[381, с. 89]. Крестьяне этому всему, разумеется, не верили, но мало что могли сделать. Партийный актив низшего и среднего уровня тоже был ограничен в этом отношении, ибо «любые попытки привлечь к ней (ситуации в деревне. – А. С.) внимание общественности влекли за собой кару» [374, с. 168].
В отличие от голода 1921 г., когда Советское правительство обратилось к международной помощи, в 1931–1933 гг. руководство страны делало все возможное, чтобы его отрицать, хотя о голоде было прекрасно известно. Например, французская газета Le petit parisien в выпуске от 31 июля 1933 г. сообщала: «Вот уже несколько месяцев Россия дорого платит за свои успехи, амбиции пятилеток и своего руководства. Если с 1928 г. продовольственная недостаточность стала хронической, то к теперешней ситуации можно со всей прямотой применить слово “голод”. С конца 1932 г. производственная кривая снижалась на наших глазах, также понижался уровень жизни изможденных лишениями людей. Несмотря на прекрасные возможности Москвы прятать правду или препятствовать ее распространению, нужда, которую испытывают русские, слишком очевидна, чтобы ее не замечать» [454].
Советские представители называли любую информацию о голоде в зарубежной печати «антисоветской агитацией» и «антисоветской клеветой». Сообщение ТАСС от 20 июля 1933 г. так и называется: «Антисоветская клевета австрийской газеты». В нем говорится следующее: «Австрийский официоз “Рейхспост” помещает на видном месте статью под заголовком: “Массовая смерть шагает по России”. В статье, подписанной генеральным секретарем конгресса национальных меньшинств Эвальдом Амменде, говорится, что миллионы советских граждан на Волге, Украине и Северном Кавказе погибли от голода. Амменде предсказывает, что наивысшего своего напряжения эта катастрофа достигнет будущей зимой, и призывает организовать по образцу кампании Нансена в 1921 г. международную помощь “голодающим” под руководством обществ Красного Креста и под контролем советского правительства» [361].
В письме временного поверенного в делах СССР во Франции М. И. Розенберга заместителю наркома иностранных дел СССР Н. Н. Крестинскому «о статьях французской прессы о голоде в СССР» от 9 августа 1933 г. читаем; «…прилагаю перечень пакостных статей о “голоде”, появившихся за последнее время во французской печати. В значительной степени перепев корреспонденций Люсиани, которые… причинили немало вреда» [292].
В записке Л. М. Кагановичу от 9 октября 1933 г. «об усилении антисоветской агитации по поводу голода на Украине» нарком иностранных дел М. М. Литвинов сообщает: «За последние месяцы ведется и все более усиливается за границей бешеная антисоветская агитация вокруг “украинского вопроса” и мнимого голода на Украине. Появляются многочисленные статьи, устраиваются митинги, рассылаются воззвания о помощи, собираются средства. Вопрос обсуждался официально на происходившем недавно в Берне Конгрессе национальных меньшинств, где была принята антисоветская резолюция. Вопрос был далее внесен в Лигу Наций, причем председатель Совета Мувинкель хотел было передать вопрос на официальное обсуждение Совета Лиги, но другие члены Совета и секретарь Лиги этому воспротивились, и на частном совещании решено было передать вопрос в Международный Красный Крест. Эта кампания организованно направляется бело-украинскими организациями, по-видимому, не без содействия германских кругов. Однако центр всей этой кампании находится в Польше, где кампания приняла особенно широкие размеры» [191]. Примеров таких вот записок и сообщений множество. Любой ценой социалисты старались замолчать ужасающие масштабы голода – и это неудивительно. Обычное правительство, не занятое строительством рая на Земле, не имело бы никаких причин так старательно замалчивать очевидное. Но большевики строили социализм, самый передовой в мировой истории строй. Массовый голод в относительно богатой европейской стране в XX столетии – это катастрофа. К тому времени основные европейские страны и США уже давно забыли о подобном. Казалось бы, социализм не мог так сплоховать, довести страну до такого состояния. Большевистская пропаганда могла говорить о голоде в царской России. Но чтобы голод был в прогрессивном Советском Союзе? Этот позор дискредитировал бы идеи социализма во всем мире, похоронив перспективы левого движения на успех в капиталистических странах.
7. Наконец, последняя причина массового голода, о которой мы поговорим здесь, – экспорт зерна во время этого самого голода.
Удивительно, но факт: испытывающая острую нехватку продовольствия страна вывозила его за рубеж. И даже обосновывала необходимостью (конечно же) строительства социализма. Еще до начала голода, 5 сентября 1930 г., Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление, в котором содержалось следующее предупреждение: «…необходимо помнить, что своевременность выполнения установленного плана хлебозаготовок связана с осуществлением экспортного плана, имеющего исключительное значение для обеспечения развертываемого в стране промышленного строительства и прежде всего основных индустриальных гигантов (Магнитострой, Челябстрой и др.)» [269]. Стивен Уиткрофт показал, «что в 1950 году экспорт составлял 4,8 – почти 5 млн т, в 1931 г., который по урожаю был значительно хуже 1930 г. – 5,2 млн т, так как индустриализация требовала увеличения экспорта зерна на 5–8 млн т ежегодно. 1932 г. – 1,8 млн т, 1933 г. – около 1,7 млн т. В 1930 г. от экспорта зерна было получено 883 млн рублей, а от нефти и продуктов леса – 1430 млн руб. В 1932–1933 гг., когда голод в стране свирепствовал вовсю, хлебный экспорт составил суммарно 369 млн руб…» [290].
Конечно, в рядах большевиков были люди в здравом уме и с совестью, иначе Каганович в письме Сталину от 23 июня 1932 г. не написал бы следующие замечательные строки: «Внешторг включил в экспортно-импортный план III кв<артала> вывоз 60 мил. Пуд<ов> зерновых и кроме этого завоз в порты сверх этого 50 м<лн>. Пуд<ов> для залога и продажи в октябре. Годовой план экспорта из урожая 32 г. он предлагает довести до 4 м<лн> тонн. Мы этот вопрос пока не решили. Конечно, вывозить обязательно необходимо немедленно и надо дать отпор настроениям, сложившимся на почве некоторых затруднений последних пару месяцев, что не надо-де вывозить, но вопрос сколько вывезти в III квартале, думаю, что цифру Внешторга немного сократить придется. Прошу Вас сообщить Ваше мнение» [129].
Таким образом, если суммировать все вышеназванные причины, можно сказать следующее: не столько сама по себе коллективизация стала причиной голода, сколько ее форсированное, репрессивное, агрессивное проведение, сопровождавшееся уничтожением самых успешных крестьянских хозяйств и образа жизни миллионов крестьян и кочевых скотоводов. Насаждение определенной социалистической модели сопровождалось полнейшим безразличием к мнению людей, устоявшимся экономическим связям, традициям и социальным отношениям в деревне. Процесс этот начался в 1928 г., и тогда же начался продовольственный кризис. Однако кризис еще не обязательно превращается в голод, недоедание еще не становится голодной смертью. К этому привело социалистическое наступление на деревню, и процесс, который мог бы быть растянут на годы, был реализован за несколько лет. Ясно, что колхозы не были эффективными хозяйствами, что показал советский опыт как до, так и после смерти Сталина, когда они стали постепенно вытесняться совхозами, где вместо колхозников трудились наемные работники. Но если бы они появились постепенно, а не резко насаждались, засуха начала 1930-х гг. была бы встречена не деморализованной и дезориентированной деревней, а привыкшими к непогоде и знавшими как действовать в неурожайные годы единоличными крестьянскими хозяйствами, немногочисленными совхозами и добровольными колхозами. Вовремя бы начались посевные. Ничего не залеживалось бы и не гнило в поле. Соотношение «амбарного урожая» к «урожаю на корню», т. е. потери зерна на пути от поля к амбару, частные землевладельцы и колхозники-добровольцы стремились бы минимизировать. Они бы оперативно отреагировали на возникшие затруднения в условиях рынка, а не централизованного плана, за счет большего количества информации на местах. Каждый регион действовал бы по-своему. Наименее пострадавшие регионы могли бы продавать зерно наиболее пострадавшим и не было бы смысла скрывать проблему.
Лев Троцкий в своей «Преданной революции» оставил нам интересное мнение о коллективизации, которое подтверждает наши рассуждения. Имеет смысл привести его целиком: «В течение 1929 г. число коллективизированных хозяйств поднялось с 1,7 % до 3,9 %, в 1930 г. – до 23,6 %, в 1931 г. – уже до 52,7 %, в 1932 г. – до 61,5 %. Двадцать пять миллионов изолированных крестьянских эгоизмов, которые вчера еще являлись единственными двигателями сельского хозяйства, – слабосильными, как мужицкая кляча, но все же двигателями, – бюрократия попыталась одним взмахом заменить командой двухсот тысяч колхозных правлений, лишенных технических средств, агрономических знаний и опоры в самом крестьянстве. Разрушительные последствия авантюризма не замедлили последовать, и они растянулись на несколько лет. Валовой сбор зерновых культур, поднявшийся в 1930 году до 835 миллионов центнеров, упал в следующие два года ниже 700 миллионов. Разница сама по себе не выглядит катастрофической; но она означала убыль как раз того количества хлеба, какое необходимо было городам хотя бы до привычной голодной нормы. Еще хуже обстояло с техническими культурами. Накануне коллективизации производство сахара достигло почти 109 миллионов пудов, чтобы через два года, в разгар сплошной коллективизации, упасть из-за недостатка свеклы до 48 млн пудов, т. е. более, чем вдвое. Но наиболее опустошительный ураган пронесся над животным царством деревни. Число лошадей упало на 55 %: с 34,6 млн в 1929 г. до 15,6 миллиона в 1934 г.; поголовье рогатого скота – с 30,7 миллионов до 19,5 млн, т. е. на 40 %; число свиней на 55 %, овец – на 66 %. Гибель людей – от голода, холода, эпидемий, репрессий – к сожалению, не подсчитана с такой точностью, как гибель скота; но она тоже исчисляется миллионами. Вина за эти жертвы ложится не на коллективизацию, а на слепые, азартные и насильнические методы ее проведения. Бюрократия ничего не предвидела. Даже колхозный устав, пытавшийся связать личный интерес крестьянина с коллективным, был опубликован лишь после того, как злополучная деревня подверглась жестокому опустошению»