подчеркивал, что порождаемое богатствомдовольство бывает тем сильнее, чем равномернееоно распределено [444*].
Противоположностью Сесси является образцовыймальчик Битцер. Он помещает свою мать в работныйдом и потом утешает свою совесть тем, что раз вгод посылает ей полфунта чаю. Даже это, говоритДиккенс, было проявлением слабости узамечательного юноши, которого он называетпревосходным молодым экономистом, и толькопотому, что подаяние ведет к обнищаниюполучающего. Единственным рациональнымдействием Битцера является покупка самогодешевого чая и продажа его по наиболее дорогойцене. Разве философы не доказали, что в этом исостоит весь долг человека (именно весь, а нечасть долга)? Миллионы читателей диккенсовскоготекста пережили внушенное автором чувствоотвращения к низости утилитарной философии. Ивсе-таки они неправы. Либеральные политики насамом деле выступали против поощрения нищенствабезоглядно и безотчетно раздаваемой милостынейи доказывали безнадежность всех попытокулучшить положение бедных, если они не ведут кповышению производительности труда. Онипоказали, сколь неблагоприятны будут для самихпролетариев результаты предложений, нацеленныхна повышение рождаемости у недостаточносостоятельных молодых людей, не имеющихвозможности позаботиться о своих детях. Но ониникогда не были против поддержкинетрудоспособных в рамках закона о бедных.Никогда они не подвергали сомнению инравственный долг помощи престарелым родителям.Социальная философия либерализма никогда неутверждала, что «долгом», началом и концомвсей нравственности является правило: купить какможно дешевле, а продать как можно дороже. Онапоказала только, что такое поведение рациональнодля того, кто стремится к косвенномуудовлетворению желаний (через покупку и продажу).Но либерализм никогда не считал иррациональнымделом послать старой матери чай в подарок — вовсяком случае не более иррациональным, чемсамому пить чай.
Одного взгляда на работы авторов-утилитаристовдовольно, чтобы разоблачить софистическиеискажения, которые допускает Диккенс. Но средисотен тысяч читателей диккенсовских романоведва ли один прочитал хоть строчкуутилитаристов. Вместе с другими, менееодаренными рассказчиками романтическогонаправления Диккенс привил миллионам людейненависть к утилитаризму и капитализму. При этомДиккенс — а в равной степени это относится и кВильяму Моррису, Шоу, Уэллсу, Золя, АнатолюФрансу, Герхарту Гауптману, Эдмондоде Амичису и многим другим — вовсе не былоткрытым и непосредственным проповедникомдеструкционизма. [381]Они все отрицали капиталистический строй жизни ичастную собственность на средства производства,порой, видимо, и не сознавая этого. Между строквнушалась картинка лучшего экономического исоциального устройства. Они работали просто каквербовщики социализма, а поскольку социализмведет к разрушению общества, мы можем назвать ихпроповедниками деструкционизма. Но какполитический социализм в большевизме дошел дооткрытого деструкционизма, так же было и слитературным социализмом. Толстой был великимпроповедником деструкционизма, идеи которого ончерпал в словах Евангелий. Он делает учениеХриста, основанное на вере в близость ЦарстваБожия, благовествованием для всех времен инародов. Подобно коммунистическим сектам временСредневековья и Реформации, он мечтал обустройстве общества на правилах Нагорнойпроповеди. [382] Он, конечно, не заходилстоль далеко, чтобы буквально следовать примеруполевых лилий, которые не трудятся. [383] Но ему была любезна модельобщества, которое состоит только изсамодостаточных земледельцев, обрабатывающихнебольшие наделы земли, и он вполне логичен,требуя разрушения всего остального.
Сегодня люди, которые с превеликим восторгомприветствовали эту литературу и радостноотзывались на призыв разрушить все культурныеценности, стоят на пороге великой социальнойкатастрофы.
Глава XXXIV. Пути и методы деструкционизма
Социалистическая политика для достижениясвоих целей использует два подхода: первый прямонаправлен на обращение общества всоциалистическое; второй — только косвенно,через разрушение общества, основанного напринципе частной собственности. Реформистскиепартии социальной ориентации, так же как иреформистские группы в социалистическихпартиях, предпочитают первый подход; второй естьоружие революционных социалистов, которыеначинают с расчистки почвы для строительствановой цивилизации. Одни используют как средствамуниципализацию и национализацию, другие —саботаж и революцию.
Значимость этой классификации снижает то, чторезультаты обоего рода политик не так уж иразличаются. Как мы показали, даже прямой метод,направленный на формирование нового общества,может только разрушать. Созидание ему заказано.Оправдан вывод, что разрушение — начало и конецвсякой социалистической политики, котораядесятилетиями преобладала в этом мире. Вполитике коммунистов воля к разрушению выраженанастолько явно, что ее нельзя не заметить. Но хотядеструкционизм легче всего осознать на примеребольшевистской политики, он, в сущности, так жесилен и в других социалистических движениях.Именуемое «экономической политикой»государственное вмешательство в экономическуюжизнь добилось только ее развала. Запреты иразные меры регулирования уже в силу присущегоим ограничительного духа стимулировалирасточительность. С начала войны сфера этойполитики так расширилась, что практически каждоедействие предпринимателя стало подпадать подрубрику «нарушение закона». И еслипроизводство все еще продолжается, пусть хотьнаполовину рационально, то это можно объяснитьтолько тем, что деструкционистские законы и мерыдо сих пор еще не проведены полностью в жизнь.Если бы они оказались более эффективными, голод имассовая гибель уже стали бы уделом большинствацивилизованных народов.
Вся наша жизнь с такой полнотой подпала уже подвласть разрушительных сил, что трудно найтиобласть, где бы они не господствовали. Ихвоспевает «социальное» искусство, ихпропагандирует школа, благоговение к ним внушаетцерковь. В последние десятилетиязаконодательство цивилизованных стран едва лисоздало хоть один закон, в котором не было быуступок деструкционизму; в некоторых законах онполностью господствует. Чтобы дать полноепредставление о деструкционизме, следовало бынаписать историю тех лет, когда былиподготовлены и начались катастрофы мировойвойной и большевистской революции. Здесь этогосделать нельзя, и мы вынуждены ограничитьсянесколькими замечаниями, которые могут помочьпониманию того, как нарастала готовностьразрушить общество.
Среди средств разрушения обществазаконодательная защита труда является по еепрямому воздействию наиболее вредоносной. К томуже этот аспект социальной политики особенноважен как показатель достиженийсоциалистической мысли.
Апологеты политики защиты труда любятпроводить аналогию с той ситуацией, которая в XVIIIи первой половине XIX века привела к принятию мерпо защите крепостных. Нам говорят: как в то времявмешательство государства, шедшего шаг за шагомк освобождению крепостных, постоянно уменьшалоповинности крестьян, так и сегодня рабочеезаконодательство пытается вырвать пролетариатиз рабства наемного труда, поднять его ксуществованию, достойному человека. Но этосравнение вовсе неосновательно. Ограничениекрепостных повинностей крестьян привело не ксокращению, а к увеличению количества труда встране. Принудительный труд, недобросовестный искудный, был сокращен, так что крестьянин получилсвободу улучшать собственную землю или работатьпо найму. Большинство мер, предпринятых радиосвобождения крестьянства, имело целью, с однойстороны, увеличить интенсивностьсельскохозяйственных работ, а с другой —освободить рабочую силу для нужд промышленногопроизводства. Когда крестьянская политиканаконец-то ликвидировала принудительный трудсельскохозяйственных работников, она неуничтожила сам труд, а увеличила возможностиприложения труда. Результат прямопротивоположный тому, чего достигаетсовременная социальная политика, когда«регулирует» рабочее время, ограничиваяпродолжительность рабочего дня десятью, девятьюи восемью часами или, как у различных категорийчиновников, шестью часами и менее. Ведь этосокращает количество производимой работы, азначит, и объем производства.
Влияние таких мер на сокращение труда былослишком очевидным, чтобы его проглядеть. Вотпочему все попытки расширить законодательнуюзащиту труда и радикально изменить условия трудавстречали сильнейшее сопротивление. Этатистскиеавторы обычно представляют дело так, как если быобщее сокращение рабочего времени, постепенноевытеснение женского и детского труда, сокращениеночных работ объяснялись только вмешательствомзакона и активностью профсоюзов [445*]. Это показывает, что онинаходятся под влиянием представлений охарактере промышленного наемного труда,сформировавшихся в кругах, враждебныхсовременному капиталистическому производству.Согласно этим взглядам фабричная промышленностьпитает особое отвращение к применениюполноценной рабочей силы. Предполагается, чтоона предпочитает необученных работников, слабыхженщин и хрупких детей, а не всестороннеподготовленных специалистов. Ведь, с однойстороны, она стремится выпускать тольконизкокачественные товары массового потребления,для чего нет нужды в квалифицированных наемныхработниках; с другой стороны, простота и легкостьдвижений, требуемых механизированнымпроизводством, позволяют использоватьнеразвитых и физически слабых. Поскольку, каксчитается, фабрики бывают прибыльными только засчет недоплаты своим рабочим, естественно, чтоони предпочитают нанимать неквалифицированных