Небезынтересно будет рассмотреть, как выражались социалистические взгляды у некоторых вышеназванных публицистов по интересующим нас темам.
В самом известном произведении Чернышевского, романе «Что делать?» устами главных героев выражается мировоззрение их создателя. Так, в главе 2, XXII, герой Александр Кирсанов говорит своему другу Дмитрию Лопухову такие слова: «Будет время, когда все потребности натуры каждого человека будут удовлетворяться вполне, это мы с тобою знаем; но мы оба одинаково твердо знаем, что это время еще не пришло… Золотой век – он будет, Дмитрий, это мы знаем, но он еще впереди. Железный проходит, почти прошел, но золотой еще не настал» [400, с. 182]. Чернышевский, разумеется, верил в социальный прогресс и в прогресс самой натуры человека, как и многие молодые революционные демократы его времени, увлекавшиеся социализмом. Но, в отличие от классической либеральной веры в перемены за счет реформ, социалисты считали прогресс возможным только через радикальный слом старого порядка. И дело здесь не столько в революции против существующего политического режима, установлении власти парламента и принятии конституции – в этом могло быть единение как «левых», так и «правых», – но в пересмотре самих основ существующего социального «режима». Именно поэтому Чернышевский, скажем, занимал радикальную позицию по «женскому вопросу», которая едва ли была близка классическому либералу. В главе 4, VII, мы читаем, как восхищается главная героиня, Вера Павловна, новой поэмой, «которая еще не скоро будет напечатана». Совершенно второстепенный эпизод в поэме, который она зачитывает Кирсанову, больше всего привлекает Веру. В ходе этого у пары возникает целый феминистический манифест. Если взять отдельные отрывки их пространного диалога, то получится такой текст: «Мы с тобою часто говорили, что организация женщины едва ли не выше, чем мужчины, что поэтому женщина едва ли не оттеснит мужчину на второй план в умственной жизни, когда пройдет господство грубого насилия, мы оба с тобою выводили эту вероятность из наблюдения над жизнью; в жизни больше встречается женщин, чем мужчин, умных от природы; так нам обоим кажется. Ты подтверждал это разными подробностями из анатомии, физиологии… Женщина играла до сих пор такую ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у ней и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию. Это объяснение достаточное. Женщина слишком часто мучится тем, что мужчина выносит легко. Еще не занимались хорошенько разбором причин, по которым, при данном нашем историческом положении, мы видим такие явления, противоречащие тому, чего следует ожидать от самого устройства организма. Но одна из этих причин очевидна, она проходит через все исторические явления и через все стороны нашего нынешнего быта. Это – сила предубеждения, дурная привычка, фальшивое ожидание, фальшивая боязнь. Если человек думает “не могу”, – то и действительно не может. Женщинам натолковано: “вы слабы”, – вот они и чувствуют себя слабыми, и действительно оказываются слабы» [400, с. 252–254]. Удивительно, как близок был Чернышевский к современному феминистскому взгляду на традиционную роль и природу женщины как социального конструкта!
Социалистические (или прогрессистские) взгляды главных героев «Что делать?» подчеркиваются и в других эпизодах, хотя не каждый читатель сможет их заметить. В комнате Лопухова висел портрет английского социалиста-утописта Роберта Оуэна. Вера Павловна заметила его, назвав портрет одним из немногочисленных роскошных предметов в помещении: «Нет, вот и еще роскошь: фотография этого старика; какое благородное лицо у старика, какая смесь незлобия и проницательности в его глазах, во всем выражении лица! Сколько хлопот было Дмитрию достать эту фотографию. Ведь портретов Овэна нет нигде, ни у кого. Писал три письма, двое из бравших письма не отыскали старика, третий нашел, и сколько мучил его, пока удалась действительно превосходная фотография, и как Дмитрий был счастлив, когда получил ее, и письмо от “святого старика”, как он зовет его, письмо, в котором Овэн хвалит меня, со слов его» [400, с. 175]. В начале XIX в. «святой старик» Оуэн прославился введенными на собственной фабрике улучшениями для рабочих: строгие санитарные правила, магазины для рабочих с товарами по себестоимости, учет поведения сотрудников для дальнейшего продвижения по службе, ограничение употребления алкоголя, детские сады для детей своих работников и систему общего образования. Во время кризиса 1806 г. Оуэн выплачивал зарплату своим рабочим, несмотря на то что ему пришлось закрыть свою фабрику. В 1820-е гг. Оуэн попробует себя в строительстве социалистической колонии в Америке, но его предприятие, на которое он потратит большую часть своих средств, закончится полным крахом.
Напоследок отметим, что критическое отношение к традиционным ролям мужчины и женщины, выраженное в радикальных тонах сквозь призму «женского вопроса», встречается и в других произведениях Николая Чернышевского. В качестве примера приведем еще одно место, на этот раз из «Заметок о женщинах Д. Мацкевича. Киев 1853»: «Девица с самого начала знает, что ей предназначено будет не добывать средства для жизни живописью, а угождать мужу и ухаживать за детьми. Что не цель жизни человека, в том, конечно, он мало сделает успехов, будет ли этот человек мужчина или женщина. Девицу учат только для того, чтобы жених не забраковал ее, как дурно воспитанную, или обратил на нее внимание за то, что она грациозно танцует или играет на фортепьяно французскую кадриль. Дальше посредственного уменья играть на фортепьяно, требуемого общественными приличиями, от девицы ничего не желают воспитатели и не требует надобность. Девица выходит замуж восемнадцати или девятнадцати лет, еще ребенком по летам, еще более ребенком потому, что не знает людей, еще более, быть может, потому, что ее не приучали мыслить, как приучают мальчика; удивительно ли, что до двадцати лет, когда и мужчины не бывают еще ни Шекспирами, ни Бетховенами, женщина не успевает написать ни замечательной драмы, ни симфоний? Вышедши замуж, она делается домохозяйкой… удивительно ли, что мало бывает славных женщин?» [401, с. 282].
Квинтэссенцией социалистического опыта Александра Герцена являются его письма Бакунину, озаглавленные как «К старому товарищу». Здесь, уже старый материалист-диалектик с богатым революционным прошлым, Герцен оставляет свое «теоретическое завещание» новым поколениям социалистов, критикуя радикализм Бакунина так, как позднее большевики будут критически относиться к тактике индивидуального террора эсеров. Немедленному бунту и упразднению государства Герцен противопоставляет работу над народным сознанием, пропаганду и укрепление организации, занимая умеренную, научную точку зрения. Тщетность и губительность радикальных методов борьбы, искусственно ускоряющих неизбежный ход истории, оставляя за собой ущерб всему тому из старого мира, что «достойно спасения», Герцен подчеркивает в письмах неоднократно. Он пишет, что «процессы общественного роста, их отклонения и уклонения, их последние результаты до того переплелись, до того неразрывчато взошли в глубочайшую глубь народного сознания, что приступ к ним вовсе не легок, что с ними надобно очень считаться – и одним реестром отрицаемого, отданным, как в “приказе по социальной армии”, ничего, кроме путаницы, не сделаешь. Против ложных догматов, против верований, как бы они ни были безумны, одним отрицаньем, как бы оно ни было умно, бороться нельзя. Сказать “не верь!” так же авторитетно и, в сущности, нелепо, как сказать “верь!”. Старый порядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей. Это всего яснее там, где у него нет ни карательной, ни принудительной силы, где он твердо покоится на невольной совести, на неразвитости ума и на незрелости новых воззрений, как в Швейцарии и Англии. Народное сознание так, как оно выработалось, представляет естественное, само собой сложившееся, безответственное, сырое произведение разных усилий, попыток, событий, удач и неудач людского сожития, разных инстинктов и столкновений – его надобно принимать за естественный факт и бороться с ним, как мы боремся со всем бессознательным, – изучая его, овладевая им и направляя его же средства сообразно нашей цели. Собственность, семья, церковь, государство были огромными воспитательными нормами человеческого освобождения и развития – мы выходим из них по миновании надобности… все формы исторические – volens-nolens – ведут от одного освобождения к другому. Гегель в самом рабстве находил (и очень верно) шаг к свободе; то же – явным образом – должно сказать о государстве, – и оно, как рабство, идет к самоуничтожению – и его нельзя сбросить с себя, как грязное рубище, до известного возраста» [75].
Переход к социализму Герцен видит неизбежным. Критикуя социалистов прошлого, слишком агрессивно налегающих на обладателей капитала, Александр Иванович предлагает рациональный подход, основанный на математических расчетах экономической науки, словно бы они и доказывают неизбежность социализма: «Не то надобно доказать собственникам и капиталистам, что их обладание грешно, безнравственно, беззаконно – понятия, взятые из совсем иного миросозерцания, чем наше, – а то, что нелепость его пришла к сознанию неимущих, в силу чего оно становится невозможным. Им надобно показать, что борьба против неотвратимого – бессмысленное истощение сил и что чем она упорнее и длиннее, тем к большим потерям и гибелям она приведет. Твердыню собственности и капитала надобно потрясти расчетом, двойной бухгалтерией, ясным балансом дебета и кредита. Самый отчаянный скряга не предпочтет утонуть со всем товаром, если может спасти часть его и самого себя, бросая другую за борт. Для этого необходимо только, чтоб опасность была так же очевидна для него, как возможность спасения» [75]. Таким вот образом Герцен предложил бы собственникам «по-хорошему» перестать сопротивляться объективному ходу истории. Александр Иванович верил в преимущества социализма, полагая их делом доказанным.