недифференцированной сексуальной энергии и,подобно плотине, меняет ее направление.
Часть энергии, которой природа снарядиласексуальный инстинкт, таким образомперенаправляется к другим целям. Стресс и борьбу,сопутствующие этому изменению, не каждый минуетбез ущерба. Многие не выдерживают, многиестановятся невротиками или безумными. Дажечеловек, оставшийся здоровым и ставший полезнымчленом общества, сохраняет шрамы, которые могутоткрыться от несчастного случая [81*].И если даже секс станет для него источникомвеличайшего счастья, он останется такжеисточником глубочайшей боли; остывающие чувстваподскажут, что годы прошли и что он идет путемвсей бренной плоти. Таким образом, секс, которыйкак бы вечно кружит человека, давая ему и отнимая,дарит ему счастье и ввергает назад в страдания,никогда не позволяет ему погрузиться внеподвижность. Желания человека во сне и наявуобращаются к любви. Те, кто стремился изменитьобщество, не могли пройти мимо секса.
Этого тем более можно было ожидать, что многиеиз них были сами невротиками, страдавшими отнеудачного развития сексуального инстинкта.Фурье, например, страдал от тяжкого психоза. Вкаждой букве его писаний очевидна болезненностьчеловека, чья сексуальная жизнь совершеннорасстроена; весьма досадно, что никто непроанализировал историю его жизни методамипсихоанализа. То, что безумные нелепости его книгпривлекли столь многих читателей и заслужиливысшее признание, обязано той болезненнойфантазии, с которой описаны эротическиенаслаждения, ожидающие человечество в рае«фаланстеров». [96]
Утопизм представляет все свои идеалы будущегокак восстановление Золотого века, которыйчеловечество утратило по собственной вине. Также и в сфере сексуальной жизни он требует тольковозврата к исходному блаженству. Поэтыантичности не менее красноречиво славилиушедшие волшебные времена свободной любви, чем времена Сатурна, когда не былособственности [82*].Марксизм вторит старым утопистам.
Марксизм и в самом деле стремится сокрушитьбрак теми же приемами, которые использует длятого, чтобы оправдать уничтожение частнойсобственности, — пытаясь продемонстрировать егоисторические корни; точно так же он обосновываетлозунг уничтожения государства тем, что оно несуществовало «извечно», что были времена,когда «понятия не имели о государстве игосударственной власти» [83*].Для марксиста исторические исследования простосредство политической агитации. Они нужны, чтобывооружить людей против ненавистного буржуазногопорядка. Основной упрек такому подходу даже не втом, что без тщательного исследованияисторического материала выдвигаются пустые,необоснованные теории. Гораздо хуже, что заисторический анализ выдаются псевдонаучныеистолкования. Некогда, говорит марксист, былЗолотой век. Потом стало скверно, но терпимо.Наконец пришел капитализм, а с ним и все мыслимоезло. Так капитализм оказывается проклят навеки.Единственное, что можно поставить ему в заслугу,так это то, что из-за его отвратительности мирсозревает для социалистического спасения.
Недавние этнографические и историческиеисследования дали массу материалов для историисексуальных отношений, а психоанализ — новаянаучная дисциплина — заложил основы научногопонимания сексуальной жизни. Тем не менее, всоциологии пока не началось освоение богатыхидей и материалов из этих источников. Она несмогла поставить проблемы по-новому, чтобы онисоответствовали вопросам, выдвинувшимся напервый план. То, что она говорит об экзогамии иэндогамии, о промискуитете, а тем более оматриархате и патриархате, совершенно несоотносится с теориями, которые сегодняневозможно игнорировать. [97]Социологические знания о ранней истории семьи ибрака настолько ущербны, что их простоневозможно использовать для интерпретациизанимающих нас проблем. Эти знания более илименее надежны только там, где речь идет обусловиях, существовавших в историческое время,но и только.
Там, где царствует принцип насилия, семейныеотношения характеризуются неограниченнымгосподством мужчины. Мужская агрессивность,неотъемлемая от самой природы сексуальныхотношений, здесь доведена до предела. Женщинапринадлежит мужчине и находится в его властипримерно в том же смысле, в каком ему принадлежатдругие объекты физического мира. Здесь женщинастановится исключительно вещью. Ее крадут ипокупают; ее меняют, продают, отдают; короткоговоря, в доме она подобна рабу. Пока мужчина жив,он ее судья; когда он умирает, ее хоронят в могилевместе с другим имуществом покойного [84*]. Старые судебники почти всехнародов в один голос говорят, что некогда такоеположение было нормальным. Историки обычнопытаются, особенно когда имеют дело с историейсобственного народа, смягчить болезненноевоздействие этих описаний на ум современногочеловека. Они указывают, что практика былаумеренней, чем буква закона, что жесткость законане замутняла отношений мужа и жены. Затем они какможно скорей уходят от темы, не слишкомсогласующейся с их подходом, бросив попутнонесколько замечаний о древней суровости нравов ичистоте семейной жизни [85*]. Но эти попытки оправдания, ккоторым их толкает национализм или умилениепрошлым, неосновательны. Открывающаяся из старыхзаконов и кодексов картина отношений междумужчиной и женщиной — это не плод теоретическихспекуляций оторванных от жизни фантазеров. Онавзята из жизни и точно воспроизводит, какпонимали мужчины и женщины брак и отношениямежду полами. То, что и римлянка, вступавшая под«руку» (manus) мужа или под опеку рода, и женщинадревней Германии, которая всю жизнь оставаласьобъектом «защиты», «прикрытия» (munt),находили эти отношения вполне естественными исправедливыми, что они внутренне не восставалипротив них, не делали никаких попыток стряхнутьэто ярмо, вовсе не доказывает, что между законом ипрактикой существовал разрыв. Это толькопоказывает, что такие установлениясоответствовали чувствам женщин, и это не должнонас удивлять. Господствующие в каждую эпохуправовые и моральные нормы поддерживаются нетолько теми, кто оказывается в преимущественномположении, но и теми, кто страдает от них.Господство этих норм выражается тем фактом, чтоих поддерживали как раз те, от кого требовалижертв. Во времена принципа насилия женщина —служанка мужчины. В этом она и видит своеназначение. Она разделяет установку, о которой вНовом завете говорится с наибольшейвыразительностью: «И не муж создан для жены, ножена для мужа» [86*].
Принцип насилия признает только мужчину. Онодин обладает властью, ибо только он наделенправами. Женщина есть просто сексуальный объект.Нет женщины без господина, будь это отец илисторож, муж или хозяин. Даже проститутка несвободна: она принадлежит владельцу борделя.Клиенты договариваются не с ней, а с ним. Бродячаяженщина беззащитна, и каждый может делать с ней,что пожелает. И право выбирать мужчину непринадлежит женщине. Ее отдают мужу и он берет ее.Любить его — ее долг, может быть, добродетель;чувство обостряет удовольствие, получаемоемужчиной в браке. Но мнения женщины неспрашивают. Мужчина имеет право отвергнуть ееили развестись с ней; она такого права не имеет.
В эпоху насилия вера в мужское господствоодерживает верх над более древними тенденциями кравенству в отношениях между полами. Легендысохранили следы времен, когда женщинынаслаждались большей сексуальной свободой, какБрунгильда например, но они уже не внятнысовременникам. [98] Господство мужчины оказалосьнастолько чрезмерным, что пришло в противоречиес природой секса, и ради собственных интересов почисто сексуальным причинам мужчинам пришлось, вконце концов, ослабить свое доминирование.
Противно природе, что мужчина берет женщину,как лишенную собственной воли вещь. Отдать иполучить — природа сексуальных отношений. Чистопассивная, страдательная установка женщиныуменьшает наслаждение мужчины. Чтобы получитьудовлетворение, он должен вызвать в ней ответноечувство. Победитель, бросивший рабыню всупружескую постель, покупатель, выторговавшийдочь у отца, должен добиваться того, чего нельзяполучить насилием над сопротивляющейсяженщиной. Мужчина, который внешне представляетсянеограниченным господином своей женщины, ненастолько властен в доме, как ему кажется; онвынужден уделять часть власти женщине, хотяпостыдно скрывает это от мира.
К этому добавляется и другой фактор. Половойакт постепенно начинает требовать от мужчины всебольшего психического напряжения, и для успехастали нужны особые стимулы. Интенсивность усилиярастет пропорционально тому, как человекподчиняется принципу насилия, который делаетвсех женщин чьей-то собственностью, а тем самымзатрудняет поиск сексуального объекта, требуетобуздания сексуальных порывов и контроля надестественным влечением. Половой акт требуеттеперь особого психологического отношения кобъекту влечения. Это и есть любовь, неизвестнаяпримитивному человеку и человеку эпохи насилия,которые использовали каждую возможность, безвсякого разбора, для обладания. Любовь, этасверхоценка объекта, невозможна, когда женщинаесть нечто низшее и презренное, как это ейсуждено при господстве принципа насилия. Ибо приэтом она всего лишь раба, а природа любви делаетее царицей.
Из этого противоречия возникает первый великийконфликт в отношениях между полами, который намоткрывает история. Брак и любовь делаютсяпротивоположностями. Формы проявления этогоконфликта меняются, но существо его всегданеизменно. Любовь заняла чувства и мысли мужчин и