азным» институтом брака, последовательно уничтожали христианские церкви, лишали гражданских прав «лишенцев», отправляли в ссылки миллионы крестьян и, само собой, строили лагеря для неугодных и физически уничтожали людей по признаку социального происхождения.
Однако в истории СССР социалистический радикализм был лишь одним из этапов, за которым последовала совершенно другая, более гуманная по прежним советским меркам политика, хоть и отличавшаяся некоторой идеологической стагнацией. И началась она еще при Иосифе Сталине, хотя и не по его воле. Проявились объективные факторы, которые заставили социализм в России остановиться и даже отойти назад.
Прежде всего, наиболее идейное поколение большевиков, генералов и «героев» Гражданской войны и красного террора, попросту постепенно вымерло. Одни умерли собственной смертью, как Ленин, Фрунзе, Дзержинский и т. д. Другие были либо отправлены в изгнание, как Троцкий, либо устранены физически в ходе репрессий, как в Московских процессах (Каменев, Зиновьев, Пятаков, Сокольников, Рыков, Бухарин и другие ключевые фигуры) и в деле Тухачевского (сам Тухачевский, а также легендарные командиры 1920-х Уборевич, Якир, Путна, Эйдеман, Гамарник и др.). Разумеется, Сталин тоже был идейным большевиком, но он слишком тяготел к личной неограниченной власти, а потому не смог бы сработаться с идейными социалистами, которые знали его еще на совсем мелких ролях и помнили его военные неудачи в Гражданскую войну. Иосифу Сталину поэтому нужны были не идейные, а карьеристы. В случае с СССР это было не так уж и плохо, потому что карьеристы являлись выходцами из «низов», далеких от тонкостей марксизма, и могли смотреть сквозь пальцы на многочисленные нарушения социалистической законности – например, на «серых» предпринимателей, без которых советские граждане жили бы в условиях еще большего дефицита бытовых товаров. Последующие руководители СССР были именно такими карьеристами: сын железнодорожника Георгий Маленков, сын шахтера Никита Хрущев, выходец из рабочей семьи Леонид Брежнев и т. д. Все они не помнили революционного прошлого РСДРП, они вступили в партию тогда, когда она пришла к власти. Само собой, в идеологическом отношении они старались держаться формальной марксистской «ортодоксальности», во внутриполитическом же старались отойти от крайне милитаризованной экономики времен Сталина – акцент был сделан на повышение уровня жизни населения, который был крайне низок.
Очень серьезное значение для смены курса сыграла Вторая мировая война и ее последствия в виде присоединения к социалистическому блоку почти всей Восточной Европы. Нападение Третьего рейха на СССР оказалось на первых порах катастрофическим и привело к огромным жертвам как среди гражданского населения, так и среди военных. Казалось, национал-социалисты, подойдя к Москве, уже одержали победу. Однако далее сыграл роль невероятный, казалось бы, фактор патриотизма простого населения, которое смогло мобилизоваться и провести контрудар такой силы, что к концу 1943 г. нацистская кампания в СССР была полностью провалена и вермахту оставалось только переходить на оборонительные позиции. Потери в живой силе и технике в 1944 и 1945 гг. уже не просто сравнялись – силы вермахта несли большие потери, чем РККА. Патриотический подъем захлестнул всё общество, включая РПЦ, почти уничтоженную к концу 1930-х гг., – под ее началом, как ранее упоминалось, удалось даже собрать средства на создание целой танковой колонны имени Дмитрия Донского. В 1943 г., убедившись в том, что христианская религиозность все еще остается мощным стимулом для населения, а Церковь в сложной ситуации вовсе не стала агентом «буржуазии», а напротив, заняла патриотическую позицию, Сталин позволил восстановить институт патриарха, которым стал Сергий (Страгородский). Поскольку в зоне немецкой оккупации храмы восстанавливались или открывались заново, после освобождения этих территорий возник неудобный в текущих реалиях вопрос о дальнейшей судьбе зданий. Они были переданы РПЦ одновременно с теми, что находились на новоприобретенной территории Западной Белоруссии, Украины и Молдавии, в том числе были насильственно изъяты у грекокато-ликов. По большей части именно эти храмы и остались основными действующими церквями, на территории остального СССР восстанавливать и заново открывать их никто не спешил.
Кроме перемен в отношениях с Церковью, советская власть пошла даже на пересмотр прошлого. Идеи марксизма были очень плохим стимулом для подъема на борьбу с врагом миллионов рабочих и крестьян. Поэтому власть обратилась к русской истории и государственности, словно СССР был прямым наследником Российской империи. На плакатах появились русские богатыри, Суворов, Кутузов, Александр Невский, Кузьма Минин и другие военачальники прошлого. 7 ноября 1941 г. Сталин произносит речь на Красной площади: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» [346]. Эти слова, но уже без Ленина, станут лозунгами для многочисленных плакатов. На других плакатах была подпись: «Бьемся мы здорово, колем отчаянно, внуки Суворова, дети Чапаева». Еще интереснее выглядели плакаты с цитатами Дмитрия Донского и Суворова. Обыгрывалась война с Тевтонским орденом и Наполеоном. Советская история, таким образом, была интегрирована в русскую как ее неотъемлемая часть. А в 1944 г. произошло и вовсе непредвиденное: в Ленинграде вернулись дореволюционные названия улиц. Проспект 25 Октября снова стал Невским, проспект Красных Командиров – Измайловским, площадь Воровского – Исаакиевской и т. д. С карты исторического Ленинграда исчезли Урицкий, Володарский, Карл Либкнехт, Роза Люксембург и другие деятели социализма, не имевшие к городу никакого отношения.
Таким образом, война стала одной из причин окончания полномасштабного социалистического эксперимента. Положение СССР как участника Антигитлеровской коалиции, союзника Великобритании, Франции и США, придало ему респектабельности. Вхождение в сферу влияния Москвы восточноевропейских стран и начавшаяся вскоре холодная война диктовали свои условия, где одним из факторов стала конкуренция идеологических систем. Прежняя политика лагерных ссылок и террора, особенно на фоне политики нацистов в Германии и оккупированных ими странах, была уже невозможна, во всяком случае в таких масштабах. Под влиянием большевиков оказались десятки миллионов православного населения Румынии, Болгарии и Югославии, что вызвало к жизни идеи превратить Москву в «православный Ватикан» для противостояния «католическо-протестантскому Западу». В 1948 г. в Москве даже прошло Всеправославное совещание, приуроченное к 500-летию самостоятельности Русской церкви. В нем приняли участие иерархи большинства православных церквей, а приветственную речь от советского правительства произнес председатель Совета по делам РПЦ Георгий Карпов.
После войны произошло то, что мы можем назвать «легитимизацией» большевизма. Теперь уже нельзя было так просто отвергнуть партию, под руководством которой страна одержала победу над нацизмом. Тем более с этой партией имели дело западные державы. Вполне возможно, что война даже продлила жизнь советскому строю, но, с другой стороны, она сделала его значительно мягче. После смерти Сталина в 1953 г. численность заключенных в системе ГУЛАГ стала снижаться, а в 1956 г. он был официально расформирован. Сотни тысяч людей смогли обрести какую-никакую свободу с поправкой на советские реалии, однако к прежней нормальной жизни, с учетом утраты имущества, прежних связей и даже семьи, а также ограничений на проживание в определенных областях, они вернуться уже не могли. При Маленкове была начата реабилитация жертв политических репрессий, которая продолжается по сей день.
Были и другие немаловажные факторы в сворачивании социалистического эксперимента. Во-первых, это исчезновение классов. В самом деле, здесь социалистам удалось достигнуть определенного успеха. К 1960-м гг. уже не осталось тех, кого можно было бы репрессировать за социальное происхождение: большая часть населения состояла из городских и сельских пролетариев (колхозников и работников совхозов), работников интеллектуального труда и номенклатуры, формально тоже относящейся к «авангарду пролетариата».
Во-вторых, как ни странно, произошла русификация партии. И если на среднем и низшем уровнях русские всегда были в большинстве, то на высшем уровне это не всегда было так и абсолютное русское большинство установилось только с течением времени. В 1917–1919 гг. доля притока русских в высшую партийную элиту составляла всего 44,4 %. Но во время войны и в целом в 1940-е гг. эта доля выросла до 93 %, хотя чуть позже снизилась. В 1960–1969 гг. она составляла 69,6 %, а к концу 1980-х – 75 % [55]. Интересно, что на VI съезде РСДРП(б) в 1917 г. из 264 делегатов русские составляли 53 %, евреи 16,9 %, латыши 9,9 %, поляки 4,7 %, малороссы 3,5 %, грузины 3,5 %, литовцы 2,3 % и т. д. [232]. В последующем съезды партии имели куда большее русское «ядро», что усиливало русские националистические тенденции в РСФСР, с которой и начался полномасштабный распад СССР. Дело в том, что русские за все время существования СССР так и не получили не только русской национальной республики, но и отдельной компартии для многонациональной РСФСР (у остальных союзных республик она была). Большевики не допускали такого положения дел осознанно, понимая, что в этом случае во всесоюзной партии будет доминировать российское отделение. Неудивительно, что даже на уровне государственных, а не партийных, должностей, когда в 1990 г. появилась должность президента СССР, Михаилу Горбачеву пришлось делить власть именно с президентом (а прежде председателем Верховного Совета) РСФСР Борисом Ельциным, и в итоге последний оказался ключевой фигурой в вопросе расформирования Союза.
В-третьих, погасла вера в социализм. СССР слишком явно отставал от «капиталистического» мира, и это прекрасно понимали партийные элиты, имевшие возможность видеть вживую достижения Запада и сравнивать их со своими собственными. Это было заметно не только в самом СССР, но и у его сателлитов в Восточной Европе, где советским войскам приходилось подавлять рабочие протесты и восстания (Польша и Венгрия 1956 г., Чехословакия 1968 г.). Усугубляли ситуацию восстания и протесты советских рабочих. Одно из самых известных, но не единственных, – это расстрел в Новочеркасске 1962 г. До Новочеркасска в 1961 г. произошли волнения в Муроме, а после этого – летние забастовки рабочих в Одессе, Иванове, Донецке (1962), бунты и забастовки в Сумгаите и Кривом Роге (1963), в Бронницах и Ставрополе (1964), во Фрунзе, Чимкенте, Степанакерте, Прилуках, Слуцке, Туле (1967), в Нальчике (1968), Кишиневе (1969), Днепродзержинске (1972), Рубцовске (1974), в Новомосковске и Каунасе (1977), в Тарту (1980), Орджоникидзе (1981) и Лениногорске (1984). Основные причины народных волнений сводились к повышению цен и беспределу милиции. Регулярные конфликты такого рода старались замалчивать как могли, но они в любом случае деморализовали и элиты, и силовиков, и, конечно же, рабочих. Изначальной установкой единственно верного учен