Государственные железные дороги Пруссии далиединственный пример государственногопредприятия, которое, по крайней мере временно,не стало жертвой финансового краха. Британия ужедо 1914 г. воспроизвела основные элементыгерманской системы социального страхования. Вовсех промышленных странах правительства являлипреданность идеям государственноговмешательства в экономику, идеям, ведущимнапрямую к социализму. В ходе войны большинствоправительств вело политику, названную военнымсоциализмом. Программа Гинденбурга (Германия),которая, разумеется, не могла быть выполненаполностью из-за поражения в войне, была не менеерадикальна и к тому же лучше составлена, чемшироко известные пятилетние планы России. [457]
Для социалистов сильно индустриализованныхстран Запада русские методы были вполнебесполезны. Для этих стран производство наэкспорт было непременным условием выживания. Онине могли принять русскую систему экономическойавтаркии. Россия никогда не экспортировалапромышленные товары в сколь нибудь заметныхколичествах. В советский период они почти совсемисчезли с мировых рынков зерна и сырыхматериалов. Даже фанатичные социалисты не моглине признать, что Западу нечему учиться у России.Очевидно, что превозносимый большевикамитехнологический прогресс есть просто топорнаяимитация того, что производилось на Западе. Ленинопределил коммунизм так «Советская властьплюс электрификация». Что ж, электрификация —это западная идея, и страны Запада обогналиРоссию в области электрификации не меньше, чем вовсех других.
Реальное значение ленинской революции следуетвидеть в том, что она явила миру пафоснеограниченного насилия и принуждения. Она неслас собой отрицание всех политической идеалов, втечение трех тысячелетий направлявших развитиеЗапада.
Государство и правительство есть не что иное,как общественный аппарат жестокого насилия ипринуждения. Такой аппарат, власть полициинеобходимы для того, чтобы антиобщественнонастроенные индивидуумы и группы не разрушилисистему общественного сотрудничества. Жестокоепредотвращение и подавление антиобщественнойактивности благотворны для всего общества и длякаждого из его членов. Но жестокость и насилиесами по себе есть зло и коррумпируют тех, кто ихосуществляет. Необходимо ограничивать властьтех, кто находится при должности, чтобы они нестали совершенными деспотами. Общество не можетсуществовать без аппарата насилия и принуждения.Но точно так же оно не может существовать, есливласть имущие становятся безответственнымитиранами и вольны расправляться со всеминеугодными.
Социальная функция законов в том, чтобыограничивать произвол полиции. Законыограничивают со всей возможной тщательностьюпроизвол полицейских чиновников. Они строгоограничивают их возможности действовать пособственному разумению и, таким образом,очерчивают сферу жизни, в которой гражданевольны делать что угодно, не опасаясьправительственного вмешательства.
Свобода и вольность — это всегда свобода отполицейского вмешательства. В природе нет такихвещей, как свобода и вольность. Там есть тольконеуклонность законов природы, которым человекдолжен безусловно подчиняться, если желаетдостичь хоть чего-нибудь. Не было свободы и ввоображаемом райском существовании, котороесогласно фантазии многих писателейпредшествовало установлению общественныхотношений. Где нет правительства, каждыйоказывается в зависимости от более сильногососеда. Свобода возможна только в рамкахгосударства, способного помешать бандитуубивать и грабить тех, кто слабее его. Но толькогосподство закона не позволяет власть имущемусамому превратиться в худшего из бандитов.
Законы определяют нормы легитимных действий.Они устанавливают процедуры, необходимые дляизменения или отмены существующих законов ипринятия новых. Подобным же образом ониустанавливают процедуры применения законов вопределенных случаях, должный процессправосудия. На законах держатся суды и трибуналы.Таким образом, они нацелены на то, чтобы невозникало ситуаций, в которых индивидуумоказался бы во власти произвола администрации.
Смертный человек склонен к ошибкам, а судьи изаконодатели смертны. Вновь и вновь можетповторяться ситуация, когда достойные законы илиих толкование судами не позволяютисполнительным властям прибегнуть кпредположительно благим мерам. Это, впрочем, небольшая беда. Если законодатели осознаютнедостатки достойных законов, они могут изменитьих. Скверно, конечно, что преступник может поройизбежать наказания из-за дыры в законах илиоттого, что прокурор пренебрег какими-либоформальностями. Но это меньшее зло, если сравнитьего с последствиями неограниченной произвольнойвласти «доброжелательного» деспота.
Именно этого и не могут понятьантиобщественные индивидуумы. Такие людипроклинают формализм должного правовогопроцесса. Почему закон препятствуетправительству использовать благотворные меры?Разве это не фетишизм — подчинить всеверховенству закона, а не целесообразности? Онитребуют перехода от правового государства(Rechtsstaat) к государству благосостояния (Wohlfahrtsstaat). Вэтом правовом государстве патерналистскоеправительство должно иметь возможность сделатьвое необходимое для блага населения. Никакойбумажный хлам не должен мешать просвещенномуправителю в его стремлении к общему благу. Всепротивники должны быть безжалостно сокрушены,чтобы не мешали благотворной политикеправительства. Никакие пустые формальности недолжны их больше защищать от заслуженногонаказания.
Точку зрения защитников государстваблагосостояния принято называть«социальной» в отличие от«индивидуалистической» и«эгоистической» точек зрения тех, кто стоитза верховенство законов. На деле, однако,сторонники государства благосостояния не ктоиной, как антисоциальные и нетерпимые фанатики.Их идеология неявно предполагает, чтоправительство будет исполнять как раз то, что онисчитают правильным и благотворным. Онисовершенно не задумываются о возможностивозникновения разногласий в том, что считатьправильным и благим, а что — наоборот. Онивосхваляют просвещенный деспотизм, но убеждены,что просвещенный деспот во всех случаях будетсогласен с ними в вопросе о нужных мерах. Ониодобряют планирование, но всегда предполагают,что это будет их собственный план, а не планыдругих сограждан. Они хотят устранения всехоппонентов, т. е. всех, кто несогласен с ними. Онисовершенно нетерпимы и не склонны допускатькакое-либо разномыслие. Каждый сторонникгосударства благосостояния и планирования —потенциальный диктатор. Он планирует всегда одно-- как ограничить права других людей и присвоитьсебе и своим друзьям неограниченные полномочия.Он отказывается убеждать своих сограждан. Онпредпочитает «ликвидировать» их. Онпрезирает «буржуазное» общество, котороебоготворит закон и правовые процедуры. Сам-то онбоготворит насилие и кровь.
Несовместимость этих двух доктрин — правовогогосударства и государства благосостояния — былав центре всех сражений за свободу. Это быладолгая тяжкая эволюция. Вновь и вновьторжествовали вожди абсолютизма. Но в концеконцов правовое государство стало преобладающимв западном мире. Верховенство закона илиправительства, ограниченные конституциями ибиллями о правах, — характерные меты этойцивилизации. Именно верховенство закона сделаловозможным замечательные достижениясовременного капитализма и его, как сказали быпоследовательные марксисты, «надстройки» —демократии. Именно это обеспечило постоянноумножающемуся населению беспрецедентноеблагосостояние. Широкие массы вкапиталистических странах наслаждаются сегодняуровнем жизни более высоким, чем у зажиточныхслоев населения в предыдущие эпохи.
Все эти достижения не останавливают адвокатовдеспотизма и планирования. Правда, дляапологетов тоталитаризма было бы крайнейнеосторожностью раскрывать неизбежныепоследствия своих планов. В XIX веке идеи свободы иверховенства законов обрели такой престиж, чтооткрытая атака на них казалась бы безумием.Общественное мнение было совершенно убеждено,что деспотизм потерпел поражение и возврата кстарому быть не может. Даже царь варварскойРоссии разве не был вынужден уничтожить рабство,дать своей стране суд присяжных, дароватьограниченные свободы печати и уважать закон?
Социалисты прибегли к трюку. В своих замкнутыхкружках они продолжали обсуждать грядущуюдиктатуру пролетариата, т. е. диктатуру идейкаждого из социалистических авторов. Но наширокую публику они выступали иначе. Социализм,заклинали они, принесет истинные и подлинныесвободу и демократию. Он устранит все формыпринуждения и насилия. Государство«отомрет». В процветающем мире социализма нестанет со временем ни судей, ни полиции, ни тюрем,ни казней.
Большевики первые сорвали маску. Они былисовершенно уверены, что настал день ихокончательной и несокрушимой победы. Дальнейшеепритворство стало и ненужным, и невозможным.Стало возможным открыто служить кровавую мессу.И это вызвало энтузиазм у всех опустившихсяжурналистов и салонных интеллектуалов, которыегодами бредили идеями Сореля и Ницше.[458] Интеллигенты предалиразум, и плоды этого предательства созрели.Молодежь, вскормленная идеями Карлейля иРескина, была готова взять власть в свои руки [507*]. [459]
Ленин был не первым узурпатором. Многие тираныпредшествовали ему. Но его предшественники былив конфликте с идеями своих великихсовременников. Они была в разладе с общественныммнением, поскольку принципы их правления несовпадали с общепринятыми принципами права изакона. Их презирали и ненавидели какузурпаторов. Но ленинскую узурпациювоспринимали иначе. Он был жестокийсверхчеловек, о пришествии которого возвещалипсевдо-философы. Он был фальшивым мессией,которого история выбрала для спасения черезкровопускание. Не был ли он самым правоверным изадептов марксова «научного» социализма? Не