Не оставались верующие «в долгу» перед атеистическим государством и до 1943 г. В одном только 1930 г. из 13754 крестьянских протестов, охвативших 2,5 млн человек, 1487 случаев были связаны с закрытием церквей и изъятием колоколов [294, с. 88]. Масштабы репрессий и численность сидевших в тюрьмах и лагерях клириков и мирян тоже говорит в пользу того, что люди не боялись большевиков и даже самой смерти. По-своему протестовали и уходом в подполье и таким феноменом, как «бродячее священство». Это были обычные священники, не имевшие прихода, но перемещавшиеся тайно от властей по селам и проводившие обряды и таинства в собрании верующих. Если священника не находилось, простые миряне даже могли найти такового среди любого крещеного прихожанина, который понимал что-то в богослужениях и таинствах.
Рост религиозности после 1943 г. доказывает, что вера никуда не девалась и что христиане были готовы выйти на богослужение даже в условиях сильнейшего за всю историю России давления на религию со стороны государства. На Пасху 19 апреля 1944 г. в Москве богослужения в 30 имеющихся храмах посетили 120 тыс. человек, в Московской области – около 148 тыс. В 1943 г. таких было всего 95 тыс. Основной контингент на службах тех судьбоносных лет состоял из женщин (75 %), пожилых (50 %), среднего возраста и молодежи 50 %, солдат и офицеров Красной армии. Присутствие военных на службах, особенно нуждающихся в духовной пище в годы войны, опровергает тезис, будто бы Красная армия была по существу своему атеистической или идейной. Присутствовали священнослужители и на фронтах отечественной войны, где «…с сочувствием слушали его (священника) офицеры, какое он на них производит впечатление, и какие интересные беседы потом завязывались» [294, с. 174]. В последующие годы масштабность пасхальных служб в городах только возросла – в 1949 г. московские службы посетило 215 тыс. человек, а в Страстной Четверг – 120 тыс. В Киеве в том же году и в тот же праздник вышло от 100 до 150 тыс., в Рязани – 15 тыс. (на две церкви!), в Воронеже – 10 тыс., в Минске – 7 тыс., в Риге – 8 тыс.
Отклик граждан на внешне кажущееся потепление отношений между Церковью и государством поражает своими масштабами. Вероятно, поражал он и большевиков, не ожидавших такого поворота событий. Так, Георгий Карпов охарактеризовал явление следующими словами: «следует считать ходатайства массовыми и настойчивыми». На государство посыпались ходатайства по открытию церквей, подписанных гражданами. В первом полугодии 1944 г. пришло 3045 ходатайств. Однако большинство из них были отклонены, да и то если вообще были рассмотрены. Якобы народная власть игнорировала ходатайства, на которых стояли подписи тысяч человек. Например, на ходатайстве об открытии церкви в Марийской АССР стояло 2617 подписей. Люди готовы были взять все расходы на открытие церквей на себя (даже в годы войны!), но социалистическое государство не было готово, даже в условиях новой церковной политики, на либерализацию религиозной жизни в таких пределах. В следующие годы количество ходатайств только увеличилось. В 1946 г. за три квартала по 24 областям страны Совет по делам РПЦ принял свыше 7000 ходатайств через т. н. «ходоков» – верующих, которые лично приезжали в Москву с прошением от лица группы верующих. Всего с 1943 г. по осень 1946 г. поступило 16275 ходатайств, а с 1946 г. по конец 1947 г. – еще 4414. За каждым таким обращением – сотни и тысячи верующих граждан СССР.
Однако государство большую часть таких обращений, как я уже говорил выше, отклоняло. С 1944 по 1947 г. большевики отклонили 15 567 ходатайств, т. е. 75,2 %. За период с 1944 по 1949 г. лишь 20–25 % ходатайств по открытию церквей получили от Совета по делам РПЦ «добро» [294, с. 274–275]. Хотя это не было обосновано какими-то материальными проблемами, ведь для удовлетворения ходатайств достаточно было использовать закрытые и неиспользуемые церковные здания, коих в СССР было около 15 500, из них в РСФСР – более 14500. Возможно, были некие заранее запланированные установки – например, удовлетворение не более четверти ходатайств. Следует заметить, что в целом эта политика шла в русле стратегии по постепенному вымиранию религии – именно на это надеялись большевики, поняв, что насилием христианство уничтожить не удастся.
Интересное свидетельство живой христианской веры граждан СССР заключается в статистике по семинаристам. Если смотреть на 633 учащихся в семинариях и академиях учеников в 1951 г., то мы увидим, что 80,5 % из них были молодые люди до 30 лет, т. е. родившиеся уже после революции. Из них 80 % имели дипломы о среднем и высшем образовании. Лишь 14,6 % всех учащихся происходили из семей духовенства [294, с. 363]. Это очень важно отметить, ведь духовная карьера в атеистическом обществе была, мягко говоря, смелым и оригинальным выбором. Можно уверенно сказать, что в таких условиях люди выбирали путь клирика, по большей части исходя из искренних убеждений, а не карьеризма. В то же время партия пополнялась рядами карьеристов, что, пожалуй, и определило то, что КПСС больше нет, а РПЦ – есть.
В 1988 г., к 1000-летию крещения Руси, у РПЦ осталось всего 6893 прихода, 74 епископа, 6674 священника, 723 диакона, 21 монастырь, 1190 монахов и монахинь, 3 семинарии, 2 академии и 1999 учащихся в них. В некотором роде это эдакий выполненный за 74 года план социалистов по уничтожению религии. Вспомните, с чего они начинали, – свыше 77 тыс. церквей, около 1000 монастырей, более 100 тыс. клириков. Даже в сравнении со сталинскими 1940-ми эти цифры меньше более чем в два раза – как мы помним, в 1958 г. фракция «воинствующих атеистов» взяла верх над прагматичной «фракцией патриотов-государственников». Однако христианство, как крупнейшая религия в России, все равно сохранилось, во многом благодаря верности самих верующих, во многом – «неверности» социалистов собственным идейным установкам. В конце 2017 г. у РПЦ было 36878 храмов и иных помещений для богослужения по всему миру (900 из них – в дальнем зарубежье), 462 мужских и 484 женских монастыря, 39414 клириков. Это намного больше, чем в 1988 г., это больше, чем даже год назад. Римско-католическая церковь тоже смогла частично восстановить свою деятельность в России и насчитывает по меньшей мере четыреста приходов по всей стране. В то же время где КПСС, где социализм? Нет больше Совета по делам РПЦ (вероятно, современный аналог у спецслужб, конечно, есть, но он имеет совсем другой окрас), нет больше необходимости выпрашивать у местных властей разрешения на использование церковной утвари и проведение богослужений. Русская церковь как носительница своеобразных, но все-таки европейских традиций России, в отличие от Ленина, действительно проявила себя «живее всех живых», что не может не радовать.
Рис. 2. Динамика численности церквей РПЦ по годам
На рис. 2 видно, что в целом политика большевиков в отношении церкви была стратегически едина на протяжении всех 74 лет их власти – курс на ликвидацию религии в советском обществе. Отклонения обусловлены тактической необходимостью: в 1944 г. – война, в 1958 г. – победа фракции «партийцев» над фракцией «государственников», в 1965 г. – новый генсек, при котором количество церквей также уменьшалось, но уже не столь резко в силу иной политической обстановки. Другое дело, что религия не исчезла, несмотря на то что марксистские установки говорили обратное – если бы религия являлась надстройкой над старым базисом, то в новой формации, где нет причин для ее воспроизводства в новом обществе, люди должны были отказаться от религиозности.
Провал социалистической экономики СССР
На фоне хорошо скоординированных атак на своих врагов в лице Церкви и «эксплуататорских классов», удивительным, на первый взгляд, кажется беспорядок в экономической системе, которую социалисты создали в России и сопредельных странах за десятилетия своего правления, основываясь на идее о централизованном рациональном планировании. Как мы помним, социалистическая
парадигма исходит из того, что производственный хаос характерен для капиталистической системы производства и распределения – конкурирующие между собой производители стремятся наводнить рынок своими товарами, чтобы не разориться, чем вызывают кризисы перепроизводства и пустое расходование ресурсов. Именно поэтому «частник», крестьянин, фабрикант рассматриваются в социалистической системе не просто как эксплуататоры наемного труда, но и как неэффективные производители, в то время как централизованное рациональное и научное планирование производства и потребления представляются как более совершенные формы ведения хозяйства.
Факты, которые я рассмотрю в этой главе, идут вразрез популярному в народе образу советской плановой экономики как четко работающей рациональной системы, от которой не скроется ни одна оплошность ее агентов. Довольно часто советскую индустриализацию рассматривают как некий показатель экономического успеха социализма, показывающий и доказывающий его жизнеспособность. Сама организация промышленности, выстраиваемая социалистами в СССР с конца 1920-х – начала 1930-х гг., представляется образцовой и работающей слаженно. В России даже в 2021 г. можно встретить выражение вроде «а вот при Сталине такого бы не было», например когда обсуждается коррупция среди российских чиновников, очередные неудачи при запуске ракеты или ввод в эксплуатацию новой боевой техники. На самом же деле социализм в СССР, будучи своеобразной вершиной в многовековом опыте построения социалистического общества, так и не создал слаженной системы промышленного производства и потребления, хоть выпуск ею некоторых промышленных позиций может приводить в восхищение на первый взгляд.
Чтобы продемонстрировать все вышесказанное, мы будем ориентироваться на документы и свидетельства тех лет.
Начнем с военной промышленности, от которой ожидаешь наибольшей эффективности, четкости в исполнении указов вышестоящего начальства и производственной дисциплины. Открываем доклад наркома государственного контроля СССР Л. 3. Мехлиса секретарю ЦК ВКП(б) И. В. Сталину и председателю СНК СССР В. М. Молотову «Об итогах ревизии танковой промышленности и связанных с ней отраслей народного хозяйства» от 22 марта 1941 г. и читаем (цитирую не весь документ, так как он очень пространный, а только отдельные его части):