то же время обескровив люфтваффе, можно сказать, что союзники постоянно, с 1941 г., поддерживали СССР в воздухе.
Вклад иностранной помощи в победу над Третьим рейхом был высоко оценен советскими деятелями самого высокого уровня. Так, в записке председателя КГБ Семичастного в ЦК КПСС о настроениях маршала Георгия Жукова сообщается, что Жуков в беседе с сослуживцами сказал, что «нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну. Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали. Разве мы могли быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью. А сейчас представляют дело так, что у нас все это было свое в изобилии» [314]. Такие настроения подтверждал и Никита Хрущев в своих мемуарах. Он писал: «Я надеюсь, что моя точка зрения найдет отражение в исследованиях тех историков, которые попробуют объективно разобраться в обстановке, сложившейся в 1941–1943 гг. Впрочем, и в 1944–1945 гг. американцы многое нам давали. Уже после войны Жданов съездил в США, и мне сказали, что после этого по ленд-лизу мы получили мощный прокатный американский стан и этот стан решено смонтировать на заводе им. Ильича в Мариуполе, потом этот город назвали Жданов. Я туда съездил. На монтаже работали японцы. Монтаж был организован узлами, чтобы быстрее ввести стан в строй. Итак, мы получали от союзников оборудование, корабли, много военного снаряжения. Это сыграло важную роль в войне. Почти вся наша артиллерия была на американской тяге. Как-то, уже после смерти Сталина, я предложил: “Давайте все машины, которые мы производим, дадим нашим военным, потому что просто неприлично смотреть: идет парад, а тягачи – американские”. Почти вся наша военная техника, которая стояла в ГДР, тоже была на американских “студебекерах”. Это неудобно, это для нас позор. Уже сколько лет прошло, как кончилась война, а мы все еще ездим на американской технике» [389].
Можно сколько угодно восхищаться быстротой индустриализации при Сталине в 1930-е гг., считая это успехом социализма, о построении которого так долго мечтали утописты. Однако успех любого предприятия всегда нужно оценивать, соотнося затраченные на него ресурсы (издержки), потери, долговременные эффекты. В первую очередь нужно иметь в виду, что сталинская индустриализация, построенная на сугубо радикальных социалистических принципах (полное подавление частного рыночного производства, обобществление), весьма сомнительна. Если рост тяжелой индустрии, военно-промышленного комплекса, выпуска промышленной продукции и электроэнергии происходил и в 1900-1920-е гг., то не является ли дальнейший рост 1930-х следствием уже заданного курса, а не перехода к «первоначальному социалистическому накоплению»? Что, если сталинская политика не ускорила, а замедлила развитие? Во-вторых, примем во внимание падение антропометрических данных советских граждан, рождаемости и качества питания – это лучше всего свидетельствует о падении уровня их жизни. Россия потеряла из-за политики форсированной индустриализации и коллективизации миллионы граждан. Свыше 7 млн человек погибло только во время голода 1931–1933 гг. Возможно, что хотя бы при сохранении нэпа уровень жизни в 1930-е был бы выше, чем в 1913-м (к концу 1920-х он и был немного выше). Это значит, что начало 1940-х гг. Россия встретила бы с большей численностью населения, с более здоровой мужской и женской популяцией. В-третьих, надо понимать, что большевики проводили совершенно хищническую политику по отношению к собственным гражданам – продавали по завышенным ценам продукты питания, лишали их экономической свободы, свободы перемещения и мысли, использовали принудительный труд заключенных на стройках. Конечно, не все были такими идейными социалистами, неспособными идти на компромиссы. Например, будь у власти в те годы Николай Бухарин, все было бы по-другому (он являлся противником форсированной индустриализации и коллективизации, выступал за сохранение индивидуальной экономической деятельности в сельском хозяйстве). Но у власти оказались люди, являвшиеся убежденными социалистами, более чем Бухарин и ему подобные, возможно слишком увлекавшиеся «буржуазными теориями». В-четвертых, результаты жестокой индустриализации оказались не столь велики, если учесть демографические, финансовые и репутационные издержки страны и даже самого режима. СССР по-прежнему, как и Российская империя, нуждался в импортном снаряжении для солдат, в автомобилях, боеприпасах и т. д. Но если Российская империя не совершала экспериментов огромной ценой, то СССР проделал абсолютно авантюристский опыт над собственными гражданами. Этот факт, на мой взгляд, есть гвоздь в гроб мифа о великой стройке социализма при Сталине.
Борьба социалистов с христианской религией в России
С самого начала своего существования марксистско-ленинская доктрина важнейшим элементом своего учения называла атеизм и борьбу с религией в любом ее проявлении. Борьба против религии была борьбой за социализм. Поколения советских руководителей исходили из этих предпосылок и верно им следовали десятилетиями, все время своего правления Россией. Причем антирелигиозная борьба проходила в разном темпе в разные годы, в зависимости от внешних условий – большевики были страшными конъюнктурщиками и, сохраняя приверженность стратегии, постоянно меняли тактику. Однако результат однозначный – практически полное уничтожение христианских церквей (особенно прежде процветающей и многочисленной православной церкви) к концу 1930-х гг., затем вынужденное по ряду причин, о которых мы поговорим ниже, восстановление некоторых позиций православия, затем снова антирелигиозная борьба, и, как итог, в новую эпоху истории России в 1991 г. православная церковь вошла, имея едва ли не 10 % от дореволюционного количества храмов и монастырей.
Православие в Российской империи было основной религией большинства населения и крупнейшей Церковью из всех автокефальных православных Церквей в мире. В 1916 г. в Российской православной церкви было 77 727 церквей, часовен и домовых храмов, 478 мужских и 547 женских монастырей, 21330 монахов и 73299 монахинь, 117915 служителей церкви разного чина, 56 семинарий и 4 духовные академии [294, с. 36]. Для сравнения, в конце 2017 г. у РПЦ было всего 36878 храмов и иных помещений для богослужения по всему миру (900 из них – в дальнем зарубежье), 462 мужских и 484 женских монастыря, 39414 клириков [312].
Изначально большевики рассчитывали победить православие нахрапом, наивно полагая, что последнее является жалким мракобесием и суеверием, питаемым старыми производственными отношениями, и религию удастся легко уничтожить административными и силовыми методами. Сказывалось непонимание менталитета русского крестьянства – основного носителя православия в России первой половины XX в. – преимущественно городскими выходцами большевистского руководства. Ленин рассчитывал физически уничтожить как можно больше священнослужителей и изъять у Церкви ее богатства, о чем говорил в письме к В. Молотову от 19 марта 1922 г., через четыре дня после столкновения в городке Шуя коммунистов с верующими, выступавшими против изъятия церковных ценностей: «…я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий… На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать» [171].
Вызванный «военным коммунизмом» голод на юге России в 1921–1922 гг. был использован для начала массовой кампании по изъятию церковного имущества, оцениваемого Лениным как минимум в «несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, и в несколько миллиардов)» и оправдания этого наступления в глазах крестьян борьбой с голодом. Большевики изымали у Церкви имущество, на что верующие отвечали сопротивлением. Подобная реакция большевистскими пропагандистами трактовалась как нежелание Церкви разделить тяготы с народом, как антинародная сущность религии, которая выступила на стороне «буржуазии». В действительности же для коммунистов необходимо было убить двух зайцев: пополнить казну своего только-только родившегося государства и уничтожить (как минимум ослабить, лишить экономической основы) русскую Церковь. Однако решительность Ленина не сильно помогла большевикам в борьбе с православной церковью, так как отпор красноармейцам был достаточно серьезный и опасный, ведь большевики нуждались в упрочении позиций среди крестьян. Мешала и внешнеполитическая ситуация. Так, желая поскорее расстрелять патриарха Тихона, большевики завели на него уголовное дело и держали в заключении, что вызвало однозначную негативную реакцию со стороны западных стран и Ватикана, выступивших в поддержку патриарха (в частности, британская «Нота Керзона» прямо требовала прекратить преследование религиозных деятелей в СССР). И без того пока еще шаткое международное и внутреннее положение большевиков не стоило усугублять испорченной репутацией, по мнению партийных идеологов. Поэтому расправу с Тихоном постоянно переносили на поздние сроки, до тех пор, пока он сам не умер то ли от сердечной недостаточности, то ли от отравления, то ли от морального и физического истощения.