества. Но эти отдельные репрессивные меры были лишь частью картины. В 1929 г. была введена контрактная система, обязывавшая все село (строго говоря, сельское общество или мир) сдавать определенное количество зерна государству. Если село не выполняло своих обязательств, его наказывали. Например, на Средней Волге в 1929 г. заготовительные отряды “блокировали” провинившиеся села, проводили повальные обыски и держали “укрывателей” по нескольку дней под арестом в неотапливаемом амбаре. Вокруг села устраивались демонстрации с черными флагами и лозунгами типа: “Смерть такому-то селу”, “Бойкот селу”, “Въезд и выезд запрещаются”» [381, с. 50–51].
В 1929 г. руководство страны в лице ее вождя Иосифа Сталина объявило этот процесс «великим переломом», борьбой с отсталым индивидуальным хозяйством и классовыми врагами в деревне: «Речь идет о коренном переломе в развитии нашего земледелия от мелкого и отсталого индивидуального хозяйства к крупному и передовому коллективному земледелию, к совместной обработке земли, к машинно-тракторным станциям, к артелям, колхозам, опирающимся на новую технику, наконец, к гигантам-совхозам, вооруженным сотнями тракторов и комбайнов… Достижение партии состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов» [340].
По всей видимости, крестьяне не поняли, какая благодать свалилась на них от коммунистов. Исследователь советских репрессий и деятельности органов госбезопасности Олег Мозохин пишет, что только в 1929 г. органами ОГПУ было зарегистрировано 1300 массовых антисоветских выступления. В следующем году было зафиксировано 13754 массовых выступления крестьян [224, с. 21]. Мозохин называет это не иначе как гражданской войной, и если это так, то советская власть ответила на несогласие с ее курсом не менее жестоко, чем в годы красного террора. Учитывая, что в общей сложности в восстаниях приняло участие более 3 млн человек, не стоит удивляться, какие масштабы приняли репрессии, выражавшиеся прежде всего в выселении несогласных (которых называли «кулаками», но в действительности речь шла просто о противниках насильственной коллективизации, имевших все моральные основания считать ее недопустимой) на спецпоселения, разлучении с семьей и, в крайнем случае, расстреле. Последние применялись не редко – только в 1930 г. было расстреляно более 20000 человек – т. е. столько же, сколько за все годы нэпа. Но это капля в море на фоне числа сосланных и умерших в ссылке «кулаков». Как пишут Роберт Дэвис и Стивен Уиткрофт в книге «Годы голода: Сельское хозяйство СССР, 1931–1933»: «в 1931 г. решения об арестах или ссылке кулаков принимались в обстановке полной секретности, и о них никогда не упоминали газеты. Зачастую ярлык “кулака” получал любой, кто возражал против условий колхозной жизни, даже если он не имел ни экономических признаков кулака, ни контрреволюционного прошлого» [374, с. 56]. «Многие крестьяне, очевидно, смотрели на раскулачивание как на часть общего наступления на село. “Арестами и высылкой кулаков коммунисты стараются запугать остальных, чтобы никто не мешал строить колхозы и чтобы все крестьяне шли в колхозы”. Часто можно было слышать мнение, что, как только разделаются с кулаками, наступит очередь середняков или всей крестьянской общины» [381, с. 72].
Только за 1930–1931 гг. в «антикулацкую» ссылку отправили более 1,8 млн человек [374, с. 61]. По данным В. Н. Земскова, с 1932 по 1940 г. в «кулацкую ссылку» прибыло еще 2 млн 176 тыс. человек, из которых 230000 родились в ссылке и 235000 были возвращены из бегов [115]. За вычетом возвращенных из бегов ссыльных, в «кулацкой ссылке» за эти десять лет оказалось 3 млн 741 тыс. человек. С 1930 по 1940 г. около 680 000 ссыльных умерло. Причем большая часть умерших приходится на первые два года «антикулацкой кампании» 1930–1931 гг. Если за 1932–1940 гг. умерло в ссылке 389500, то на первые два года разница между отправленными в ссылку в 1930 г. и числящимися на спецпоселениях к 1932 г. составляет около 490000 человек. Разумеется, не все эти люди погибли. Многие бежали. Но едва ли многие из них были освобождены как «неправильно высланные», так как таких и за последующие восемь лет было ничтожно мало – всего 33000. Можно представить соотношение умерших, бежавших и освобожденных, скажем, на примере Нарымского округа, где смертность была наиболее высокой. 44 % там умерли, 36 % бежали и 20 % вернулись домой [374, с. 63]. Если допустить, что в других округах умерло под 40 %, то получим приблизительную цифру в -290000 человек. Это те, кто погиб в первые два года кампании, когда смертность была наиболее высокой из-за плохой организации спецпоселений.
Чем можно было объяснить такую невероятно высокую смертность? Несмотря на то, что спецпоселенцы получали зарплату (что само по себе неудивительно) и бывшие «кулаки» в период с 1932 по 1937 г. даже постепенно восстанавливались в правах, а их дети получали образование, смертность от болезней, холода и голода в спецпоселениях (или в трудпоселках) была очень высокой. Особенно косила она детей. На этот счет мы имеем достаточно советских документов, которые дадут нам ответ на данный вопрос.
В докладе Генриха Ягоды от 4 января 1932 г. мы читаем, как в спецпоселениях строятся больницы, школы, жилье, ясли, бани; как проводится «воспитательная работа»; как ссыльные освобождены от налогов. Это все замечательно, но не представляет ничего особенного – среди ссыльных было очень много детей и женщин, примерно в одинаковых пропорциях с мужчинами (т. е. сотни тысяч). Ссыльные использовались как рабочая сила – спецпоселения не были «лагерями уничтожения». Им создавали социальную инфраструктуру для поддержания их жизнедеятельности, но это не отменяет тяжести их положения, в которое они не попали бы по собственной воле, сохранись их прежний уклад жизни, разрушенный социалистами. Кроме того, возвращаясь к вопросу о причинах высокой смертности, отметим, что в том же докладе сообщается о том, что поселенцев смерть косила беспощадно, вот несколько примеров оттуда [411].
По Уралу: «Чрезвычайно высока смертность детей при высокой смертности взрослых. Смертность имеет тенденцию к росту». И далее приводятся цифры за сентябрь-октябрь, всего 2774 человека, из них почти все – дети.
По Западно-Сибирскому краю шокирующие цифры: «В северных комендатурах с начала вселения умерло около 15000, из них около 80 % детей. В южных комендатурах также высокая смертность: вАнжерке из 12000 чел. умерло за последние 2 месяца 815 человек».
По Восточно-Сибирскому краю: «В некоторых районах (например в Енисейске) большую смертность детей дала эпидемия кори (25–30 %). Имеются очаги сыпного и брюшного тифа в районах Енисейска, Черемхова, Тай<ш>ета, Сретенски, Ирбее и Букачаче».
По Дальневосточному краю: «Эпидемическое состояние в поселках тяжелое, ввиду крайней скученности и грязи в бараках. Сыпной и брюшной тиф имеет место на Оборе, в Бушуйке, Могоче. Умерло 1883 чел. по 1. XI».
По Казахстану: «В результате бытовой неблагоустроенности и недостаточности питания и топлива заболеваемость и смертность среди с/переселенцев очень высоки. Со времени вселения, т. е. за 5месяцев умерло 11894 человек… Большое распространение имели тифозные заболевания (753 случая) и оспа в районе Караталстроя (61 случ<ай>). За два месяца умерло 5 % всего количества спецпереселенцев. Развернутая сеть медучреждений… является недостаточным».
По Нижегородскому краю: «Детская смертность доходит до 42 % от общей смертности».
По Средней Азии: «Из 182 смертных случаев – 118 приходится на детей».
По Украине: «Среди спецпереселенцев распространены глазные болезни, венерические; было несколько случаев брюшного тифа. Дизентерия вызывает большую детскую смертность».
Как мы видим, ситуация со смертностью в спецпоселениях была ужасающей, к приему сотен тысяч ссыльных ОГПУ было совершенно не готово, следствием этого стали мучительные смерти сотен тысяч крестьянских детей. Уиткрофт и Дэвис пишут: «Поспешная ссылка сотен тысяч людей, в том числе детей, в отдаленные районы СССР, практически лишенные какой-либо инфраструктуры, привела к ужасающим последствиям. В июне и июле отчеты, направляемые в центр, содержали многочисленные жалобы на плохие условия в поселениях. Самую серьезную проблему представляла нехватка продовольствия. Даже официально членам кулацких семей полагалось по 300 г муки и 30 г крупы в день – рацион голодающего. Но и официального пайка им часто не доставалось. В докладной, направленной Молотову 13 июля, говорится: “…смеет поступают сообщения (Урал, Казахстан), что для питания прибывающих спецпереселенцев фондов на местах не имеется”. На Урале голод порой приводил к самоубийствам среди спецпереселенцев. Автор доклада из Восточной Сибири жалуется, что “подавляющее большинство” кулаков, высланных без семей, сбежали, так же как и женщины с детьми, чьи мужья были отправлены в другие районы СССР. Он пишет о “тяжелых бытовых и продовольственных условиях”, обвиняя в них “хозорганизации, использующие спецпереселенцев”. Эти условия вызвали рост эпидемических заболеваний и детской смертности, которые нигде не регистрируются. Бараки переполнены, грязны и кишат вшами. Доклады из Казахстана сообщали о многочисленных случаях брюшного и сыпного тифа. В процессе переселения многие дети потеряли родителей и оказались “беспризорными” (слово, вошедшее в широкое употребление после Гражданской войны); их направляли в детдома, если там находились свободные места. На Урале только 26 из 4511 детей школьного возраста посещали школу. Дальнейшие справки ОГПУ, подготовленные в сентябре 1931 г., рисуют такую же мрачную картину»