обещания жизни после смерти и стремились кприжизненному раю для всех. Обещания грядущегорая, как и любые другие религиозные приманки, неинтересовали их. Единственной заботойсоциализма было гарантировать каждому наивысшийвозможный уровень жизни. Его принципом было несамоотрицание, но наслаждение. Вожди социализмавсегда и со всей определенностью противостоялитем, кто выказывал безразличие к роступроизводительности. Они подчеркивали, что длясмягчения тягот труда и увеличения радости жизнинужно умножить производительность труда.Широкие жесты выродившихся наследников богатыхсемей во славу обаяния бедности и простой жизниникогда их не привлекали.
Но при более внимательном рассмотрении мыможем обнаружить постепенное изменениесоциалистических установок. По мере того какбесхозяйственность социалистическогопроизводства становилась все более явной,социалисты начали менять свое отношение кжелательности изобильного удовлетворениячеловеческих нужд. Многие даже стали проявлятьсвою симпатию к авторам, которые восхвалялисредние века и презирали капиталистическоебогатство. [394*]
Утверждение, что мы можем быть счастливы илидаже более счастливы при меньшем количествеблаг, нельзя ни опровергнуть, ни доказать.Конечно, большинство людей воображают, что у нихнет материального достатка; они истощают себянапряженным трудом, поскольку ценят ростблагосостояния больше, чем тот досуг, которыйстал бы им доступен при меньших притязаниях. Ноесли даже принять тот половинчатый аскетизм, окотором говорилось выше, то из него никак неследует преимущество социалистических методовпроизводства перед капиталистическими. Есликапитализм производит слишком много благ, толекарство всегда под рукой — достаточноуменьшить количество труда. Такими аргументаминельзя оправдать требования об уменьшениипроизводительности труда просто за счет выбораменее плодотворного способа производства.
Глава XXIX. Христианство и социализм
Христианство не только как церковь, но и какфилософия подобно любому другому оплотудуховной жизни есть продукт сотрудничествалюдей. Наше мышление никоим образом не естьиндивидуальное явление, оторванное ото всехобщественных отношений и традиций. Оно имеетобщественный характер просто в силу того факта,что использует методы мышления, выработанные затысячелетия сотрудничества бесчисленных групплюдей, и мы способны овладеть этими методамитолько потому, что являемся членами общества.Именно по этой причине мы не можем представлятьсебе религию как изолированное явление. Дажемистик, забывающий действительность вблагоговейной радости слияния с Богом, не толькосвоим усилиям обязан собственнойрелигиозностью. Не он один создавал те формымышления, которые привели его к религии: онипринадлежат обществу. Каспар Гаузер не можетстать религиозным без помощи извне. [339] Религия, как и всеостальное, возникла исторически и постоянноизменяется, как и всякое другое общественноеявление.
Но религия и сама является факторомобщественной жизни в том смысле, что она подопределенным углом истолковывает общественныеотношения и соответственно устанавливаетправила поведения. Она не может уклониться отформулирования принципов этики общественногоповедения. Ни одна религия, претендующая нарешение жизненных вопросов, на утешение своихпоследователей в самые ответственные моментыжизни, не может ограничиться истолкованиемотношения человека к физическому миру, крождению и смерти. Если она обойдет вниманиемотношения между людьми, не выработает правилповедения в обществе, то оставит верующегоодного, когда он начинает размышлять онедостатках общественных отношений. Религиядолжна отвечать на вопросы: почему есть богатые ибедные, насилие и суд, война и мир, — иначечеловеку придется искать ответы в другом месте. Аведь это будет означать утрату влияния напоследователей, утрату духовной власти. Безэтики общественного поведения религия мертва.
Сегодня ислам и иудаизм мертвы. [340] Своимпоследователям они не предлагают ничего, кромеритуала. Они устанавливают правила молитвы ипоста, определенные пищевые ограничения,требования обрезания и тому подобное — и это все.Для духа они не дают ничего. Полностьюобездуховленные, они учат только правовым формами обрядам. Они замыкают верующих в клеткетрадиционных обычаев, а этого совершеннонедостаточно для жизни; им нечего сказать душеверующих. Они подавляют духовную свободу, вместотого чтобы возвышать и спасать душу верующих.Много столетий в исламе и почти два тысячелетия виудаизме не было новых религиозных движений.Сегодня иудаизм есть то же самое, что в периодсоздания Талмуда. [341] Ислам неизменился со времен арабских завоевательныхпоходов. [342] Ихлитература, их школьная мудрость продолжаютповторять старые идеи и не выходят за рамкитеологии. Напрасно вы здесь будет искать людей идвижения того типа, какие каждое столетиепоявлялись в западном христианстве. Они держатсятолько за счет отрицания всего чужого иинородного, за счет традиционализма иконсерватизма. Только лишь ненависть ко всемуиностранному подвигает их время от время накрупные действия. Все возникающие здесь новыесекты и новые доктрины суть не что иное, как формывойны с чужим, ранее несуществовавшим, иноверием.Религия не оказывает влияния на духовную жизньиндивидуума, если, конечно, эта духовная жизньвообще возможна под удушающим давлениемжесткого традиционализма. Особенно ясно этовидно в невлиятельности клира. Уважение ксвященникам имеет чисто внешний характер. В этихрелигиях нет ничего и близко сравнимого сглубоким влиянием священнослужителей Западныхцерквей, хотя это влияние весьма различно вразных церквях; нет ничего сопоставимого повлиятельности с фигурой иезуита, католическогоепископа или протестантского пастора. Такого жерода инерционность характеризовалаполитеистические религии античности, и до сихпор мы можем ее наблюдать в восточномправославии. Греческая церковь мертва уже болеетысячи лет [395*]. Только во второй половине XIX века онаеще раз оказалась способной породить человека, вкотором вера и надежда пылали как огонь. Нохристианство Толстого при всех его внешнихчертах русскости и востока в основе своей —западное. Весьма характерно, что в отличие от Франциска Ассизского, сынаитальянского купца, или Мартина Лютера, сынанемецкого горняка, этот великий проповедниквышел из знатной семьи, которую образование ивоспитание полностью вестернизировали. Русскаяцерковь с большей легкостью порождала людей типаИоанна Кронштадтского или Распутина. [343]
У этих мертвых церквей отсутствует какое-либоопределенное учение об этике. Гарнак [344] говорит о греческой церкви [396*]: «Вся сфера трудовой жизни,поведение в которой должно регулироваться верой,оказалась вне ее влияния. Все предоставленогосударству и обществу». В живых церквахЗапада это иначе. Здесь, где вера еще не иссякла,где она не выродилась в пустую форму, сводящуюсяк бессмысленным ритуалам, где, иными словами, онаохватывает всего человека, есть постоянноестремление к поиску этических основобщественной жизни. Вновь и вновь верующиевозвращаются к Евангелию, чтобы обновить своюжизнь в Господе и его Послании.
Для верующего Святое Писание есть кладезьбожественного откровения, слова Божьего к людям,которое должно быть вечно непоколебимымоснованием всей религии и всего поведения,контролируемого ею. Это верно не только дляпротестантов, которые принимают поученияпроповедников лишь в той мере, в какой онисовпадают со Святым Писанием; это верно и длякатоликов, которые, с одной стороны, основываютавторитет Святого Писания на авторитете церкви,а с другой — признают божественное происхождениеи самого Святого Писания, поскольку верят, чтооно явилось в мир через посредство Святого Духа.Дуализм здесь разрешен благодаря тому, что однатолько церковь дает окончательное и достоверное,т. е. непогрешимое, толкование Святого Писания.Обе конфессии предполагают логическое исистемное единство всего собрания священныхкниг; устранение трудностей, порождаемых такимподходом, должно быть, следовательно, одной изсамых важных задач церковного учения и науки.
Наука рассматривает тексты Ветхого и НовогоЗавета как исторические источники, к которымследует подходить так же, как и ко всем другимисторическим документам. Она разрывает единствоБиблии и пытается для каждой из ее книг найтисобственное место в истории литературы.Современные библейские исследования такого роданесовместимы с теологией. Католическая церковьуже осознала этот факт, но протестантизм все ещевводит себя в заблуждение. Бессмысленнореконструировать облик исторического Иисуса,чтобы потом на выводах этих исследований строитьучение о вере и нравственности. Усилия такогорода мешают научным исследованиям текстов,поскольку отвлекают их от действительной цели инавязывают задачи, которые нельзя решить безпривнесения современных ценностей. Более того,они и сами по себе внутренне противоречивы. Содной стороны, предпринимается попыткаисторического объяснения Христа и христианства,а с другой — эти исторические явлениярассматриваются как незыблемая почва всехправил духовного поведения, истинных даже всовершенно изменившемся современном мире. Ведьэто противоречие — подвергнуть христианствоисторическому исследованию, а затем врезультатах исследования искать ключ ксовременности. Историческая наука не может