Труд, рассматриваемый как созидающий продукт деятельность вместе со своими средствами, обычно называется производством: продукт делается трудом, т. е. производится. Соответственно, можно считать, что предмет политико-экономического исследования — это прежде всего материальное производство. Вопрос, однако, в том, каким предстает это производство в качестве предмета политической экономии в ее широком смысле, т. е. в смысле социальной экономии труда?
Было время, как отмечал К. Маркс, когда считалось модой изложению политической экономии, как, например, у Дж. Ст. Милля, предпослать общую часть, которая фигурировала под заглавием «Производство» и в которой рассматривались общие условия всякого производства. К ним относились орудия труда, если даже этим орудием выступала рука человека, а также прошлый накопленный труд, называемый капиталом. Получалось, что этот капитал вместе с орудием труда представлялся вечным условием производства, а законы капиталистического производства—вечными естественными законами {40}.
И в наше время отдельные авторы, в том числе отечественные, в качестве общих основ производства выставляют условия и законы товарного производства. Это видно хотя бы из того, что продукт всякого производства наделяется свойствами как потребительной стоимости, так и стоимости, т. е. свойствами, принадлежащими лишь товару {41}. Кроме этого, вместо живого труда общим фактором производства объявляется лишь возможность труда — способность к труду, т. е. рабочая сила, которая, в отличие от живого труда, может иметь стоимостную характеристику. Там, где имеют место затраты труда, вроде бы всегда присутствует стоимость.
Этим обстоятельством можно объяснить осторожное отношение К. Маркса к общим определениям производства. С одной стороны, он подчеркивал высокую значимость таких определений, как «труд вообще», «производство вообще», «капитал вообще» и др., с другой — отмечал ограниченность их познавательных возможностей. Обычно они в ходе познания подвергаются многообразным расчленениям, которые надо иметь в виду и которые сами должны быть доведены до уровня мысленноконкретных общих определений, пригодных для анализа данной конкретной исторической действительности. Без этого их использование связано с определенными трудностями гносеологического порядка.
В поисках общих основ производства необходимо прежде всего обратиться к материальному производству, к его общим определениям. Они в свое время были предложены К. Марксом и составили важную часть «Введения» к экономическим рукописям 1857-1859 годов, в частности к рукописи «Критика политической экономии» [2]. Это «Введение», однако, не могло служить введением к «Капиталу». В нем нет анализа собственной предпосылки капитала — товарного производства, а содержатся определения производства в его широком смысле, т. е. производства потребительной стоимости, с которого начинает человечество и общие черты которого присущи любой формации. Для анализа понятия капитала эти общие определения не были нужны: например, понятие капитала нельзя было вывести из труда, из производства как такового. Исходными для понимания капитала были определения товара, его меновой стоимости, вырастающей из обращения товаров. «Перейти от труда прямо к капиталу столь же невозможно, сколь невозможно от различия человеческих рас перейти прямо к банкиру или от природы —к паровой машине» {42}
Необходимость предпослать анализу капиталистического общества рассмотрение общих определений производства отпала и потому, что К. Маркс не хотел давать буржуазным теоретикам повод для отождествления капиталистического производства с производством вообще, для подведения под капиталистическое производство и общество некоей естественной основы и доказательства вечности капиталистического строя. «Определения, — отмечал К. Маркс, — имеющие силу для производства вообще, должны быть выделены именно для того, чтобы из-за единства, которое проистекает уже из того, что субъект, человечество, и объект, природа, — одни и те же, не были забыты существенные различия. В забвении этого заключается, например, вся мудрость современных экономистов, которые доказывают вечность и гармоничность существующих социальных отношений» {43}.
Если капитализм свои предпосылки находит в товарном производстве и сам является его высшей, развитой формой, то для общества вообще такой предпосылкой выступает производство потребительной стоимости. Общественные отношения не могут не опираться на коллективный (кооперативный) общественный труд как на свою историческую и логическую основу и соответственно на трудовые отношения людей, для которых производство служит непосредственно удовлетворению собственных потребностей (община, кооперативные формы). Чем более производство подчинено этой цели, тем более оно развивает себя как историческую предпосылку будущего общества, хотя на определенном этапе и подвергается отрицанию. Отрицание отрицания в свою очередь вновь обнаруживает историческую обусловленность возникновения общества, восстанавливающего и дальше развивающего общие основы производства, служащего удовлетворению человеческих потребностей.
Я намеренно выделяю вопрос об общем основании производства общества, ибо он еще не разработан в экономической литературе: нет еще такого раздела ни в политической экономии, ни в социологии. Без него трудно построить научную систему анализа тенденций развития производства.
В поисках этого основания приходится обращаться в первую очередь к уже упоминавшемуся «Введению» к «Критике политической экономии» К. Маркса, а также к многократным высказываниям К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина об общих формах производства в прошлом и о будущих формах общественного производства. Например, потребительная стоимость при капиталистическом товарном производстве выступает лишь носителем меновой стоимости, отдавая ей свои социальные качества, в то время как непосредственно общественное производство является таким производством, в котором господствовала бы только потребительная стоимость.
С общими определениями, используемыми в качестве исходных логических предпосылок, нужно обращаться достаточно осторожно. Из их сферы берут свое начало многие концепции, в том числе антинаучные и вульгаризаторские. Здесь особенно важно удержаться на научных позициях, соблюсти методологическую дисциплину и помнить, что элементарные абстракции отражают лишь поверхностный слой явления; за ним нужно обнаружить сущность, познание которой только и позволяет решить принципиальные вопросы.
Глава 2. Человек — субъект трудовой деятельности
§ 1. Человек — начало исследования труда
В отличие от логико-философского рассмотрения движения понятия труда, началом которого выступает его общее понятие (труд вообще), политико-экономический анализ самого труда начинает с того, кто трудится. Здесь труд изучается в начале в его непосредственном бытии, как некая данность. В своем движении труд своим предметом имеет самого себя, производит и воспроизводит себя, а его началом является субъект, т. е. человек, от которого исходит это движение. Живой труд «может наличествовать лишь в качестве живого субъекта, в котором он существует как способность, как возможность; следовательно, он может наличествовать лишь в качестве рабочего»{44}. Соответственно, «индивиды, производящие в обществе, — а следовательно общественно-определенное производство индивидов, — таков, естественно, исходный пункт» {45}.
Соответствует ли этот выбор человека требованиям, которые предъявляются к началу?
1. Начало может и должно быть взято из наличного, непосредственного бытия, из того, что имеется в жизни. Его непосредственное существование предполагается потому, что «начало» не доказывается, т. е. не выводится из чего-то первоначального, поскольку само есть первое. Оно является очевидным, не нуждается в выведении из какого-либо другого положения, но его выбор из многих очевидных форм бытия не так-то прост. Непосредственно даны, например, и труд, и товар, но в исследовании капитала К. Маркс исходил из товара, а не из труда, поскольку из последнего капитал непосредственно не выводится. Его предпосылками выступают товар и товарное обращение, хотя источник капитала находится в живом труде.
2. Начало представляет собой не только область бытия, а элементарную форму бытия изучаемого объекта. В нашем случае речь должна идти об элементарной форме бытия труда и богатства общества, о «клеточке» этого бытия. В качестве исходного пункта «клеточка» образует предел аналитического расчленения предмета, ту единицу, которая не подлежит дальнейшему членению. Иначе начало не будет представлять специфику изучаемого предмета. В этом отношении человек представляет собой предел деления, соответствует предъявляемому требованию к началу.
3. Поскольку «начало» не покрывает собой весь объект изучения, а составляет одну из его сторон, его «клеточку», предел его разложимости, то оно неизбежно принимает форму абстрактного — форму предельной абстракции системы, например ее существование как «зародыша», исходного элемента системы. Эта абстракция — не чисто мыслительное образование, она представлена в чем-то особенном, конкретном, имеющем реальное существование. Началом исследования «Капитала» у К. Маркса выступает не просто богатство вообще (абстрактное богатство), а элементарное и вместе с тем специфическая форма этого богатства — товар.
4. Начало чего-либо, будучи единственным для исследования данной системы (дуализм в его выборе не допускается), в то же время является общим для всей системы. Не данный товар, например сюртук, а товар вообще образует клеточку богатства общества, хотя по отношению ко всему миру богатства товар не перестает быть частным явлением, частной формой богатства.
Из этого следует, что началом не может служить что-то случайное. Чтобы «достойно» представлять изучаемый предмет, начало должно обладать формой исходной всеобщности, дать возможность интегрировать разные аспекты предмета исследования, быть близким к его сущности. Оно — начало такого результата, в который неизбежно превращается и которым обосновывает себя как действительный отправной пункт {46}.
Всем названным требованиям к началу соответствует именно человек, но не только в анализе процесса труда и производства, но и движения всего общества. В том и другом случае человек предстает и как начало, и как результат, т. е. и в производстве трудом труда и в воспроизводстве общества и человека. «Раз человек уже существует, он, как постоянная предпосылка человеческой истории, есть также ее постоянный продукт и результат, и предпосылкой человек является только как свой собственный продукт и результат» {47}.
Если рассматривать богатство общества как таковое, то его образуют люди, а отдельный человек выступает его элементарной формой. Поэтому анализ воспроизводства труда и общества следует начинать с человека.
Можно сказать, что люди, образующие население, составляют общую основу и субъект человеческой истории, субъект общественного процесса производства, его реальную предпосылку. «Предпосылки, с которых мы начинаем, — отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс, —не произвольны, они —не догмы; это — действительные предпосылки, от которых можно отвлечься только в воображении. Это — действительные индивиды, их деятельность и материальные условия их жизни, как те, которые они находят уже готовыми, так и те, которые созданы их собственной деятельностью» {48}.
Индивиды, живые люди, выступающие первой предпосылкой человеческой истории, образуют население, но его нельзя принимать за исходный пункт анализа того или иного общества. Первоначально требуется выразить наличное бытие общества в чем-то частном, отдельном, которое одновременно должно представлять его как некую эмпирическую целостность. К. Маркс считал неправомерным начинать анализ общества или особой его формы с эмпирически данного целого, с населения, ибо оно не выводит исследователя за пределы общего, хаотического представления о целом. Для познания сущности требуется сначала отвлечься от целого, данного в представлении, и подойти к отдельным его сторонам и определениям, получаемым аналитически. Вместе с тем надо выбрать такую отдельную его сторону, которая представляла бы целое. С этой точки зрения анализ человека применительно к обществу в целом оказывается началом, наиболее соответствующим целому, позволяющим затем вновь вернуться к реальному наличному бытию общества, но не как к хаотическому представлению, а как к конкретной богатой совокупности многочисленных определений и отношений как человека, так и общества.
Таким образом, реальная целостность наличного бытия не отбрасывается. Из нее эмпирическое познание исходит первоначально, она всегда рассматривается как заранее данная. В то же время необходимость первоначального знания наличного бытия и его принятия в качестве исходного в познании не снимает проблемы отыскания элементарной клетки этого бытия, выражающей лишь одну из его сторон и, следовательно, представляющей его абстрактно. Конечно, «представитель» наличного бытия общества вместе с бытием уже является исходным. Но когда он выделяется в особую исходную форму, то имеется в виду не сохранение в нем свойства наличного бытия (быть исходным в познании), а нечто другое — из него надо исходить в поисках сущности бытия, которая не совпадает с бытием. Элементарная форма бытия как бы указывает путь перехода к сущности.
Именно понятие «человек», а не «население» обеспечивает движение мышления от абстрактного к конкретному, поскольку этот путь предполагает восхождение не от общего как от некоего целого к частному, а, наоборот, от частного к общему. Об этом довольно часто забывают, говоря о методе восхождения от абстрактного к конкретному. Его обычно представляют движением от общего к частному, от общих определений к их эмпирическим эталонам или индикаторам. Нелишним будет напомнить, что классическая реализация данного метода в «Капитале» совпадает с движением познания от частного к общему: по К. Марксу, читатель, который вообще захочет следовать за ним, должен решиться восходить от частного к общему.
Как элементарная форма общественного сущего, человек выступает не неким абстрактным, родовым существом: в нем всегда дана определенность того или иного конкретного общества, и сам он выявляет себя как определенный общественный индивид, представитель того общества, в котором живет. В научном анализе исходным является не индивид вообще, как, например, у Л. Фейербаха, а человек, принадлежащий данной общественно-экономической формации и представляющий совокупность существующих общественных отношений. «...В качестве исходного пункта следует принять определенный характер общественного человека, т. е. определенный характер общества, в котором он живет, так как здесь производство, стало быть его процесс добывания жизненных средств, уже имеет тот или иной общественный характер» {49}.
К. Маркс в свое время не принял точку зрения экономистов рождающегося капитализма, выдвинувших в качестве исходного пункта экономического анализа некоего естественного (и в этом смысле абстрактного) человека — Робинзона. Согласно К. Марксу, исходным пунктом анализа капитализма не является свободный общественный индивид. Но Маркс, не отрицал самого принципа рассмотрения социального индивида в роли представителя данной общественной формации и в значении первой категории ее логического анализа. Если, например, при исследовании производства как такового за исходное берется индивид, то это не значит, что данное производство не имеет одновременно качества производства определенного общества и, стало быть, своего исторического носителя. Следовательно, и в случае анализа общих черт всякого производства без человека как исходного пункта не обойтись. В этом духе высказывался, например, Ф. Энгельс: «Мы должны, — писал он, —исходить из «я», из эмпирического, телесного индивида, но не для того, чтобы застрять на этом, как Штирнер, а чтобы от него подняться к „человеку"... мы должны всеобщее выводить из единичного, а не из самого себя или из ничего, как Гегель» {50}.
§ 2. Человек и труд в составе общественного бытия и социальной субстанции
Понимание человека в качестве элементарной формы бытия общества связано с правильным пониманием самого общественного бытия, особенно с толкованием его предметности и материальности. Вопрос стоит так: может ли человек и люди как таковые представлять собой, своим существованием общественное бытие, его материальную сущность?
Нередко встречаются определения общественного бытия только как совокупности условий материальной жизни общества — средств производства, географической среды, вещных условий жизни. При этом люди в их социальных формах жизни исключаются из составляющих общественное бытие объективных форм. Наличное бытие общества представлено вроде бы не людьми с их материальной жизнью, а вещными факторами: машинами, зданиями, вещами, землей, т. е. материальной средой. Человек и его деятельность (практика) иногда настолько субъективируются, что оказываются за пределами объективных явлений и процессов общественной жизни.
За этими объективными явлениями или рядом с ними располагают субъективные. К ним относится деятельность людей с ее компонентами. В итоге в обществе как бы образуются два ряда явлений и процессов: а) объективных, прежде всего средств производства и производственных отношений, подчиняющихся в своем развитии и функционировании объективным закономерностям; б) субъективных, состоящих из сознательной деятельности людей и регулируемых целеполаганием, интересами, потребностями [3].
По отношению к деятельности людей производственные отношения, их законы и общественное бытие выступают как нечто внешнее, как бы не зависящее от практики. Объективная общественная закономерность и человеческая деятельность оказываются существующими рядом, параллельно друг другу. Действие объективных законов связывается с так называемой внешней по отношению к человеку средой — производственными, социальными отношениями, а живые люди и их деятельность представляются факторами, воздействующими на объективные процессы, т. е. люди могут лишь вмешиваться в объективный ход исторических событий. Чем сильнее это вмешательство, тем вроде бы выше активность субъективного фактора.
Человеческая деятельность в этом случае выпадает из-под действия объективных законов общественного развития как естественноисторического процесса. Общество как естественноисторический процесс с его объективными законами развития противопоставляется обществу как совокупности живой человеческой деятельности. Производственные общественные отношения хотя и признаются результатом деятельности людей (история делается людьми), но развиваются как бы независимо от их деятельности. Общественное бытие в форме производственных отношений лишается субъекта как своего субстанционального основания.
Критика таких представлений была дана в свое время В. И. Лениным. Их носителями в России были, в частности, народники, воспринявшие неокантианский тезис о том, что объективный ход исторических событий лежит по ту сторону действий живых личностей, наделенных сознанием, чувствами, имеющих цели. В. И. Ленин отмечал, что общественные отношения и исторические условия, ход вещей и поток событий слагаются именно из деятельности людей, а не составляют особого потока, движущегося помимо действий живых личностей. «История вся и состоит, — считал В. И. Ленин, — из действий личностей, и задача общественной науки состоит в том, чтобы объяснить эти действия, так что указание на „право вмешательства в ход событий" (слова г. Михайловского, цитированные у г. Струве, с. 8) — сводится к пустой тавтологии». Там же, имея в виду фразу Михайловского «люди всегда старались так или иначе повлиять на ход вещей», В. И. Ленин вновь подчеркивал, что «„ход вещей" и состоит в действиях и „влияниях" людей и ни в чем больше, так что это опять пустая фраза». В. И. Ленин не оставил без внимания и замечание Михайловского относительно возрастания роли деятельности личностей и силы их воздействия (с помощью чувств и разума) на ход вещей в современную эпоху по сравнению с периодом возникновения капитализма. «Что это за чепуха, будто разум и чувство не присутствовали при возникновении капитализма? Да в чем же состоит капитализм, как не в известных отношениях между людьми, а таких людей, у которых не было бы разума и чувства, мы еще не знаем. И что это за фальшь, будто воздействие разума и чувства тогдашних „живых личностей" на „ход вещей"было „ничтожно"»? {51}.
Как видно из суждений В. И. Ленина, научный подход к истории предполагает признание того, что объективные законы, управляющие действиями и отношениями людей, являются законами их собственных действий, что речь идет не о независимом существовании этих законов от людей и их деятельности, а от их общественного сознания, воли и чувств. С этой точки зрения неправомерно разделять объективные законы и сознательную деятельность людей (практику) и относить первые к миру объективному, а вторую —к миру субъективных явлений. Объективные законы общества и есть законы деятельности и отношений людей, обладающих сознанием, т. е. люди в своей практической деятельности с их сознанием подчинены общественным законам. Не надо поэтому выносить объективные законы по ту сторону человеческой сознательной деятельности и человеческой практики вообще, считать, что практическая деятельность людей состоит из воздействий людей на объективные законы. Последние функционируют как законы самой практической деятельности людей, выражают то, к чему приводит эта деятельность, и тенденцию ее развития.
Общественное бытие, таким образом, не может быть сведено только к бытию вещей, как не может быть представлено и одними общественными (производственными) отношениями, без людей и их деятельности. К формам объективных процессов истории относится и целеполагающая деятельность человека, практика. Ее нельзя выносить за пределы объективного и представлять как особый мир субъективных явлений.
Понимание места человека в системе общественного бытия затрудняется и в тех случаях, когда общественное бытие трактуется лишь как нечто процессуальное: живая деятельность, реальные процессы жизни, т. е. как некое социальное движение. Здесь не принимается во внимание первенство субъекта деятельности и определение общественного бытия как ставшего, опредмеченного, субстратного социального образования. Общественное бытие предстает в первую очередь как бытие, образуемое самими людьми, субъектами. В той мере, в какой труд функционирует как живой труд, он может существовать лишь в качестве свойства живого субъекта (рабочего), в котором труд (живой) сначала существует в виде способности к труду, т. е. в форме субъективного бытия. Неопредмеченный, неовеществленный труд есть субъективное существование самого труда. В таком состоянии труд еще не выражается как социальная субстанция. Субстанциональность бытия труда реализуется в материальных формах, в частности в форме овеществленного труда.
В отношении субъекта труда эта материальность выступает не в виде орудия или предмета труда и даже не в форме жизненных средств рабочего, а в форме овеществленного в его рабочей силе общественного труда. Форма общественного бытия вещей соединяется с формой общественного бытия людей — речь идет лишь о двух формах единого социального процесса. В одной из них обнаруживается наличное бытие общества в виде овеществленного труда, но в потребительных стоимостях или стоимостях вещей, в другой — наличное бытие того же общества в форме субъекта самого труда, в котором последний тоже материализуется. Субстанцией общественного бытия является не просто человек, а тот же овеществленный в нем труд, который одновременно составляет и субстанцию общественного бытия вещей. Разница между ними, безусловно, остается.
Хотя материализованный в человеке труд существует в иных формах, чем в производимых людьми продуктах, все же материализацию труда в человеке нельзя сбрасывать со счетов: телесной организацией человека обусловливается его практическое отношение к природе, рабочая сила функционирует как сила и вещество природы, преобразованные в человеческий организм. Более того, сам человек, взятый как наличное бытие рабочей силы, «есть предмет природы, вещь, хотя и живая, сознательная вещь, а самый труд есть материальное проявление этой силы» {52}. Но рабочая сила приобретает значение общественного предмета и продукта, например, как только она становится товаром, ее стоимость измеряется трудом, воплощенным в ней как в общественном продукте; эта стоимость равна труду, общественно необходимому для ее производства и воспроизводства.
Таким образом, труд, деятельность без воплощения в определенных предметных формах не становится способом бытия общества, поскольку последнему присуща субстанциональность. Труд должен переходить из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму предметности, т. е. должен овеществляться в продукте. Формообразующая деятельность, с одной стороны, уничтожает предмет и саму себя тем, что формирует предмет и материализует себя. Следовательно, она уничтожает себя в своей субъективной форме в качестве деятельности и тем самым уничтожает предметное в предмете (снимает безразличие вещи по отношению к человеку). С другой стороны, формообразующая деятельность предполагает в качестве своей предпосылки человека, так как наличным бытием самого труда выступает прежде всего человек.
Бытие труда, деятельности выявляется не только в общественных свойствах произведенных вещей, в вовлекаемых в общественную жизнь предметах, но и в самих людях. Так, в качестве овеществленной рабочей силы человек представляет собой бытие труда, в человеке как носителе труда реализуется потребительная стоимость его же рабочей силы как способности к труду, как субъективности в труде. Человек выступает наличным бытием своей рабочей силы, в нем овеществляется труд, причем это овеществление составляет не менее важную форму социального бытия труда, чем его овеществление в потребительной стоимости или стоимости вещи, которые образуют общественное бытие вещного мира [4].
Признание человека в качестве формы бытия общества позволяет решить вопрос о том, предметным или непредметным должно быть начало анализа общества. Когда настаивают на вещном начале, обычно не принимают во внимание предметность бытия самого человека, что вынуждает переводить проблему в плоскость вещных форм выражения общественных отношений людей, т. е. рассматривать ее с позиции лишь одной исторической реальности — товарного производства. Такое понимание нередко выдается за общее требование материалистического подхода к обществу, а выдвижение человека на место вещного начала трактуется как отступление от материализма.
Приняв человека за начало исследования бытия, необходимо продолжить анализ общественного бытия, воплощающегося в «неорганическом теле» человека —в средствах производства и жизни. Формой субстанции социального бытия последних делают, конечно, не природные свойства, а овеществленный в них человеческий труд. В вещах имеется не только то, что заключено в них от природы, но и то, что им дано общественной формой, воплощенным в них трудом.
Общественное бытие в форме бытия как людей, так и вещей имеет одну социальную материальную субстанцию — овеществленный человеческий труд. Бытие живого труда в виде его субъекта или в форме продукта составляют формы наличного бытия всеобщего человеческого труда. Стало быть, последний выступает единой социальной субстанцией. Исторический материализм не признает дуализма субстанции, т. е. разделения социального мира на мир человека с его практической деятельностью и естественноисторический процесс, называемый социальным объектом, или объективной стороной общества. Нет, следовательно, и двух «онтологий» общественного бытия: онтологии практики и онтологии объективной социальной субстанции, или онтологии социального субъекта и онтологии социального объекта. Социальный мир един.
Признание человека в качестве исходной формы наличного бытия общества также не предполагает, что исторический материализм исходит из наличия двух субстанций — материальной и духовной, что признание неделимости субстанции исключает гносеологическое противопоставление материи духу, материализма — идеализму. Это противопоставление не может быть заменено мнимым дуализмом сущности общества, его разделением как такового на субъект и объект, которые якобы сливаются в деятельности, становятся неотторжимыми друг от друга, в результате чего снимается проблема независимости социальной материи от духа.
Роль человека как исходного начала четко обнаруживается в материальном производстве. При рассмотрении предпосылок производства, кроме как из индивидов, исходить не из чего.
Труд не может выступать собственной предпосылкой. Производит посредством труда человек, а не труд посредством человека. В общественном производстве, как и во всяком историческом процессе, в качестве субъектов выступают только индивиды в отношениях друг к другу. Человек является основой осуществляемого им производства; его деятельность, его трудовые функции в той или иной степени модифицируются под воздействием на него как на субъекта производства разных обстоятельств.
И с этой точки зрения труд, человеческую живую деятельность нельзя считать первичной по отношению к субъекту, т. е. делать деятельность исходным пунктом анализа производства и исторического процесса в целом. По этой причине трудно согласиться с утверждением, что категория деятельности должна быть исходным пунктом теоретического воспроизведения исторического процесса {53}.
Можно понять желание некоторых авторов рассматривать опредмеченный в вещах результат деятельности после самой деятельности, возвысить деятельность над ее вещным продуктом, подчеркнуть творческую роль труда. Но в этом случае производство и деятельность вообще понимаются только как производство вещей, т. е. человек с самого начала исключается из результатов производства.
Отождествление такого узкого понимания производства с его действительной трактовкой в историческом материализме, особенно попытки выдать сведение всего вещного к отчужденному (фетишизация вещного мира) за материалистический подход к обществу (высокая оценка определяющей роли материального производства), во многом определило в свое время отрицательное отношение Д. Лукача к социальной субстанции и к материи. Вместо них ядром общественного бытия он объявил практику, а исторический материализм трактовал только как теорию практики. Общественное бытие в предметной форме у него оказалось вторичным результатом, т. е. продуктом практики, деятельности. «Бытие может выступать как продукт человеческой деятельности» {54}, поэтому лишь последняя служит основой социальной действительности. Деятельность в качестве основы «человеческого мира» в итоге поглощает и субъект как форму бытия общества, и объект (продукт деятельности) как другую его форму, т. е. обе формы наличного бытия общества в деятельности становятся тождественными и исчезают в качестве самостоятельных форм социальной субстанции.
Эта концепция, изложенная Д. Лукачем в ранней работе «История и классовое сознание» (1923 г.), была широко использована ревизионистами [5]. На ней, в частности, базировалась теоретическая программа группы идеологов, объединившихся в свое время вокруг издававшегося в Югославии журнала «Праксис», ее использовали представители франкфуртской школы, многие западные философы и социологи.
Так, Т. Парсонс утверждал, что действие составляет исходную точку системы координат любого социального образования. Наряду с субъектом деятельности действие предполагает свой объект, к которому относится и другой субъект. Кроме субъекта и объекта социальное действие имеет свои средства, в числе которых оказываются различные знаки, символы, знания и т. д., составляющие элемент культуры. В итоге социальная система определяется координатами действия {55}.
Преувеличение значения категории «деятельность» встречается и в нашей литературе. По мнению одних авторов, отправным пунктом материалистического понимания истории являются «не безличные общественные отношения (они суть отношения между индивидами), а практика как совместная деятельность» {56}. Другие тоже считают, что присущая историко-материалистической концепции модель объяснения социальной реальности была выработана на основе структурного анализа самой деятельности людей.
Однако эта точка зрения не нашла поддержки среди ведущих философов того времени. Она отражала, по их оценке, явную абсолютизацию методологического значения категории «деятельность», проявляющуюся в придании ей роли «центрального звена», «исходной клеточки», «основания» всей системы историко-материалистического знания. С помощью категории «деятельность» нельзя провести достаточно четкую границу между материализмом и идеализмом в понимании истории: многие представители субъективной социологии, например народники, исходили в своих построениях из деятельности «живой личности». Деятельностный подход необходимо сопровождается выдвижением на первый план категорий «цель», «потребности», «интересы», «мотивы» и т. д., в которых косвенно отражается специфика материалистического понимания истории. Из структуры деятельности нельзя вывести и сущность самой деятельности, поскольку она вне своих материализованных форм и средств остается лишь субъективной способностью к тому или иному труду, характеризуемой прежде всего сознательными, волевыми моментами, т. е. в ней еще не выделено субстанционального начала, не зависящего от воли и сознания людей {57}.
Глава 3. Главная производительная сила общества
После того, как рассмотрен труд в его субъективном существовании в качестве способности человека, следует перейти к анализу производящего продукт человека, его функционирования в процессе труда в роли производительной силы.
§ 1. Основная историческая роль человека
Согласно материалистическому пониманию истории, определяющим в развитии общества является производство. Производство — первая предпосылка человеческого существования. Чтобы жить, люди вынуждены производить средства существования.
Осуществляя производство материальных благ, люди тем самым производят и свою материальную жизнь. Сама человеческая история поэтому есть не что иное, как порождение человека человеческим трудом и развитие человека посредством труда.
Этот основополагающий факт во всем своем значении для истории был впервые оценен К. Марксом и Ф. Энгельсом. В полном соответствии с ним исторический материализм определяет и сущность человека. В труде, и прежде всего в преобразовании предметного мира, человек утверждает себя как общественное существо. Его производственная деятельность составляет главное проявление человеческой сущности.
Формулируя материалистический взгляд на природу человека, К. Маркс и Ф. Энгельс противопоставляли свой материализм идеализму Гегеля. Гегель тоже считал сущностью человека труд, т. е. ту деятельность, в которой человек подтверждает себя как человек, становится для себя человеком. Однако Гегель свел труд только к одному его виду — абстрактно-духовной деятельности. Поэтому, по Гегелю, сущность человека —это дух, самосознание. «Человеческая сущность, человек для Гегеля, отмечал К. Маркс, — равнозначны самосознанию»{58}. Что касается предметной, материальной деятельности, то ее Гегель объявлял простым отчуждением самосознания, моментом этого самосознания, не соответствующим человеческой сущности отношением. Л. Фейербах, выступивший против идеализма Гегеля, апеллировал к человеку как природному существу, к его естественным силам. К. Маркс и Ф. Энгельс не могли не приветствовать эту мысль Фейербаха, поскольку она была направлена против идеализма Гегеля. В то же время они видели узость позиции Фейербаха в данном вопросе. Хотя он упорно подчеркивал чувственную, природную сторону человека, деятельность его он не рассматривал как предметную деятельность. Он не понимал, что практика есть прежде всего производство материальных благ, имеющее историческое происхождение и развитие. Поэтому в конечном счете Фейербах считал истинно человеческой только теоретическую деятельность.
Идеализм как в прошлом, так и в настоящем, отрицая первичность и определяющую роль материально-производственной практики людей, в принципе не может дать правильное толкование сущности человека и его труда, поскольку ищет ее в сфере духа, сознания. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести рассуждения Г. Зиммеля и одного из современных персоналистов-католиков А. Арвона.
Г. Зиммель, рассуждая о мускульном и психическом труде с позиций его субъективной ценности, утверждал, что физический труд приобретает характер ценности лишь благодаря затрате психической энергии. Соответственно, вознаграждение за труд обусловливается не необходимостью воспроизводства жизненных средств и за их счет рабочей силы работника, а затратой воли, рефлексами чувств — словом, психическими условиями. «Подобно тому, что всякое обладание вещами, не действующими на психику, не имело бы для нас ни интереса, ни значения, точно так же не представляла бы ни интереса, ни значения наша собственная деятельность, если бы она не вытекала из внутренних побуждений, неудовольствия, чувства жертвы, которое и обусловливает требование вознаграждения и величину его» {59}. Это объясняется Г. Зиммелем тем, что источником ценности являются психические процессы, и соответственно, ценность труда определяется не его затратами, а его субъективной полезностью.
А. Арвон в брошюре «Философия труда» всячески принижает значение производственной деятельности, утверждая, что понимание труда как материальной деятельности низводит человека до животного, до вегетативного существования. А. Арвон считает труд усилием воли, сознания и размышления, которые и составляют, по его мнению, фундаментальное различие между человеком и животным. Труд, согласно А. Арвону, можно понять лишь с точки зрения тотальности, кардинальных ценностей, божественного содержания. Наиболее подходящим для А. Арвона оказывается определение труда, принадлежащее духовному отцу персоналистов-католиков Ж. Лакруа: «Труд —это дух, проникающий в материю и ее одухотворяющий» {60}.
Неправомерно преувеличивая духовную сторону труда и искажая природу человеческой деятельности, А. Арвон тем не менее предъявляет К. Марксу традиционное обвинение в одностороннем определении труда, в отрицании его многозначности. В марксизме, заявляет он, труд рассматривается только с практической стороны, а сама проблема человеческого труда низводится до уровня политических и экономических наук. Если, сокрушается Арвон, К. Маркс утверждает, что человечество ставит лишь такие задачи, которые оно может осуществить, то тем самым в марксизме философия труда сводится-де к простой науке о практическом действии, исчерпывается экономической и технической эволюцией, утопает в материальной, производственной, социальной практике как в чем-то частичном, фрагментарном. Марксизм, сетует он, не возвышает человека в труде, ибо он отрицает все пути к абсолютному, не видит в труде божественного назначения {61}.
Исторический материализм действительно не признает божественного назначения труда. Но марксизм никогда не отрицал важности духовного труда, никогда не сводил труд к одним лишь материальным, производственным функциям. Наоборот, марксизм, преодолев односторонность идеализма, впервые научно оценил роль духовной деятельности.
Марксизм в противоположность идеализму считает материальное производство первичным, определяющим фактором, от которого зависят и которым определяются все другие виды деятельности человека —политическая, умственная и т. д. Поэтому только исходя из решающего значения материального производства можно правильно понять природу человека, роль его труда.
Деятельность по производству материальных благ оказывается определяющей стороной человеческой сущности потому, что благодаря ей и посредством нее люди вступают друг с другом в определенные производственные отношения, которые образуют основу всех других общественных отношений. Кроме того, производство материальных благ с самого начала предполагает совместную деятельность людей, необходимость их соединения в общества, т. е. существование общественного человека. Отсюда следует, что понятие сущности человека относится не к отдельному индивиду и не к природным связям людей, а к человеку как части целого общественного организма и носителю общественных отношений. Сущность человека, писал К. Маркс, «не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений» {62}. Разумеется, в эту совокупность кроме экономических входят и другие виды общественных отношений—социальные, политические, идеологические и т. д. Они тоже характеризуют сущность личности. Однако они не составляют ее определяющей, первичной стороны. Природа человека как совокупности общественных отношений в конечном счете определяется его трудовой, производственной деятельностью. Именно последняя составляет наиболее глубокую сущность человека. Соответственно деятельность по производству материальных благ служит основной характеристикой и решающим способом утверждения человека как личности. Человек становится личностью благодаря труду.
Производительные силы человека —это его сущностные силы, то главное, что делает его общественным существом и личностью. «...История промышленности и сложившееся предметное бытие промышленности, — указывал К. Маркс, — являются раскрытой книгой человеческих сущностных сил, чувственно представшей перед нами человеческой психологией, которую до сих пор рассматривали не в ее связи с сущностью человека». Люди, двигаясь в рамках отчуждения, разъясняет К. Маркс, «усматривали действительность человеческих сущностных сил и человеческую родовую деятельность только во всеобщем бытии человека, в религии, или же в истории в ее абстрактно-всеобщих формах политики, искусства, литературы и т. д.». В действительности, «в обыкновенной, материальной промышленности... мы имеем перед собой под видом чувственных ... предметов, под видом отчуждения, опредмеченные сущностные силы человека» {63}.
Поскольку трудовая, производственная деятельность людей составляет главное проявление их сущности, отсюда следует, что роль человека как производительной силы — его основная историческая роль. Народные массы являются творцами истории прежде всего потому, что выполняют функции производителей материальных благ, приводят в движение общественное производство и тем самым определяют развитие самого общества, всей истории. Их производственная деятельность — первое и решающее условие жизни и прогресса общества. Но она нечто большее, чем просто условие существования людей. Трудовая деятельность в то же время есть первоисточник, последняя причина развития как самих производительных сил (в том числе и человека), так и общества в целом.
Эволюция производительных сил, как известно, во многом зависит от существующих производственных отношений. Но, признавая активное воздействие производственных отношений на прогресс производительных сил, следует тем не менее учитывать, что в развитии производства определяющими выступают не они, а производительные силы. Именно развитие последних обусловливает изменения производственных отношений. Поэтому сами производственные отношения не могут выступать как причина, определяющая развитие производительных сил. Производственные отношения являются формой производства, которая при всей ее активной роли не может быть причиной изменения содержания. Источник движения производства надо искать в содержании производства, т. е. в производительных силах. Таким источником служит труд, производственная деятельность человека. Производительные силы —продукт человеческой деятельности, которая в свою очередь обусловливается теми условиями, в которых люди находятся: производительными силами, уже приобретенными раньше, и общественной формой производства.
Предмет и орудия труда, применяемые человеком в процессе производства, становятся производительными силами лишь благодаря тому, что охватываются, по выражению К. Маркса, живым пламенем человеческого труда. Без этого техника остается мертвой и лишается качества производительной силы. Труд —это тот живой пламень, тот огонь, горение которого и является источником развития производительных сил.
Если сравнивать по значению в развитии производства человеческий элемент производительных сил с вещественными средствами производства, то и в этом отношении главенствующая роль принадлежит труду, человеку. Орудия производства не могут быть определяющим элементом производства потому, что представляют собой лишь предметное воплощение человеческого труда, овеществленный продукт целесообразной деятельности людей.
Наконец, называя людей главной производительной силой общества, мы тем самым подчеркиваем ведущую роль человека в производстве. В конечном счете причины изменения производительных сил заложены в противоречивом взаимодействии человека с природой и орудиями производства. Это взаимодействие и означает, что труд осуществляется людьми, активной, творческой силой в нем является сам человек. Люди создают средства производства и создают их своим трудом, хотя всегда в условиях определенных экономических отношений. Такое решение вопроса само собой вытекает из основной посылки материалистического понимания развития истории: люди творят историю в процессе трудовой деятельности.
Говоря о решающей роли труда в возникновении и эволюции человеческого общества, мы тем самым подчеркиваем и первую, наиболее глубокую причину развития производительных сил. Однако подобная характеристика значения труда весьма обща и нуждается в разъяснении. Ее надо к тому же привести в соответствие с оценкой роли других факторов, воздействующих на прогресс производительных сил. Необходимо прежде всего объяснить, что побуждает людей к труду, какие причины заставляют их трудиться и как эти побудительные мотивы зависят от существующих в данном обществе социально-экономических отношений. Труд — это средство добывания материальных и духовных благ. Люди трудятся, занимаются производством для того, чтобы обеспечить свое существование и развитие. Имеется общеисторический побудительный мотив к труду — удовлетворение разнообразных потребностей людей. Это конечная цель производства во всех общественно-экономических формациях. Поскольку потребности человека непрерывно растут и изменяются, то необходимость их удовлетворения выступает как постоянный стимул развития производительных сил. Без учета данного факта нельзя объяснить, почему в истории производство и техника в общем и целом прогрессируют.
Отводя определенную роль потребностям, нельзя, однако, считать их определяющей причиной эволюции труда и производительных сил. Если бы это было так, то мотивы и цели деятельности людей пришлось бы поставить на первое место. В действительности потребности хотя и побуждают людей к труду, в своем историческом движении сами определяются уровнем производства, производительности труда. Необходимость удовлетворения потребностей как стимул к труду в разное время выступает в специфической форме, обусловленной существующими производственными отношениями. Последние в свою очередь порождают особые стимулы к труду, присущие только данному экономическому строю.
§ 2. Человеческие производительные силы труда
Итак, люди, в труде которых заключен источник развития производительных сил, выступают как решающая, главная производительная сила. «Из всех орудий производства, — писал К. Маркс, — наиболее могучей производительной силой является сам революционный класс» {64}. Ту же мысль подчеркивал В. И. Ленин. «Первая производительная сила всего человечества, — отмечал он, — есть рабочий, трудя- щийся»{65}.
Какие же силы самого человека, самих людей являются производительными?
Для того чтобы совершался обмен веществ между человеком и природой, чтобы можно было присваивать вещество природы в форме, пригодной для удовлетворения потребностей, человек приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы.
В процессе труда люди имеют дело с веществом природы и орудиями производства, составляющими материальный элемент производства. Уже поэтому во взаимодействии с природой сами люди должны выступать как носители физической силы, противостоять внешней природе как природная сила. Усвоение и преобразование материальных предметов было бы невозможно без соответствующей предметной деятельности человека и применения им своих естественных сил. С другой стороны, то, что человек наделен физическими силами, уже означает, что он может проявить свою сущность как производительной силы только во взаимодействии с предметами природы, в процессе практической деятельности.
Исторически производство было обусловлено в значительной мере и телесной организацией человека. Не только в возникновении, но и в дальнейшем развитии производства физическим силам человека принадлежит важная роль. Как бы ни изменялось место человека в производственном процессе, его природные, материальные силы необходимы для функционирования любого производства. Они —то обязательное средство, с помощью которого человек только и может материально взаимодействовать с природой и орудиями труда.
Труд, следовательно, есть проявление одной из сил природы — человеческой рабочей силы. Однако эта сила в качестве производительной выступает не просто как чистое создание природы, присущее человеку как части природы. Она, не переставая быть естественной, вместе с тем является продуктом исторического развития, преобразованной историей силой.
Человек не только природное существо. Он и общественное существо, и именно как таковое утверждает себя в своем существовании и функционировании в качестве производителя материальных благ. Подобно тому, как предметы, присваиваемые человеком из внешнего мира, не есть те самые предметы, которые существуют в окружающей среде, так и природные силы человека представляют собой результат человеческой практической деятельности. Рука и костно-мускульная система вообще не только органы труда, но и продукты его. «Только благодаря труду, — писал Ф. Энгельс, — благодаря приспособлению к все новым операциям, благодаря передаче по наследству достигнутого таким путем особого развития мускулов, связок и, за более долгие промежутки времени, также и костей, и благодаря все новому применению этих переданных по наследству усовершенствований к новым, все более сложным операциям, —только благодаря всему этому человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини» {66}.
Назначение физических сил человека состоит прежде всего в их функционировании как источника энергии производственного процесса. Многие века мускульная энергия человека служила главной двигательной силой производства. Пока средства труда носили характер ручных орудий и инструментов, они, как правило, приводились в движение непосредственно самими людьми. В этих условиях внешние природные силы или вообще не использовались, или применялись в небольших размерах. Энергетическая функция производителя не потеряла своего значения и теперь. Ручные, немеханизированные виды работ занимают все еще значительную долю в общей массе общественного труда. Даже в некоторых механизированных формах производства применяется мускульная энергия как двигательная сила. Мускульные силы человека нужны также для осуществления исполнительных функций по обслуживанию машин и механизмов.
В тех условиях, когда источником двигательной энергии производственного процесса служат природные силы (пар, электричество и др.), но производство еще не является автоматизированным, применение человеком своих физических сил оказывается необходимым элементом в общей системе технологического процесса. Посредством использования своей энергии человек регулирует работу механизмов, заставляет машину воздействовать на предмет труда, исполняет определенные операции по обработке сырья и материалов.
Типичным в этом отношении является работа станочников: токарей, фрезеровщиков и т. п. У токаря, например, физические силы служат для наладки станка, управления станком в процессе обработки тех или иных деталей, а также для их закрепления и снятия. В данном случае физическая деятельность непосредственного производителя входит в общую цепь материального технологического процесса.
Физические функции остаются необходимыми и в автоматизированном производстве. И здесь для обслуживания машин нужны определенные физические усилия работника. Не говоря о приведении в движение всевозможных рычагов и механизмов управления, человек должен ремонтировать систему, заниматься ее наладкой, что требует затраты мускульной энергии.
Процесс труда кроме применения физических сил всегда одновременно предполагает и деятельность умственную. К духовным элементам труда относятся: 1) умение совершать целесообразные действия орудиями производства и органами труда; 2) эмпирический производственный опыт, практические знания о свойствах предметов и орудий производства и условиях их применения; 3) научные знания, получаемые в результате специального изучения науки.
Эти моменты составляют познавательную сторону труда, выражают его духовные силы. Они призваны выполнять определенные функции, отличные от задач физической деятельности производителя. Если физические силы человека служат для того, чтобы приводить в движение орудия производства и непосредственно воздействовать на предмет труда, то назначение его интеллектуальных сил состоит с самого начала в опосредствующей деятельности. Она заключается, во-первых, в регулировании и контроле обмена веществ между человеком и природой, в управлении производственным процессом; во-вторых, в познании свойств и закономерностей природы, техники, технологии. Для того чтобы совершался обмен веществ между человеком и природой, чтобы присваивалось вещество природы в форме, пригодной для удовлетворения жизненных потребностей, люди должны знать свойства употребляемых ими вещей, т. е. свойства природы.
Возникает вопрос: можно ли духовные силы работника считать производительными?
В литературе некоторые авторы отрицали возможность превращения интеллектуальных сил человека в производительные силы. Рассуждали они примерно так: производительные силы материальны, духовная деятельность идеальна и уже поэтому не может быть отнесена к производительным силам. Отсюда логически следует вывод: человек является производительной силой только как носитель физической энергии, входит в эти силы, так сказать, лишь своей телесной организацией.
Неправильно, на наш взгляд, рассматривать людей как часть производительных сил, имея в виду лишь их материальную деятельность. Они входят в производительные силы со стороны как материальной, так и духовной деятельности. Интеллектуальная деятельность людей, используемая в процессе производства, также выступает как производительная сила труда. Производство не может функционировать без определенного человеческого опыта, научных знаний, умения.
С этих позиций науку следует считать производительной силой, так как умственная деятельность производителя включает в себя элементы науки [6]. Человек же, будучи носителем умственных функций, научных знаний, составляет производительную силу общества. Вместе с ним, следовательно, к производительным силам должны быть отнесены и научные элементы его труда, которые как свойство производителя материальных благ сами становятся производительной силой. Безразлично, будет ли это труд рабочего или инженера, но если в нем задействована наука, то она необходимо превращается в одну из сил производительного труда.
Несколько иным оказывается положение науки в системе производительных сил, когда мы рассматриваем ее взаимоотношения с вещественным содержанием производства, в частности с техникой. Вещественные элементы производства и наука отличаются друг от друга как материальное и духовное. В рамках основного вопроса философии они даже противостоят друг другу, и поэтому нельзя (конечно, в этих рамках) объявлять науку, например, частью техники или считать таким же материальным средством производства, каким являются орудия труда. Прежде всего нужно иметь в виду, что по отношению к материальным элементам производительных сил неправильно было бы характеризовать науку как их часть. Здесь точнее говорить: наука становится производительной силой, превращается в производительную силу.
Она превращается в непосредственную материальную силу в тех условиях, когда ее данные реализуются в технике и технологии производства, в организации труда и т. п. В каждой современной машине материализована определенная доля научных знаний. «Природа, — писал К. Маркс, —не строит ни машин, ни паровозов, ни железных дорог, ни электрического телеграфа, ни сельфакторов и т. д. Все это —продукты человеческого труда, природный материал, превращенный в органы человеческой воли, властвующей над природой, или человеческой деятельности в природе. Все это — созданные человеческой рукой органы человеческого мозга; овеществленная сила знания» {67}.
Поскольку техника представляет собой овеществленную силу знания, то уровень ее развития выступает показателем того, до какой степени наука превратилась в непосредственную производительную силу, до какой степени сами условия общественного процесса жизни подчинены контролю общего интеллекта и переделаны соответственно его требованиям, до какой степени производство общественных производительных сил совершенно не только в форме знания, но и в виде непосредственных органов общественной практики, реального процесса жизни {68}. Научные идеи, воплощаясь в технике, не исчезают, а существуют в ней, но только в ином, овеществленном виде {69}. В той мере, в какой наука реализуется в орудиях труда, она из потенциальной духовной силы превращается в материальную силу общественного производства.
Подводя итог сказанному, необходимо отметить следующее: производительные силы, воплощенные в самом человеке, складываются из единства его материальных и духовных, в том числе научных, сил. Соответственно, рабочая сила определяется как совокупность физических и духовных способностей, которыми обладает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости.
Производительные силы людей, однако, не исчерпываются их индивидуальными физическими и духовными силами. В процессе труда люди организуются в коллективы, возникают общественные производительные силы труда, не принадлежащие отдельному индивиду, а свойственные всей совокупности работников. Роль такой общественной производительной силы труда выполняет уже простая кооперация. Если, например, ту или иную трудовую операцию люди выполняют в одиночку, изолированно, то производительная сила всех их вместе будет равняться общему количеству сил участвующих в производстве лиц. Но эту же операцию при тех же условиях и усилиях они могут осуществить иным способом — совместной деятельностью, т. е. путем простого соединения в один коллектив. Эффект окажется совсем другим: общая производительная сила труда, образующаяся из слияния отдельных сил, будет существенно иной и большей, чем математическая сумма составляющих ее отдельных сил. Здесь речь идет не только об увеличении путем кооперации индивидуальной силы, но и о создании новой производительной силы, которая по своей сущности есть массовая сила.
Кооперация труда порождает новую производительную силу труда — силу коллектива. Она в отличие от индивидуальных сил рабочего должна быть названа общественной (массовой) производительной силой труда, или производительной силой общественного труда. Специфическая общественная производительная сила характеризуется тем, что она свойственна только коллективу определенным образом соединенных работников, т. е. совокупному рабочему. Если индивидуальные силы труда лежат на стороне отдельного производителя, то носителем массовой производительной силы выступает обобществленный труд. Исторически процесс обобществления труда совпадает с развитием его общественных производительных сил.
Каков источник происхождения общественных производительных сил труда?
Чтобы могла образоваться массовая производительная сила труда, необходимо, конечно, функционирование индивидуальных сил, присущих отдельным работникам. Без этого не может возникнуть и массовая сила. Весь вопрос в том, что последняя не простая сумма индивидуальных сил, а умноженная сила, возникшая в результате перехода количества в качество. Она образуется из той или иной организации индивидуальных сил, из способа совместной деятельности людей. Поэтому сам способ совместной деятельности выступает как своеобразная производительная сила.
Эту мысль необходимо особо выделить, ибо в литературе, как правило, за способом совместной деятельности и, следовательно, за определенными формами сотрудничества и взаимодействия людей как производителей не признается значения специфических общественных производительных сил труда. Обычно утверждается, что способ совместной деятельности и конкретные формы ее служат лишь фактором повышения производительности труда, а не производительной силой.
Между тем определенные общественные формы труда, образующиеся из связи отдельных производителей и их индивидуальных производительных сил, приобретают роль своеобразной производительной силы.
К конкретным формам общественного труда, приобретающим значение специфических общественных производительных сил, можно отнести, например, форму совместной деятельности, основанную на сочетании членами одного и того же коллектива различных видов работ. Примером может служить первобытный коллектив, представляющий собой первую массовую производительную силу становящегося человеческого общества.
Другой формой общественного труда является совместная деятельность, кооперация, основанная на разделении труда. Из комбинации различных видов труда также образуется специфическая производительная сила, принадлежащая совокупному рабочему.
Общественные производительные силы необходимо отличать от индивидуальных. Такое разграничение очень важно для определения понятия производительного труда и производительного работника, для выяснения вопроса, кто составляет главную производительную силу современного общества.
§ 3. Люди и вещественные производительные силы труда
Люди и материальные средства производства, в частности техника, в процессе производства образуют неразрывное единство. Те и другие составляют производительные силы и как таковые связаны друг с другом, имеют ряд общих законов развития.
Совершенствование производителей материальных благ определяется изменениями в материально-технической базе производства, главным образом прогрессом техники. Люди, создавая технику и другие материальные условия производства, сами становятся в зависимость от творимых ими же материальных условий жизни, в частности орудий труда. Развивая производство, человек совершенствуется и сам. Характер материальных средств труда определяет формы и характер трудовых функций работника, его производственную культуру, уровень научно-технических знаний и производственного опыта, т. е. его общее развитие.
Однако воздействие техники на производителя и его производственную деятельность не столь непосредственно, как это может показаться на первый взгляд. Ясно, что техника и человек —это качественно различные элементы производительных сил. Техника относится к вещественным элементам, а люди составляют живую производительную силу. Трудовая деятельность человека принципиально отличается от работы машины. Машина была и остается лишь орудием труда, исполнителем воли человека.
Техника и люди в рамках общей взаимообусловленности имеют свои специфические закономерности, присущие им как качественно различным элементам производительных сил. Производители материальных благ, завися в своей эволюции в общем и целом от технического прогресса, обладают в то же время относительной самостоятельностью развития. Их совершенствование определяется не только состоянием средств производства в данный момент, но и многими другими факторами, лежащими в сфере действия специфических законов функционирования самого человека как производительного работника, а также в области социально-экономических отношений людей.
Если не признавать качественных особенностей и относительной самостоятельности развития человека как субъекта труда, то нельзя дать правильную картину эволюции производителей материальных благ. Сведение развития человеческого элемента производительных сил к техническим процессам означает ненаучный подход к явлениям общественной жизни. Такого рода сведение было характерно для западной социологии, все более склоняющейся уже в начале научно-технической революции к так называемому «техницизму». Не вдаваясь в подробный анализ этого течения и отсылая читателя к содержательной для того времени книге Г. В. Осипова {70}, посвященной данным вопросам, рассмотрим лишь, как тогда социологи решали проблему взаимоотношений человека и техники в производственном процессе.
Исходной позицией представителей «техницизма» служит отождествление работы машин с деятельностью человека. По их мнению, автоматы, кибернетические устройства могут полностью обесценить роль труда в производстве, вытеснить человека из производства, а вместе с ним и мыслящую личность. Этот вывод они обычно «подкрепляют» авторитетом представителей кибернетики, инженерной психологии, которые нередко отрицают всякие различия между человеком и машиной. Так, например, американский ученый Джон Г. Кемени в статье «Человек как машина» писал: «Мы систематически рассмотрели, что может сделать человек и какую часть его деятельности может дублировать машина. Мы установили, что превосходство мозга зиждется на большей сложности человеческой нервной системы и на большей эффективности человеческой памяти. Но является ли это принципиальным различием, или его можно преодолеть по мере дальнейшего развития техники? В этой статье мы попытались показать, что убедительного доказательства принципиального различия между человеком и машиной не существует. Для любой формы человеческой деятельности можно представить себе ее машинную копию» {71}.
Определенную общность и аналогию в функциях управления, осуществляемых человеком и кибернетическими машинами, отдельные авторы толковали настолько расширительно, что отрицали качественную грань между человеком и машиной. Ограничиваясь количественным подходом к вопросу, они обычно широко пользуются психологическими и логическими понятиями для обозначения машинных процессов (машинное «мышление», электронный «мозг», машинная «память» и т. д.), что еще более затемняет различие между людьми и машинами. С другой стороны, делались попытки характеризовать деятельность и поведение человека, в том числе процессы познания с помощью терминов, взятых из технических наук. В работах по инженерной психологии, например, человек часто характеризуется как «частотный фильтр», «линейный низкочастотный усилитель» и т. п. При этом такие понятия берутся не в условном, а в прямом смысле или намеренно не учитывается их условность.
Из такого рода сомнительных высказываний делаются общесоциологические заключения о возможности замены людей машинами, появления «общества машин». Договариваются, например, до того, что якобы в будущем в результате технического прогресса на место людей придут роботы с электронным «мозгом». Допускается, что они могут даже выйти из-под власти людей, «осознать» свою самостоятельность и уничтожить человечество.
Отождествление деятельности человека с функционированием машин, сведение человеческого труда к роли простого компонента технической системы приобретают форму особой социологической концепции о «демонической силе» техники, подавлении человека техникой.
Эта теория в какой-то мере отражает фактическое положение рабочего в обществе, в котором, по словам К. Маркса, все чревато своей противоположностью: машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение; новые, до сих пор неизвестные источники богатства превращаются в источники нищеты; по мере того как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей; даже чистый свет науки не может сиять иначе как только на мрачном фоне невежества. «Все наши открытия и весь наш прогресс, — говорил К. Маркс, —как бы приводят к тому, что материальные силы наделяются интеллектуальной жизнью, а человеческая жизнь, лишенная своей интеллектуальной стороны, низводится до степени простой материальной силы. Этот антагонизм между современной промышленностью и наукой, с одной стороны, современной нищетой и упадком — с другой, этот антагонизм между производительными силами и общественными отношениями нашей эпохи есть осязаемый, неизбежный и неоспоримый факт... Мы, со своей стороны, не заблуждаемся относительно природы того хитроумного духа, который постоянно проявляется во всех этих противоречиях. Мы знаем, что новые силы общества, для того чтобы действовать надлежащим образом, нуждаются лишь в одном: ими должны овладеть новые люди, и эти новые люди —рабочие» {72}.
В обществе силой, подавляющей человека, является не техника сама по себе, а власть капитала, в руках которого находится техника. Именно по этой причине орудия труда, технический прогресс выступают по отношению к рабочему как нечто чуждое, ему неподвластное. Однако силы капитала, воплощенные в технике, машинах, на поверхности проявляются как свойства самой техники, власть природы. Отсюда и возникает «технический фетишизм».
В свое время в плену этой иллюзии были сами рабочие. Они начинали борьбу против капиталистов с разрушения машин. Жизнь, однако, скоро развеяла эту иллюзию, показав, что дело вовсе не в самой технике, а в ее применении в условиях господства капитала.
Видимость, выступающую на поверхности общественной жизни, идеологи довольно умело используют для защиты интересов класса, которому они служат. Они пытаются как можно надежнее скрыть эксплуататорскую природу капитала, а всю вину свалить на технику.
Кроме классового мотива немаловажную роль в искажении истинной природы взаимоотношений человека и техники играют эмпиризм, поверхностное отражение явлений и неспособность отличить видимость от сущности. Необычайный технический прогресс, приводящий к неожиданным социальным последствиям, представляется чем-то независимым от экономического строя, исходящим от самой техники. В результате технике приписываются свойства особой неукротимой силы, господствующей над производителем и обществом в целом.
Одни идеологи, оплакивая предстоящее подавление человека машиной, гибель человечества и его творений, призывают вернуться к «доброму старому времени». Другие, предвещая нарастающую опасность поглощения человека машиной и предлагая различные меры по его спасению, выступают за дальнейший технический прогресс. При этом они мыслят применение техники только так, как это происходит при капитализме, и считают, что тот, кто критикует такие методы использования техники, борется против самой техники и социального прогресса вообще. К. Маркс, иронизируя по этому поводу, в свое время писал: «Совершенно в духе знаменитого головореза Билла Сайкса: „Господа присяжные, конечно, этим коммивояжерам горло было перерезано. Но это — не моя вина, а вина ножа. Неужели из-за таких временных неприятностей мы отменим употребление ножа? Подумайте-ка хорошенько! Что было бы с земледелием и ремеслами без ножа? Не приносит ли он спасение в хирургии, не служит ли орудием науки в руках анатома? А потом —не желанный ли это помощник за праздничным столом? Уничтожьте нож — и вы отбросите нас назад к глубочайшему варварству“» {73}.
Многие авторы ставят развитие личности рабочего в зависимость исключительно от техники, от так называемой технической среды, рассматривают человека лишь в системе «человек — машина». Из нее они выводят все социальные последствия технического прогресса, полностью игнорируя роль социально-экономических отношений, в которых находится рабочий. Это другой методологический принцип индустриализма.
При его обосновании авторы обычно исходят из одностороннего определения понятия труд. Они видят в труде только один момент — обмен веществ между человеком и природой. Некоторые из них даже ссылаются на известное определение труда, содержащееся в «Капитале» К. Маркса. Например, Ж. Фридман с этим определением соглашается, видимо, потому, что в нем Маркс абстрагируется от социально- экономической формы труда, а это вполне возможно, поскольку труд действительно имеет общеисторическую и естественную сторону (обмен веществ между человеком и природой), присущую ему во всех формациях. Как целесообразная деятельность, направленная на освоение элементов природы, труд составляет естественное условие человеческого существования, условие обмена веществ между человеком и природой, независимое от каких бы то ни было социальных форм {74}.
Этот общесоциологический момент труда —его «независимость» от общественной формы —и привлекает Ж. Фридмана. Конечно, он абсолютизирует указанную сторону труда, искажает взгляды К. Маркса, который неоднократно подчеркивал, что труд всегда включает в себя социально-экономические отношения, всегда выступает как труд «определенной общественной формы». Но данное положение К. Маркса Ж. Фридману и его коллегам не по душе, и они его не замечают. «Состояние человеческого труда, — пишет, например, П. Навиль, — не может рассматриваться как сущность, принадлежащая отношениям между людьми» {75}. Почему Ж. Фридман и П. Навиль затушевывают социально-экономическое содержание понятия труд? Оказывается для того, чтобы социальные последствия, порождаемые применением труда и техники при капитализме, возложить на сам труд (на его вещественную сторону), на технику и доказать, что эти последствия обусловливаются технической средой.
Техника, техническая среда также рассматриваются ими независимо от социально-экономических условий. Техническая среда, согласно утверждениям Ж. Фридмана, специфически не связана с капиталистическими производственными отношениями и вообще ее состояния не соответствуют состояниям экономической и социальной среды. Поэтому и изменения в производственных отношениях, происходящие в коллективном и планируемом обществе, например, в советском обществе, никак не модифицируют воздействие технической среды на личность. Разве, спрашивает Ж. Фридман, пятьдесят часов работы в неделю на сборочной линии моторов тракторного или автомобильного завода должны быть более «привлекательными» в Горьком, чем в Детройте? {76}.
Техническая среда, по мнению Ж. Фридмана, одинакова как в обществе капиталистическом, так и социалистическом. Она универсальна и по этой причине якобы одинаково влияет на личность рабочего. Притом она воздействует непосредственно, без вмешательства каких-либо экономических и социальных факторов {77}. Эту же мысль достаточно ясно выразил другой французский социолог —М. Рюстан: «В
действительности как в капиталистических, так и в коммунистических странах про
гресс техники порождает в конечном счете одни и те же последствия» {78}.
Многие из западных социологов и экономистов отрицают даже связь экономических кризисов и безработицы с капиталистическим строем и считают их порождением самой техники. Поскольку орудие и машина, рассуждает П. Навиль, рождаются из непосредственного отношения, существующего между индивидом и материей, а технический прогресс почти всегда непосредственно зависит от естественных потребностей, то социальные проблемы, вызываемые «машинизмом», не могут порождаться социальным организмом. Они являются следствием внедрения в социальный организм внешнего по отношению к нему элемента — естественной технической необходимости. Ввиду этого, продолжает П. Навиль, социальные последствия технического прогресса не имеют никакого отношения к существующей социально- экономической системе. «Безработица, условия труда рабочего, кризисы или экономический прогресс, — пишет он, — не являются проявлением особых экономических или социальных отношений; они не дают возможности судить об этих отношениях, потому что не соответствуют их природе. Машинизм, развиваясь вне системы ценностей, в которых наше общество ищет свое основание, и соответствуя природе внешней по отношению к культуре необходимости, может поэтому ставить технические проблемы, социально неразрешимые, давать социальным проблемам чисто технические решения» {79}.
Общий итог теоретических рассуждений представителей индустриальной социологии таков: влияние технического прогресса на личность рабочего определяется не социально-экономическими условиями, а самой техникой, технической средой.
Многие авторы считают последствия технического прогресса отрицательными. Но признание отрицательного влияния социальных последствий технического прогресса не служит у них целям критики капиталистических порядков: причину всех бед они видят в технике и технологии производства. Доказывая подавление человека машиной, говоря о «дегуманизации» труда, они предлагают различные рецепты спасения человека лишь от «ига» техники.
Один из таких рецептов разработан Ж. Фридманом и назван им «гуманизацией» труда. Он призывает обратить внимание на человеческий фактор в производстве, который не принимался в расчет в системах Тэйлора и Форда, так как они-де рассматривали человека только как машину. Он предлагает разные меры для повышения значимости труда в глазах рабочего, для придания ему смысла. В частности,
Ж. Фридман советует создавать благоприятный моральный и психологический климат на предприятии, разнообразить труд, рационально организовать досуг, чтобы рабочий смог заниматься тем делом, которое его удовлетворяет. Подобные меры, по мнению Ж. Фридмана, должны заинтересовать человека в труде, «гуманизировать» труд.
Но это громкое название не предполагает действительной гуманизации труда, ибо рецепты Ж. Фридмана не затрагивают социально-экономических отношений, не направлены на уничтожение эксплуатации человека, что только и может привести к подлинной гуманизации труда. «Благотворительность» Ж. Фридмана по существу обращена к технике, так как он считает ее фактором, определяющим характер труда рабочего, его отношение к труду, которые не могут быть модифицированы никакими социальными изменениями. В конечном счете «гуманизацию» труда Ж. Фридман связывает с автоматизацией, притом когда она станет полной. Но и в условиях автоматизации, по мнению Ж. Фридмана, рабочий не получает возможности «поливалентного» выражения и развития своей личности в производительном труде.
Чтобы понять, почему искажается связь между человеком и техникой, необходимо иметь в виду, что взаимодействие техники и человека многогранно и его различные стороны необходимо строго различать, а не сводить одну к другой.
Одна из этих сторон касается взаимоотношения людей и орудий как производительных сил, элементов производственного процесса, рассматриваемого с его вещественной стороны, т. е. как процесса обмена веществ между человеком и природой. Здесь техника служит средством воздействия человека на предмет труда, естественным условием функционирования производства. Она помогает производителю в переработке природного материала, способствует историческому прогрессу. В данном случае машина не выступает как экономическая категория. «Машина, — отмечал К. Маркс, — столь же мало является экономической категорией, как и бык, который тащит плуг. Машина —это только производительная сила» {80}.
Если иметь в виду указанное отношение человека и техники, то следует со всей определенностью сказать, что техника в данном случае не может социально отрицательно влиять на личность и развитие производителя, господствовать над ним и порабощать его. Наоборот, техника сама по себе увеличивает господство общества над природой, способствует развитию духовных и физических сил человека, облегчает его труд.
Конечно, машины в зависимости от характера их конструкции, уровня совершенства могут вызывать усталость обслуживающего персонала, требовать больших физических усилий. В данном случае технические условия труда отрицательно сказываются на физиологическом или психическом состоянии работника. Подобно тому, как чрезмерная жара утомляет косца или тракториста, конвейер однообразит труд операционника. Здесь влияние на работника природных условий и техники одного и того же порядка. Должны ли мы подобное воздействие техники считать социальным, отождествлять социальные последствия технического развития с его биолого-психологическими результатами? Очевидно, нет. Когда дело касается естественной стороны взаимодействия человека и машины, то нет оснований говорить о социальном подавлении человека техникой, о социальном зле. Утверждать подобное — то же самое, что обвинять солнце в жаркую погоду во враждебном отношении к человеку.
Глубоко ошибочным является тезис об извечной «двойственной» социальной природе техники, о постоянной противоречивости социальных последствий, связанных с ее использованием. Социально противоречива не техника сама по себе, а противоречиво ее применение в условиях определенного общества. «Противоречий и антагонизмов, — писал К. Маркс, —которые неотделимы от капиталистического применения машин, не существует, потому что они происходят не от самих машин, а от их капиталистического применения!» {81}.
В обществе, где средства производства являются общественной собственностью, применение техники не вызывает социальных антагонизмов. Технический прогресс здесь способствует росту материального благосостояния, повышению культурно-технического уровня трудящихся масс. Социально-экономическое использование техники совпадает с естественным ее назначением. Собственно социальные последствия технического прогресса связаны с иным обстоятельством, с другими отношениями, существующими между человеком и машиной. Дело в том, что это взаимодействие всегда отражает присущие данному обществу экономические отношения. Являясь объектом тех или иных отношений собственности, средства производства в процессе своего применения неизбежно отражают эти отношения. Точно так же человек в процессе своего взаимодействия со средствами производства, техникой выступает и как носитель определенных социально-экономических отношений. Поэтому взаимоотношения техники и производителя в производстве всегда наполнены конкретным социально-экономическим содержанием, опосредованным определенным экономическим строем. От этого содержания и зависит характер социальных последствий развития техники.
Поскольку способ и цели использования техники зависят от существующих социально-экономических отношений и ее применение составляет одну из граней этих отношений, то машины имеют не только вещественно-природную, но и экономическую сторону. Поэтому подходить к определению техники только с позиций математики, механики и технологии недостаточно. К. Маркс, например, критикуя определение машины математиками и механиками, отмечал, что с «экономической точки зрения это определение совершенно непригодно, потому что нем отсутствует исторический элемент» {82}. Техника представляет собой продукт исторического развития, результат деятельности людей. И в этом смысле она имеет значение экономической категории.
Если нельзя игнорировать социально-экономическую сторону техники, то тем более неправильно толковать человеческий труд как техническую или вещественно- природную категорию. Бесспорно, при функционировании производителей применяются физические силы самого человека. Этого отрицать не следует, хотя у человека материальная деятельность выступает всегда в единстве с познанием. Но по своей сущности человек как производительная сила составляет социально-экономическое явление. Производительные силы общества приобретают значение экономической категории прежде всего потому, что в их состав входят производители материальных благ, люди, которые с самого начала включают в себя кроме экономического содержания социальный, моральный, эстетический моменты. Именно по той причине, что человек является производительной силой, отмечал В. И. Ленин, производительные силы в целом нельзя характеризовать как чисто техническое явление {83}.
Известно, что Н. Бухарин в свое время, ссылаясь на положение К. Маркса о том, что машина не экономическая категория, а только производительная сила, полагал, что К. Маркс под производительными силами, очевидно, разумел вещественные и личные элементы производства, и сообразно с этим категория производительных сил является категорией не экономической, а технической. В. И. Ленин, критикуя Бухарина, отмечал, что у Бухарина «сообразности» как раз не вышло, ибо «личное» (неточный термин) не есть «техническое».
Люди и труд не относятся к техническим элементам производительных сил и, следовательно, в этом смысле выходят за сферу действия технических закономерностей. Будучи зависимыми от технического прогресса, производители вместе с тем имеют свои особые законы развития, несводимые к техническим. Это обстоятельство следует особо подчеркнуть, так как иногда в литературе при объяснении процессов развития производителей материальных благ применяют технические категории, допускают смешение трудовых операций, производимых людьми, с техническими процессами.
В экономической науке имеются попытки приложить технические понятия к объяснению процессов человеческого труда. Можно встретить выражения «техническое разделение труда», «технические отношения людей».
Неправильно здесь прежде всего то, что принадлежность того или иного явления к производительным силам объявляется критерием его отличия от социально-экономических категорий. Ведь если согласиться с этим, тогда из производительных сил следует исключить людей, производителей материальных благ, и ограничить содержание производительных сил только вещественно-техническими элементами, лишенными притом социально-экономических черт.
Попытки распространить технические понятия на процессы труда во многом объясняются недостаточной изученностью специфики человека как элемента производительных сил, что приводит к отождествлению чисто технических процессов с процессами развития человеческой деятельности. Нередко, например, разделение производства на определенные отрасли, распределение средств труда по сферам производства, расчленение машинных операций и процессов смешивают с разделением и распределением человеческого труда, людей. Но это не одно и то же. Первые процессы касаются технических, вещественных элементов производительных сил, вторые — живой человеческой деятельности.
Точно так же обстоит дело с категорией специализация. Она имеет самые различные смысловые оттенки: а) может относиться к орудиям труда, производственной технике; б) характеризует дифференциацию человеческой деятельности, ее протекание в конкретных, специальных формах; в) наконец, может означать специализацию самих людей, их закрепление за определенной специальностью. Все эти значения понятия специализации в литературе часто не разделяются или даже отождествляются.
Процесс производства и процесс труда не во всем совпадают друг с другом. Процесс производства, конечно, предполагает трудовую деятельность человека, но не сводится к ней. Он включает в себя определенные технологические и технические операции, имеющие характер механического, физического, химического взаимодействия. Процесс же труда кроме функционирования средств и предметов труда имеет еще свой узкий смысл — это сам труд, живая целесообразная человеческая деятельность. В одном отношении, следовательно, понятие процесса труда (когда он рассматривается как совокупность всех трех его моментов) совпадает по объему содержания с понятием процесса производства, в другом (когда имеется в виду только сама человеческая деятельность) не совпадает. В литературе нередко упускается из виду это обстоятельство, отождествляются эти два понятия и таким образом создается опасность сведения труда к чисто техническим, механическим процессам.
Итак, при анализе взаимодействия человека и машин в производстве необходимо, во-первых, строго отличать технические процессы от целесообразной и сознательной деятельности людей. Их отождествление приводит к неправильным теориям, сводящим роль человека в производстве к простому техническому компоненту, ставящим личность рабочего исключительно в зависимость от техники.
Еще более значительное умаление значения труда, чем в концепциях техницизма и индустриализма, наблюдается в теориях так называемого «постиндустриального общества», в котором якобы труд вообще сходит с исторической арены. Если индустриальное общество вместо общества капитала еще называют обществом труда, то постиндустриальное общество, согласно принципу постмодернистской дихотомии, уже перестает быть трудовым.
Виноватым в этом устранении труда оказывается не просто техника, а сам труд. Это происходит, по мнению Р. Дарендорфа, из-за того, что стоимость труда резко повышается и его выгоднее заменить дешевой техникой. «Цена труда, — пишет он, — стала настолько дорогой, что некоторые вещи просто не могут быть сделаны, другие перенесены в технический процесс. Внутренняя динамика самого общества труда ведет к тому, что труд из него уходит» {84}. Свидетельства такого «ухода» он видит в том, что рабочая неделя сократилась до 40 часов, много времени из труда вычитается образовательной деятельностью, отпусками и праздниками, более ранним выходом на пенсию.
Р. Дарендорф не преминул воспользоваться суждением раннего К. Маркса об устранении труда при коммунизме, забывая, что у К. Маркса речь шла об уничтожении отчужденного, наемного и эксплуатируемого капиталом труда. В то же время он оспаривает положение К. Маркса из «Капитала» о том, что царство свободы в будущем обществе все же будет опираться на естественную необходимость труда как на свой базис. «С развитием человека, — писал К. Маркс, — расширяется это царство естественной необходимости, потому что расширяются его потребности; но в то же время расширяются и производительные силы, которые служат для их удовлетворения. Свобода в этой области может заключаться лишь в том, что коллективный человек, ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того чтобы он господствовал над ними как слепая сила; совершают его с наименьшей затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой природе и адекватных ей. Но тем не менее это все же остается царством необходимости» {85}.
Р. Дарендорф, конечно, не согласен с этой мыслью К. Маркса, он ее считает сомнительной. Но что же он предлагает вместо труда в нетрудовом обществе? Убедительного ответа он не находит: оказывается, труд у него заменяется «деятельностью», а трудовое общество — «обществом деятельности». При этом деятельность не может называться трудовой. Это вроде бы сбивает нас с толку. В итоге склоняется к тому, чтобы под деятельностью понимать всякую индивидуальную деятельность, но только не ассоциированный труд.
Утверждения о «смерти труда» появились и в отечественной литературе. Их перенесением на отечественную почву «успешно» занимается В. Л. Иноземцев. В его так называемом «постэкономическом обществе» труда уже не будет, он заменяется творчеством: «Как основная характеристика постэкономической эпохи, творчество противостоит труду и предтрудовой инстинктивной деятельности, характеризующим экономические и доэкономические эпохи» {86}. Люди, чтобы жить и удовлетворять жизненные потребности в материальных благах, уже не станут нуждаться в труде. Вместо того чтобы вести речь о придании труду творческого характера, отрицается сам труд.
Такую, далекую от научности, постановку вопроса можно объяснить лишь тем, что автор не видит различия между трудом как общей основой, обеспечивающей существование людей жизненными средствами, и мотивацией трудовой деятельности: работать во имя удовлетворения потребностей благами или во имя творческой содержательности самого труда. Второй аспект в общем и целом зависит от тех производственных отношений, в условиях которых люди трудятся. И здесь нельзя смешивать физиолого-психические установки на труд, зависящие от содержательности работы, с общественной формой, в которой протекает производственная деятельность.
§4 Труд и производственные отношения
Чтобы правильно понять развитие труда и главной производительной силы, необходимо, как уже отмечалось, рассматривать их в системе определенных социально- экономических отношений. Труд всегда имеет конкретную общественную форму, и поэтому эволюция его носителей — производителей материальных благ — зависит от экономического строя общества.
Если разграничение процессов развития человека, процессов изменения материальных (вещественных) элементов производительных сил представляет определенную сложность, то, казалось бы, граница между человеком как субъектом производительных сил и как носителем производственных отношений ясна и не вызывает особых трудностей при ее определении.
На деле это не так. Факт существования определенных отношений между людьми в процессе труда и их воздействия на личность рабочего очевиден. Все дело в том, что понимать под отношениями в производстве, под их сущностью и как трактовать характер их влияния на личность работника.
Представители как первой волны научно-технической революции, так и постиндустриализма из отношений, складывающихся между людьми в процессе труда, исключают социально-экономические отношения, и прежде всего их главный момент-отношения собственности. Ж. Фридман, например, обвиняет К. Маркса в том, что он якобы сводит все связи людей в труде к производственным отношениям {87}. По мнению Фридмана, главной сферой проявления человеческих отношений в производстве выступает социальная психология, которую якобы не признает марксизм. В действительности марксизм, не отрицая значения социальной психологии, идеологических отношений между людьми, подчеркивает первичную, определяющую роль материальных производственных отношений, которыми обусловливается идеологическая и социально-психологическая сторона развития личности. Оставаясь идеалистами в понимании сущности трудовых отношений, представители индустриализма вместе с тем широко пользуются понятиями технические отношения, отношения управления и т. п. Это вполне соответствует их общей концепции. Раз рабочий, по их взглядам, представляет собой лишь звено технологического процесса или системы управления, то и отношения между рабочими в производстве должны полностью укладываться в рамки «технической среды». Бельгийский автор С. Бернард, солидаризируясь с Ж. Фридманом, включает в «техническую среду» наряду с другими элементами, например, отношения по организации труда. По его мнению, социальная среда в индустриальном обществе принимает форму технической среды, ибо последняя обусловливает настроения, мотивы, формы выражения чувств и техническую активность людей {88}.
Этот тезис необходимо отметить особо. Он направлен на то, чтобы на место социально-экономических отношений в производстве поставить «технические отношения» и тем самым выбросить из системы производственных отношений формы собственности и вместе с ними все социальные отношения, которые якобы поглощаются «технической средой». Идею, что изменение собственности может изменить что-нибудь в ситуации труда рабочих, заявляет П. Навиль в предисловии к книге А. Андриё и Ж. Линьона «Рабочий сегодня», можно считать мертвой. Но тогда в производстве останется лишь связь между рабочими и инженерно-техническим персоналом, между управляемыми и управляющими, выступающими в своих взаимоотношениях не как носители определенных отношений собственности, а лишь как работники, выполняющие разные производственные функции {89}.
Растворяя социально-экономические отношения в технических и организационных связях, некоторые авторы ставят затем личность рабочего в зависимость исключительно от организационно-технических отношений, которые якобы и определяют вместе со всей «технической средой» характер деятельности рабочего. Касаясь отрицательных сторон труда на капиталистических предприятиях, они не прочь объяснить их недостатками в организации труда. В западной социологии было модным объяснять пороки капитализма системой организации труда, в частности тэйлоризмом и фордизмом. Система Тэйлора, замечает один из французских защитников теории «человеческих отношений», Ф. Лемениль, имеет тяжелые последствия по отношению к личности рабочего и социальной жизни вообще {90}.
Системы Тэйлора и Форда обычно критикуют за то, что в них не учтены человеческие качества рабочего, а рассматриваются лишь его производственные свойства, его деятельность как рабочей силы. Казалось бы, тут-то и сделать вывод о необходимости установления иных социально-экономических отношений, учитывающих также человеческие качества рабочего. Увы, сторонники теории «человеческих отношений» предлагают лишь дополнить тэйлоризм «новой» доктриной «человеческих отношений», якобы способной восстановить достоинство человеческой личности рабочего.
При ближайшем рассмотрении теории «человеческих отношений» оказывается, что в ней под установлением человеческих отношений в производстве вовсе не подразумевается создание подлинно гуманных социально-экономических условий. Внедрение «человеческих отношений» предполагает лишь «улучшение» моральных факторов труда посредством всякого рода акций этического и правового порядка, призванных якобы оздоровить взаимоотношения между рабочими и управляющими, возвысить человеческую личность рабочего.
Теория «человеческих отношений» насквозь идеалистична. В ней общественные связи людей подменяются их субъективными отношениями, зависимыми от их идей, представлений, желаний; на место общественных производственных отношений, обладающих свойством объективности, подставляются идеологические отношения: мораль, настроения, мотивы к труду и т. д. Практически доктрина «человеческих отношений» не предполагает преобразования существующих порядков. Ее цель — «освятить» символом человечности эксплуатацию рабочих капиталистами, предложить новый источник увеличения прибылей.
Отсутствие интереса к труду и невозможность создания заинтересованности рабочего в труде в рамках капиталистического общества признается самими западными идеологами. Известный французский экономист и социолог Ж. Фурастье отмечает, что ныне большая часть рабочих не связывает свой труд с энтузиазмом. В прошлом, пишет он, понятия жить, производить, работать сливались и не было определенных слов, чтобы раздельно выразить эти реальности. Теперь же, в XX в., мы строго разделяем слова труд, энтузиазм, жизнь, рассматривая их как противоположности. «И это несоответствие между трудом и жизнью есть, по моему мнению, глубокая причина современного зла (mal). Мы не являемся счастливыми, когда работаем, потому что мы отделяем труд от жизни» {91}.
Ж. Фурастье далек, конечно, от того, чтобы причины названной им социальной болезни искать в капиталистической системе, и не с ней он их связывает. Ж. Фурастье в духе французских просветителей полагает, что причины подобного несчастья отпадут тогда, когда рабочие станут образованными, управляющие постигнут социологию и поймут истинное положение вещей. В общем, изменится человек, и тогда энтузиазм соединится с трудом. Ж. Фурастье не возлагает особых надежд на политику «человеческих отношений», на ее способность вызвать трудовое вдохновение у рабочих современного капиталистического общества. Он уповает на новую цивилизацию, называемую им терциерной, которая, якобы обладая социалистическими чертами, вновь породит трудовой энтузиазм.
Представители теории постиндустриализма, как и их предшественники, тоже настаивают на удалении из процесса труда социально-экономических отношений, особенно отношений собственности. Уже упомянутый отечественный апологет западного постиндустриализма В. Л. Иноземцев охотно защищает тезис Т. Сакайя о том, что в обществе, ориентированном на информационные ценности, тенденция к отделению капитала от труда заменяется на противоположную. «Из этого, —делает вывод наш автор, — вытекает возможность вынесения экономических отношений за рамки непосредственного процесса производства» {92}. Особенно он усердствует по поводу вынесения за рамки производства и общества отношений общественной собственности, существование которых он вообще не допускает. Аргумент таков: если что-то принадлежит всем, то, значит, никому. Логика на самом деле требует иного ответа: если всем, то и каждому. Но соответствующее этому правилу «представление об общинной, или общественной, собственности, по его мнению, есть логическая фикция» {93}.
Чтобы составить правильную картину взаимоотношений производства и труда, необходимо из всей совокупности производственных отношений выделить главные — отношения собственности — и через призму данных отношений рассматривать развитие производителей материальных благ. Характер собственности и соответствующие отношения распределения и обмена определяют все существенные стороны труда и личности рабочего: социальные мотивы его деятельности, его отношение к труду, настроение и т. д. Моральные, психологические и иные взаимоотношения людей не образуют самостоятельной сущности, они обусловливаются социально-экономическим положением рабочего.
Марксизм, безусловно, признает существование в системе производства специфических отношений, связанных с организацией труда, разделением производственных функций. Очевидно также, что научные элементы в организации труда на предприятии могут быть использованы как в капиталистическом, так и в социалистическом обществе. В. И. Ленин, например, не отвергал рациональных моментов системы Тэйлора и советовал ими пользоваться на социалистических предприятиях. В то же время В. И. Ленин называл метод Тэйлора потогонной системой, уродующей личность рабочего в условиях капиталистического применения этой системы.
Та или иная система организации непосредственного трудового процесса сама по себе не вызывает отрицательных социальных последствий. Система организации непосредственного трудового процесса зависит от уровня производительных сил и не может быть выше его. Например, ручной труд или конвейерная система обусловлены общим состоянием развития производства, поэтому их влияние на производителей материальных благ имеет историческое оправдание. Здесь положение такое же, как и при оценке прогрессивности того или иного необходимого этапа в истории человечества, в истории производства. Уровень производительных сил в феодальную эпоху, например, ограничивал развитие личности производителя, но это ограничение нельзя считать отрицательным в смысле его исторической неоправданности, нецелесообразности. В противном случае нужно было бы отбросить достижения всей предшествующей истории на том основании, что тогда работник не имел условий для более полного развития, которые создает современное производство.
Иное дело способ применения определенной системы организации труда в условиях того или иного социально-экономического строя. Конкретные формы организации труда на предприятии и результаты их влияния на личность рабочего всегда опосредованы существующими в данном обществе социально-экономическими отношениями. Без учета природы собственности, системы организации труда внутри всего общества невозможно правильно понять характер воздействия на производителя непосредственных производственных связей людей, конкретных форм организации трудового процесса.
Когда, например, марксисты говорят о противоречии, конфликте между производительными силами и капиталистическими производственными отношениями, они имеют в виду отношения частной собственности. В истории были попытки приписать марксизму взгляд, будто при капитализме отсутствует непосредственная организация труда на предприятиях. В свое время П. Струве упрекал К. Маркса в том, что якобы, согласно его учению, при совершении социалистической революции вместе с уничтожением капиталистических производственных отношений должны быть ликвидированы и все существующие конкретные методы организации самого трудового процесса.
Критикуя П. Струве, Г. В. Плеханов справедливо указывал, что когда в марксизме речь идет о несоответствии капиталистических производственных отношений характеру производительных сил, то понятие производственные отношения употребляется в более узком смысле —в смысле имущественных отношений. Что же касается непосредственной организации труда на современной фабрике, отмечал Г. В. Плеханов, то она прямо не характеризует хозяйственного порядка капиталистического общества, его имущественные отношения {94}.
Такое разграничение двух видов отношений производства, по-разному влияющих на работника, имеет важное значение. В марксистской литературе при объяснении развития производителей материальных благ совершенно верно делается упор на отношения собственности, ибо от них в первую очередь зависит социально-экономическое положение рабочего, его социальные качества.
Таким образом, принципиальными исходными посылками научного понимания природы воздействия производственных отношений на развитие главной производительной силы должны быть: 1) констатация того факта, что социально-экономические отношения составляют главную причину, определяющую общественное положение рабочего в системе производства, его отношение к труду и мотивы деятельности, социальный характер развития его личности и т. п., 2) признание невозможности сведения социально-экономических отношений к организационным производственным связям и неправомерности попыток ставить личность рабочего в зависимость только от этих связей.
Глава 4. Изменение соотношения умственных и физических функций работника
Развитие человека как производительной силы состоит прежде всего в изменении его места и роли в производственном процессе, что проявляется в преобразовании функций производительного работника и общей структуры труда в сфере материального производства. Рассмотрим закономерности, характеризующие изменение природы и соотношения трудовых функций в условиях современного технического прогресса.
§ 1. Современный технический прогресс и изменение места и роли человека в производстве
Исторический прогресс техники и человеческого труда, развитие форм их взаимодействия в общем и целом состоят в замене отдельных производственных функций человека работой машин.
В механизированном производстве, не подвергшемся автоматизации, за человеком закрепляются две основные функции: а) исполнительная (технологическая) функция по обслуживанию машин; б) умственная деятельность по контролю над производственными процессами и по их совершенствованию. Что касается третьей функции — применения двигательных сил человека в качестве источника энергии, то по сравнению с используемыми энергетическими природными силами она играет незначительную роль [7], хотя в абсолютном масштабе энергия человека не теряет своего значения. Там, где имеется ручной труд, живая энергия человека выступает главной двигательной силой.
Какие же функции человека замещаются машинами, какие останутся и какие новые функции возникнут в результате научно-технического прогресса, и прежде всего вследствие автоматизации и информатизации производства? Как выглядит взаимоотношение между человеком и орудиями (а также предметом) труда в этих условиях?
В области энергетической функции труда техника освобождает человека от роли живого двигателя орудий производства. Эта задача решается уже в обычном механизированном производстве. Однако машинное производство, заменяя человека как двигательную силу машин природными силами, оставляет за энергией человека роль источника его собственных исполнительских функций у машин. Автоматизация идет дальше: она вытесняет биологическую энергию человека не только как двигателя машин, но и как источник человеческой исполнительской деятельности по обслуживанию машин, так как последняя передается системе автоматических машин, приводимых в движение используемой природной энергией.
Можно ли из этого сделать вывод, что в будущем энергетическая функция труда исчезнет совершенно? Такое умозаключение, очевидно, не имеет оснований. Во-первых, биологическая энергия частично останется нужной человеку в его деятельности по обслуживанию, наладке, ремонту автоматического оборудования хотя бы потому, что для исполнения подобных работ человеку необходимо приводить в действие свои руки, что невозможно без соответствующего расходования собственной физической энергии. Во-вторых, никогда, видимо, биологическая энергия окончательно не уступит своего места какой-либо механической энергии в процессах управленческой, умственной, особенно творческой, деятельности человека, хотя по мере передачи определенных умственных операций кибернетическим машинам одновременно расширяется применение внешних природных сил и в этой сфере.
Еще более значительно влияние технического прогресса на изменение исполнительской (технологической) функции труда.
В широком смысле исполнительская функция труда предполагает, что человек входит в непосредственный технологический процесс в виде его определенного звена, т. е. выполняет операции, без которых система машин не могла бы действовать. Указанными операциями могут быть: а) транспортные работы; б) воздействие на предмет труда при помощи орудий производства и инструментов; в) собственно исполнительские функции у машин (работа станочника), когда машина сама обрабатывает предмет труда, а человек обслуживает машину; г) наладка, сборка и ремонт механизмов; д) физическая деятельность по управлению машинами.
Что касается первых двух операций, то они в общем и целом вытесняются машинами на стадии механизированного производства, которое за счет освобождения человека от данных функций существенно увеличивает долю его труда, используемого при обслуживании машин.
Основное назначение автоматизации в отношении технологических задач труда сводится к освобождению человека от исполнительных функций у машин. При автоматизации обработка сырья и материалов и превращение их в готовый продукт происходит без непосредственного участия и приложения человеческих рук. Автоматическая система машин «выполняет все движения, необходимые для обработки сырого материала, без содействия человека и нуждается лишь в контроле со стороны рабочего» {95}.
Это обстоятельство коренным образом изменяет место человека в производственном процессе: автоматизация выводит человека из производства как носителя исполнительских функций по обслуживанию машин. Здесь, говоря словами К. Маркса, рабочий уже не тот, каким он был, когда вклинивал видоизмененный предмет природы между собой и предметом труда; теперь он помещает между собой и неорганической природой естественный процесс, который он преобразует в промышленный. Он становится рядом с процессом производства, вместо того чтобы быть его главным агентом {96}.
Означает ли это, что человек полностью освобождается от исполнительной деятельности?
Имея в виду работу по обслуживанию машин, можно определенно сказать, что человек при автоматизации, вместо того чтобы быть включенным в непосредственный производственный процесс в качестве его живого звена, выходит из технологического процесса и в указанном смысле перестает быть его агентом. Но другие технологические функции остаются за человеком. К ним относятся, с одной стороны, пуск, наладка, ремонт автоматов, с другой — физическая деятельность по контролю и регулированию производственных процессов. В будущем они тоже в значительной мере будут заменены работой машин, но при всех условиях общественное производство не может обходиться без человека. Определенные технологические функции, притом физического порядка, и впредь сохранятся за людьми.
Если исходить из современного состояния автоматизации и перспектив комплексной полной автоматизации производственных процессов, то становится ясно, что главной сферой применения физической деятельности работника будет, во-первых, наладка и ремонт механизмов, а во-вторых, управление автоматическими машинами в той мере, в какой оно требует физических усилий. Человек как носитель физического труда, следовательно, перестает служить звеном той части производственного процесса, которая связана с непосредственным воздействием на предмет труда. Он вмешивается в данный процесс лишь при наладке и ремонте механизмов.
Что же касается управления машинами, то здесь в обозримый исторический период вряд ли можно будет обойтись без человека. Он сохранит свое значение главного звена в системе управления. Однако и в первом случае, и особенно во втором физический труд сведется к легким операциям. В конечном итоге физический труд совпадет с естественными движениями человека, необходимыми для обслуживания производства.
Существенные и качественно новые преобразования начинает вносить автоматизация в сферу умственного труда. Умственные функции труда выражаются в двух основных моментах: в чувственно-мыслительной деятельности по контролю, управлению и наблюдению за производственными процессами и занятиях по конструированию машин, развитию техники и науки. Первый момент преимущественно связан с выполнением обычных умственных операций, предполагающих наличие производственного опыта, умений и технических знаний, второй — составляет творческую, мыслительно-логическую сторону умственного труда.
До автоматизации производства все умственные задачи выполнялись, как правило, человеком, хотя и раньше люди пользовались различными приборами, облегчающими их работу по контролю и управлению машинами. С автоматизацией производства начинается усиленный процесс замещения умственных функций работой кибернетических машин. Он охватывает в первую очередь контрольные и управленческие формы деятельности человека, а также его определенные, пока что простые, хотя и трудоемкие, логические операции.
Автоматизация несет новые средства контроля и управления, действие которых основано на принципе обратной связи. С помощью электронных счетно-решающих устройств, обладающих большой скоростью выполнения операций, обширными возможностями накопления и систематизации информации, постоянно учитываются результаты работы всей системы машин, устраняются возникающие помехи, регистрируются сигналы, с тем чтобы автоматически регулировать движение всей системы при выполнении определенных задач. На машины, следовательно, возлагаются многие операции, раньше выполнявшиеся людьми.
В условиях автоматизации умственная деятельность людей приобретает новое содержание. Одной из главных ее сторон становится управление машинами и контроль, наблюдение за их работой. Функция управления и контроля по сравнению с обычным производством значительно изменяется и усложняется: перед человеком возникает задача одновременного управления все большим и большим количеством объектов; увеличивается скорость реакции людей и повышаются требования не только к мыслительной, но и к сенсорной деятельности работника; от человека отделяется объект управления, и вместо его непосредственного восприятия человек должен пользоваться опосредствующими средствами, передающими информацию, которую он обязан декодировать.
Другой новой функцией умственного труда начинает выступать программирование и составление режимов технологического процесса, что вызывает потребность в глубоких экономических, технических, математических знаниях.
Автоматизация, наконец, чрезвычайно повышает роль научного творчества. Машины, замещающие или облегчающие определенные виды умственного труда, освобождая людей от многих утомительных и однородных мыслительных операций, дают возможность увеличить масштабы инновационной и научной деятельности вообще, направлять усилия человека главным образом на теоретические изыскания.
Анализ преобразований в деятельности человека, обусловленных техническим преобразованием производства, дает возможность определить новую роль человека в производстве и соответственно выявить качественные особенности замены человеческого труда работой машин. Если критерием оценки считать степень вытеснения человеческого труда машинами, то в этом отношении можно выделить по крайней мере три признака, или особенности, автоматизации и информатизации. Они связаны с замещением машинами: а) определенных умственных функций труда, б) человеческой исполнительской деятельности у машин и в) энергетических сил людей.
Изменение места человека в производстве, обусловленное внедрением автоматики, имеет и другой аспект: дальнейшее превращение субъективного принципа построения производственного процесса в объективный принцип. Как известно, между орудиями труда и производителями имеется внутренняя связь. Развитие орудий труда во многом зависит от способностей взаимодействующих с ними людей, и, наоборот, развитие производителя в значительной мере обусловлено состоянием и характером техники.
В мануфактурный период взаимоотношения между человеком и орудиями труда в процессе производства характеризовались тем, что производственный процесс и орудия труда соответствовали способности человека выполнять определенную частичную операцию, что отражалось и в материальной форме самих орудий. Вследствие этого функционирование и развитие орудий труда непосредственно зависели от свойств субъекта, свою дееспособность они проявляли лишь в руках людей со специфическими функциями и способностями. Производственный процесс, заранее приспособленный к рабочему и учитывающий его возможности и умение, строился по субъективному принципу.
Субъективное начало организации производственного процесса неизбежно ограничивало развитие техники, ее производительные возможности, поскольку сам характер орудий труда определялся узкой, односторонней, частичной функцией или способностью работника. Дальнейший прогресс производства необходимо должен был преодолеть этот субъективный принцип.
С возникновением крупного машинного производства взаимоотношения между человеком и орудиями труда претерпели существенные изменения. В силу того, что вместо двигательных сил рабочего стала использоваться в громадных масштабах природная энергия, а также вследствие передачи функций непосредственного воздействия на предмет труда рабочей машине, субъективный принцип построения производственного процесса уступил место объективному началу. «При машинном производстве, — писал К. Маркс, — этот субъективный принцип разделения труда отпадает. Весь процесс разлагается здесь объективно, в зависимости от его собственного характера, на свои составные фазы, и проблема выполнения каждого частичного процесса и соединения различных частичных процессов разрешается посредством технического применения механики, химии и т. д.» {97}
Новый принцип организации производственных процессов открывал исключительный простор для использования и развития производительных возможностей техники. Двигательная и рабочая машина были освобождены от ограничений, связанных со специфическими способностями человека к труду. Устранение из производственного процесса таких ограничений открыло новые пути дальнейшего технического прогресса.
На этапе механизации, однако, объективный принцип построения производственного процесса предполагает также существование элементов старого, субъективного начала. Происходит это потому, что в механизированном производстве исполнительские функции у машин, а также задачи контроля и управления остаются за человеком и зависят от его довольно ограниченных в этом отношении возможностей. Указанное обстоятельство не может не воздвигать границы перед техническим развитием. Потребность устранить их вызывает необходимость автоматизации производства.
С переходом к автоматизированному производству объективное начало в организации производственного процесса приобретает новое качество, становится господствующим, что обусловливается передачей энергетических и исполнительских трудовых функций машинам и освобождением производственного процесса от ограниченных физических возможностей производителя. С другой стороны, присоединяя к существующим трем звеньям системы машин (рабочая машина, передаточный механизм, двигатель) четвертое звено — механизмы управления и регулирования производственного процесса, вытесняющие контрольные функции людей, автоматизация устраняет ограничения, привносимые в производственный процесс свойствами психической отражательной деятельности человека. В результате этого создается возможность применять в производстве процессы огромной скорости и точности, самые многообразные машины, действующие в условиях высоких давлений, температур, производить расчеты, требующие больших и быстрых вычислений.
Делая производственный процесс независимым от ограниченных возможностей человека, автоматизация открывает путь к оптимальному использованию техники, т. е. к использованию всех потенций техники и природных явлений. На этом пути достигается невиданная в истории производительность труда. Но это означает в то же время выход работника из непосредственного производственного процесса, связанного с воздействием на предмет труда. В литературе вполне обоснованно утверждается, что в далеком будущем даже человеческие функции по управлению и контролю в значительной мере перейдут к электронным вычислительным устройствам, которые заменят операторов, управляющих технологическими процессами. Это позволит создать полностью автоматизированные заводы и фабрики, способные работать «на замке».
Тогда, спрашивается, как совместить подобную перспективу с необходимостью участия человека в производстве материальных благ? Автоматизированное производство, как уже говорилось, и теперь, и впредь не может обходиться без участия людей. Даже самое совершенное автоматическое предприятие для своего функционирования требует составления программы, параметров производственного процесса, что всегда будет функцией человека. Кроме того, машины будут нуждаться в человеческом труде для своего управления, где люди остаются главным звеном. Уже из этого следует, что автоматические машины и производственный процесс должны быть в определенной мере приспособленными к самому субъекту, соответствовать его возможностям. Не случайно при разработке новых конструкций машин инженеры-конструкторы вместе со специалистами по индустриальной психологии исходят из необходимости участия в их эксплуатации людей и соответственно учитывают физические и психические свойства работника.
Это объясняется во многом тем, что ныне в процессе автоматизации используются еще старые формы и конструкции орудий труда и технологических процессов, рассчитанные на прежний тип производства и труда. Науке и технической мысли не сразу удается найти совершенно новые формы орудий и технологии, полностью соответствующие требованиям объективного принципа построения производственных процессов. Это чрезвычайно трудная задача. И все же технический прогресс идет в направлении создания качественно новых типов машин и технологий, максимально свободных от ограничений, связанных с участием человека.
Вместе с тем этот процесс порождает противоречие: с одной стороны, он ведет к ослаблению необходимости приспосабливать производственные процессы к свойствам человека, с другой — нуждается в участии человека, и, следовательно, производственный процесс (особенно система управления) должен в определенной мере быть приспособленным к функциям производителя. Это несоответствие между развивающимся объективным принципом построения производственных процессов и сохраняющимися остатками субъективного принципа является реальным противоречием современного развития техники, составляет важнейшее движущее начало технического прогресса.
Небезынтересен вопрос и о приспособлении работника к производственному процессу. Необходимость освобождения процесса производства от ограничивающих его свойств человека не означает, что люди по характеру своей производственной деятельности перестают зависеть от техники, что они не должны совершенствоваться в связи с развитием техники. Это освобождение имеет смысл лишь в том, что перестает быть нужным отбор частичных способностей к труду, частичных рабочих, закрепленных за строго определенными машинными операциями. В другом же отношении человек, чтобы обслужить автоматизированное производство, должен быть приспособлен к нему.
Для того чтобы совершался процесс производства, человек и в условиях автоматизации должен включаться в сферу производства. Но входит он туда со своими новыми свойствами и видами деятельности, которые уже не накладывают ограничений на производственный процесс, а, наоборот, способствуют его развитию. Такими свойствами выступают творческие способности человека, его всестороннее развитие. Полная пригодность человека к изменяющимся потребностям производства и технического прогресса — вот каким будет высшее приспособление человека к новым условиям производства.
Говоря о развитии производительных сил в будущем обществе, Ф. Энгельс писал: «... чтобы поднять промышленное и сельскохозяйственное производство на указанную высоту, недостаточно одних только механических и химических вспомогательных средств. Нужно также соответственно развить и способности людей, приводящих в движение эти средства» {98}. Противоречие между стремлением избежать приспособления производственного процесса к свойствам человеческого организма («выход» человека из непосредственного процесса производства) и потребностью его участия в материальном производстве решается в определенном отношении этим путем, т. е. всесторонним развитием умственных способностей человека, его изменением как производительного работника.
Подведем некоторый итог. Современный технический прогресс коренным образом преобразует содержание и характер производительного труда. В каком же направлении идет это преобразование?
Во-первых, при автоматизации человеческие энергетические и исполнительские функции передаются машинам, а за человеком остается контроль и управление производственными процессами. Первые из указанных задач — физические, вторые — преимущественно умственные. Процесс передачи функций от человека к машине сопровождается, следовательно, увеличением роли умственного и уменьшением значения физического труда.
Во-вторых, возлагая определенные контрольные и управленческие операции на кибернетические машины, автоматизация опять-таки ведет к тому, что на долю человека выпадают, в основном, умственные занятия, творческая деятельность.
И наконец, заменяя субъективный принцип организации производственного процесса объективным и освобождая таким образом производственные процессы от ограниченных возможностей человеческого организма, автоматизация все более превращает эти процессы в объект применения науки. Их расчленение и связь, обусловленные собственным характером материальных средств и сил, дают возможность создать технологию производства, основанную на принципах науки. И в данном случае происходит расширение масштабов использования умственного труда.
Перечисленные однопорядковые последствия развития техники дают возможность установить характерную для современности закономерность развития человеческого труда: непрерывное и все усиливающееся возрастание доли умственного труда в совокупном труде, используемом в производстве.
Уже первые шаги автоматизации ставят рабочего в такое положение, при котором он больше занимается различными расчетами, наблюдает за работой механизмов и приборов, контролирует их, т. е. выполняет в основном умственные задачи. По данным, полученным в свое время Лабораторией экономических исследований Ленинградского государственного университета, труд наладчика автоматической линии содержал следующие затраты рабочего времени: [8]
а) наблюдение и контроль за ходом производственного процесса —55%;
б) наладка и подналадка оборудования —22%;
в) ремонт оборудования—18%;
г) загрузка заготовок и съем готовых деталей — 5%.
Как видно из приведенных данных, труд наладчика все больше превращается в вид умственной деятельности. В нем преобладают элементы инженерно-технического труда, расчетные функции, наблюдение и контроль.
На предприятиях с автоматизированным оборудованием по сравнению с предприятиями, оснащенными неавтоматизированным оборудованием, выше удельный вес рабочих наиболее квалифицированных профессиональных групп: наладчиков, ремонтных рабочих и электромонтеров. На таких предприятиях они составляют основную часть рабочих. С внедрением автоматизации наблюдается и соответственный рост квалификационного уровня всех рабочих. Если в цехе штангенциркулей завода «Калибр», где все оборудование является неавтоматизированным, средний разряд рабочих был 3-4-й, то в цехе автоматов 1-го Государственного подшипникового завода, где автоматизировано все оборудование, средний разряд рабочих был уже 6-й. Чем больше удельный вес автоматизированного и специализированного оборудования, тем выше квалификационный уровень рабочих, тем выше удельный вес рабочих профессиональных групп широкого профиля, имеющих высокую квалификацию и значительную общеобразовательную подготовку.
Технический прогресс ведет к существенному изменению структуры труда как совокупного, так и отдельного работника. И там, и здесь наступает перестройка пропорций труда за счет непрерывного нарастания доли творческой умственной деятельности. На ее сторону все более перемещается центр тяжести всего человеческого труда, занятого в производстве.
Превращение умственного труда в основной вид человеческой производственной деятельности и есть тот новый фактор, который наилучшим образом отвечает участию человека в производстве.
§ 2. Научное развитие производителей материальных благ
Эволюция труда, изменение соотношения его физических и умственных функций нагляднее всего проявляются, как показано, в нарастании объема умственного труда. Этот аспект эволюции труда давно замечен и довольно широко изучается и обосновывается экономистами и социологами.
Развитие труда, однако, не исчерпывается простым количественным ростом доли умственной деятельности, который уже преобразует структуру всего совокупного общественного труда. Гораздо важнее изменение качества самого умственного труда, которое сопутствует его количественному увеличению.
Это — новая проблема, она касается научного развития непосредственных производителей.
Чтобы яснее представить смысл поставленной проблемы, необходимо иметь в виду наличие двух уровней в умственной производственной деятельности работника. По отношению ко всему общественному сознанию указанными уровнями, или этапами, считаются обыденное и теоретическое сознание. Представляется возможным и даже необходимым распространение аналогичного деления и на производственное сознание, на познавательную деятельность человека в производстве. Обыденное сознание в производстве составляет совокупность эмпирических знаний и наблюдений, практического производственного опыта, умений и навыков умственного труда. Более высокий вид умственной производственной деятельности — научное мышление — предполагает знание определенной суммы научных принципов и их практическое применение, проведение экспериментов и опытов с целью изменения техники и развития научно-технической или экономической теории.
Отмеченные два этапа сознания в общем и целом выражают неодинаковую степень и различный характер отражения человеком окружающих его производственных условий. На одном уровне познаются поверхностные связи, внешние проявления природных и технологических процессов, на другом —их сущность, законы. В более конкретном виде различие двух уровней сознания можно было бы провести по ряду признаков.
Знания на этапе обыденного сознания приобретаются опытным путем, посредством наблюдений или усвоения наследия предшествующих поколений производителей и носят эмпирический характер. Научное же мышление предполагает овладение принципами науки, знание научно-технических основ производства. Оно — результат изучения законов природы и технологии.
Обыденное сознание складывается стихийно. Его носитель не осознает, какие законы или принципы науки он применяет в процессе труда: они им используются стихийно. Научное мышление связано с сознательным применением принципов науки или их развитием. В данном случае работник представляет, какие законы науки он применяет, и использует их вполне осознанно. Его творческая деятельность опирается на научные достижения.
Обыденное сознание по своей структуре, как правило, несистематизированно, в нем отсутствует единое начало. Научное мышление, напротив, проникнуто единой идеей, выступает как некая система мыслей, имеющих стройную логическую структуру.
Между обычным и научным мышлением не существует, конечно, пропасти. Уже в эмпирических знаниях и опыте содержатся элементы науки. Практический производственный опыт служит одной из важных основ развития научного познания. Поэтому их противопоставление относительно. Важно установить, какие изменения претерпевает взаимодействие между обыденным сознанием и научным мышлением в условиях современного производства, какого рода умственная деятельность более всего отвечает потребностям автоматизации и современного технического прогресса вообще.
До появления крупной машинной индустрии для функционирования производственного процесса оказывались достаточными эмпирический производственный опыт самих производителей, их личное искусство и мастерство. Техническая база производства — ручные орудия и ремесленные инструменты — не нуждалась, как правило, в технологическом применении науки и долгое время могла развиваться на основе практических знаний непосредственных производителей.
Положение коренным образом изменилось в крупной промышленности. Здесь средства труда, выступая в виде машин, получают такую форму существования, которая обусловливает замену эмпирических приемов сознательным применением естествознания {99}. Еще в большей мере научный характер приобретает производство в XX в., в эпоху автоматизации. Автоматизированное производство невозможно без использования науки, которая органически с ним срастается, становится частью производственного процесса. Последний в свою очередь превращается в технологическое применение науки.
Понятно, что в этих условиях деятельности производительного работника не может соответствовать обыденное сознание. Научный характер производства предполагает труд, основанный на сознательном применении принципов науки. Само развитие производства, особенно автоматизации, порождает настоятельную потребность в замене обыденного эмпирического сознания производителя научным мышлением.
Однако степень превращения обыденного сознания в научное, уровень соединения науки с трудом зависят не только от эволюции технических средств, но и от социально-экономической системы общества. Последняя в значительной мере определяет использование науки, взаимоотношения между наукой и трудом, уровень и темпы роста образования трудящихся масс.
В условиях, когда труд подчинен капиталу, достижения науки, реализованные в машинах, выступают по отношению к рабочему как капитал, враждебная, чуждая труду сила, как средство эксплуатации рабочих, присвоения их прибавочного труда. Капиталистическая промышленность, увеличивая масштабы применения науки к производству, концентрирует духовные потенции на стороне немногих и сокращает их в труде большинства—непосредственных производителей. В результате нарушается единство труда и науки.
Объективно автоматизация производственных процессов требует передачи рабочему функции наблюдения и контроля; главным содержанием его труда становится надзор над производством и регулирование его. Это должно поднимать духовное содержание труда рабочего, требовать знания основ науки. Однако действие этой прогрессивной тенденции в условиях капитализма наталкивается на препятствия, создаваемые капиталистическими производственными отношениями.
Применение машин, как известно, увеличивает свободное время всего общества: сокращая необходимое рабочее время, оно как бы выделяет всем членам общества время для их собственного развития. Казалось бы, что по мере возрастания количества свободного времени создаются большие возможности для совершенствования интеллектуальных сил каждого индивида и общества в целом. Но свободное время в условиях капитализма принимает, во-первых, форму досуга для немногих, во-вторых, становится условием для увеличения прибавочного труда. Капитал уменьшает необходимое рабочее время, чтобы увеличить прибавочное время и прибавочный труд. Поэтому свободное время принимает крайне антагонистическую форму.
И наконец, еще в одном отношении крупная машинная промышленность делает жизненной необходимостью знания рабочими основ науки, требует обобществления науки. Машинное производство вызывает замену частичного рабочего всесторонне развитой личностью. Чтобы осуществлялся производственный процесс, базирующийся на сложной технике, рабочий должен владеть определенными общетеоретическими и техническими знаниями. Расстояние между рабочим и наукой объективно должно бы сокращаться. Но в то же время в условиях капитализма непосредственный производитель не имеет достаточных возможностей стать всесторонне развитой личностью, сочетающей в своей деятельности физический труд с наукой.
Все эти противоречия не могут быть разрешены в рамках капиталистического способа производства. Здесь они обостряются. Их преодоление требует замены капитализма.
Опыт СССР показывает, что при социализме небывало ускоряется процесс объединения науки с непосредственным трудом. Обусловливаемые природой крупной промышленности объективные процессы, ведущие к приобщению рабочих к науке, в социалистическом обществе получали широкий простор для своего развития.
Наряду с беспримерными темпами роста количества научных работников советское общество с самого начала организует мощный подъем образовательного уровня народных масс. Достаточно привести некоторые статистические данные, чтобы показать масштабы увеличения образовательного уровня населения СССР.
Развитие народного образования привело к резкому повышению образователь-Изменения в уровне образования работников физического и умственного труда (на 1000 человек имеют высшее и среднее [полное и неполное] образование) за период с 1939 по 1976 г*
*Таблица рассчитана по материалам статистического сборника «Народное образование, наука и культура в СССР». М., 1977. С. 13, 15.
Образовательный уровень рабочих Невского завода имени В. И. Ленина (в %)**
** Материалы Лаборатории экономических исследований Ленинградского государственного университета.
ного уровня рабочих промышленности. Это можно было проследить на примере отдельных промышленных предприятий г. Ленинграда. Приведем некоторые данные, полученные Лабораторией экономических исследований Ленинградского государственного университета.
Таблица показывает, что удельный вес рабочих с образованием 7-10 классов и среднетехническим образованием возрос с 24,3% в 1948 г. до 65,3% в 1960 г. Если в 1948 г. не было рабочих, окончивших техникумы, то в 1960 г. свыше 2% рабочих имели законченное специальное среднее образование. За этот период удельный вес рабочих завода, имеющих семилетнее образование, увеличился почти вдвое. Показательным является снижение численности рабочих, не имеющих семилетнего образования, с 75,7% в 1948 г. до 34,7% в 1960 г., в том числе с образованием четыре класса и ниже —с 50,1 до 11,7%. Такие крупные достижения в повышении образовательного уровня рабочих были характерны не только для отдельных передовых предприятий, но и для целых экономических районов.
Конечно, на практике на автоматизированных предприятиях образование рабочих не всегда полностью соответствовало потребностям техники. Из-за неполной автоматизации, а также вследствие недостатков в планомерном распределении рабочих кадров нередко к работе с такой техникой привлекались слабо подготовленные люди и не всегда использовались более образованные работники, особенно из молодежи.
С другой стороны, ввиду массового привлечения в промышленность и сельское хозяйство выпускников средней школы нередко возникало несоответствие между ограниченными требованиями к уровню знаний и высокой подготовкой молодого рабочего. Здесь обнаруживалось явное противоречие: культурно-технический уровень части рабочих настолько вырос, что не укладывался в рамки, обусловленные характером многих видов функционирующей техники.
Оценивая характер умственной деятельности работников, нельзя было ее характеризовать только как научное мышление. Производственный опыт, личное искусство и мастерство, обыденное производственное сознание сохраняли свою ценность. В отраслях производства с наличием ручного труда, а также исполнительских функций у машин мастерство и опыт, навыки и сноровка рабочего играют и поныне немаловажную роль. Вместе с тем нельзя было не видеть новых явлений: технический прогресс, автоматизация и комплексная механизация производства вызывали к жизни поколения рабочих, в умственной деятельности которых происходили серьезные изменения. Эта деятельность начинала представлять собой нечто большее, чем обычный эмпирический производственный опыт. В ней все более преобладало сознательное использование науки.
Вот что писали по этому поводу передовые рабочие. «Раньше, — писал фрезеровщик Кировского завода И. Д. Леонов, —можно было преуспеть, полагаясь на физическую силу, ловкость, сноровку. Основанное же на высокой технике советское производство, чем дальше, тем все сильнее требует умения разбираться в сложных станках, приборах, автоматических устройствах, усовершенствованных инструментах. Короче говоря, для головы становится больше дела, чем для рук» {100}.
Эту же мысль высказывал формовщик Минского завода имени С. М. Кирова А. П. Ковальчук: «Применение новой техники и технологии в металлургическом производстве настойчиво напоминает нам о том, что, как бы ни был велик наш опыт, низкий уровень общеобразовательной и технической подготовки все более мешает нам хорошо трудиться. Я чувствую, что мне нужно знание физики, химии, умение разбираться в чертежах. Без этого я не смогу по-прежнему занимать передовое место в производстве» {101}. А вот слова рабочего И. Дегтярева: «В наши дни, когда быстро развивается автоматика, когда все больше становится на предприятиях станков с гидрокопировальными и программными устройствами, учиться необходимо. Эти станки требуют очень глубоких теоретических знаний, а не только навыков» {102}.
Безусловно, научно-техническая деятельность характерна прежде всего для инженерно-технических и научных работников. Также верно, что преобладающая часть научных функций производственного процесса осуществляется специальными людьми: инженерами, техниками, работниками науки. Что касается основной массы рабочих, то в их труде пока что преобладают обычные духовные функции труда. Самым наглядным и вместе с тем исторически важным проявлением воссоединения непосредственного труда с наукой служило движение рационализаторов и изобретателей.
Казалось бы, например, что создание новых инструментов, изменение и совершенствование конструкций резцов, фрез и т. п. — дело специалистов, а не рядовых рабочих. Между тем практика показывала, что значительную часть творческих работ по изобретению и совершенствованию режущего инструмента осуществляют рабочие. Многое сделали в этой области труженики ленинградских предприятий. Несколько оригинальных конструкций фрез создали и внедрили в производство новаторы Кировского завода. Некоторые фрезы И. Д. Леонова вошли в Государственный стандарт взамен старых образцов. Рабочий Станкостроительного завода имени
Рационализаторство и изобретательство на Кировском заводе
Я. М. Свердлова В. С. Кузнецов изобрел новые, еще более производительные фрезы, успешно конкурирующие с фрезой И. Д. Леонова.
Подобные факты свидетельствуют о том, что рабочие, выполняя многие научноинженерные функции производства, становятся на путь научного мышления, подлинного творчества. В их труде эмпирический опыт и обычные навыки все более уступали место научному познанию. И это закономерно. Технический прогресс преобразует характер самой духовной деятельности непосредственных производителей материальных благ. С уменьшением значения физических сил рабочего в производстве падает роль и обыденного сознания. Высокой производительности труда достигает тот рабочий, который изменяет, совершенствует технику, а не просто хорошо ее использует. Спрашивая передовых рабочих, как они добиваются высоких показателей, можно было получить ответ: «изобрел приспособление», «усовершенствовал технологию производства», «создал новый инструмент», «изобрел новый механизм» и т. п.
Проблема замены обыденного сознания научным в свое время заинтересовала ученых. Мною и моим аспирантом Т. М. Даутовым было проведено конкретно-социологическое исследование на Кировском заводе в Ленинграде. Ставилась задача определить, насколько рационализаторы используют науку в своей деятельности, в какой мере их труд носит научный характер. Была изучена деятельность 50 рационализаторов и изобретателей. Применялись различные методы: анкеты, интервью, анализ материалов БРИЗа, заводской научно-технической библиотеки и др. Вот некоторые результаты этого исследования.
Об общей картине рационализаторской и изобретательской деятельности на заводе можно судить по приводимой таблице.
Число рационализаторов и изобретателей на заводе в 1962 г. возросло по сравнению с 1957 г. на 1168 человек, а количество внедренных в производство предложений—на 1349. Только в 1962 г. рационализаторы и изобретатели завода разрешили 78 крупных технических проблем. Из заводских новаторов 160 человек имеют от двух до трех авторских свидетельств.
Для выяснения степени применения науки в рационализаторской работе было поставлено несколько вопросов, раскрывающих проблему с разных сторон. Надо было прежде всего установить сам факт обращения рабочих к науке, ее сознательного применения. На вопрос анкеты: «Знание каких научных дисциплин помогло Вам в процессе работы над рационализаторским предложением или изобретением?» — были получены следующие ответы [9]:
Использование науки в рационализаторской деятельности
В ответах рационализаторов, как правило, содержались указания на определенные науки, законы науки, которые они применяли в процессе работы над предложением или изобретением. Один из рабочих, например, пишет: «Сочетание электротехники, химии и механики. Физика и химия —в главном, математика — во вспомогательном. В физике наиболее важными были для меня электротехника и механика».
Рабочие довольно четко разграничивали применяемые ими принципы науки и производственный опыт. Одни из них ссылались одновременно на науку и личный опыт, разделяя их, другие прямо говорили об использовании только своего практического опыта. Последние обычно не имеют достаточного образования, это люди старшего возраста, они не читают научной литературы, не учатся.
О научном характере рационализаторской деятельности можно судить по факту проведения опытов. На анкетный вопрос: «Проводите ли Вы эксперименты в ходе работы над рационализаторским предложением или изобретением?» — ответы распределились таким образом:
Участие в проведении опытов
Большинство опрошенных занимались экспериментированием в заводских условиях. Рационализаторы полагают, что без опытов невозможна никакая творческая деятельность.
Другим важным критерием научного характера рационализаторской деятельности может служить знакомство с научной литературой. И в этом отношении ответы рационализаторов и изобретателей чрезвычайно показательны.
Знакомство с научной литературой
Подавляющее число опрошенных проявляют интерес к научной литературе, постоянно ее читают, знакомятся с новыми книгами и журналами по специальности.
Многие из новаторов завода являются авторами опубликованных научно-технических работ*:
Значительная часть авторов — рабочие. В опубликованных работах они обычно обобщают свои достижения, раскрывают теоретические основы своих предложений или изобретений, делятся опытом. Много публикаций, например, у И. Д. Леонова, Л. К. Лалетина, П. А. Зайченко и другие. Примером замечательного рационализатора может служить слесарь-механик В. А. Богданов, 1911 г. рождения, со стажем работы 36 лет, окончивший семь классов и ФЗУ, имеющий смежные профессии токаря и фрезеровщика. В течение ряда лет (стаж рационализаторской работы 30 лет)
В. А. Богданов занимался конструированием станков для электроимпульсной обработки металлов. На вопрос анкеты о применении науки в своей деятельности он ответил: «Использовал законы электрического разряда в жидких и газовых диэлектрических средах». В своих изысканиях он постоянно обращается к экспериментам, научной и технической литературе, в том числе изданной на английском языке. Результаты исследований опубликованы им в статьях «Опыт внедрения электроискровой обработки на Кировском заводе» {103}; «Электроимпульсное прошивание пазов и отверстий» {104}; «Изготовление на электроискровых станках большего количества отверстий в деталях машин» и в ряде других.
Рационализаторство и изобретательство имеют громадное значение в выполнении научных функций современного производства. Однако новаторство и творчество трудящихся масс все же остаются на уровне научной самодеятельности и отличаются от профессиональной научно-технической работы. Основное свое время и силы большинство рабочих и крестьян отдают еще непосредственному физическому труду. Производство материальных благ и научный труд выпадают на долю различных людей и социальных групп. Соответственно этому сохраняется различие (как по характеру, так и по уровню) между научной самодеятельностью масс и умственным трудом инженерно-технических работников.
В перспективе деятельность работников производства достигнет уровня инженерно-технического труда, который тоже не останется без изменения. Уже современный технический прогресс настойчиво ставит перед инженерно-техническим персоналом задачи исследовательского характера.
Инженерно-технический труд подвергается изменениям и в другом отношении: он все более трансформируется в преобладающий вид производственного труда и должен в итоге сделаться той основной формой производственной деятельности, которая воплотит в себе единство умственного (научного) и физического труда. В конечном счете рабочий, инженер и ученый должны слиться в одном лице.
Труд в материальном производстве, писал К. Маркс, может стать свободным и творческим благодаря тому, что 1) дан его общественный характер, 2) что он имеет научный характер, что он есть одновременно с этим всеобщий труд, напряжение человека не как определенным образом дрессированной силы природы, а как субъекта, который в процессе производства выступает не в чисто природной, естественно выросшей форме, а в качестве деятельности, управляющей всеми силами природы {105}.
Очевидно, что такая деятельность не может быть ненаучной.
§ 3. Применение науки и развитие человека — основа производства будущего общества
Проблема обыденного и научного сознания не чисто теоретический вопрос, по которому можно спорить, высказывать разные суждения и т. д. Процесс перерастания обыденного сознания в научное мышление —это главный канал действительного, практического превращения науки в непосредственную производительную силу. Наука становится такой силой лишь тогда, когда реализуется в умах производителей, вливается в их живой труд и воплощается в нем. Эффективность науки в качестве производительной силы, по меткому выражению академика С. Г. Струмилина, «прямо пропорциональна объему внедряемых знаний, умноженному на глубину их усвоения и широту распространения среди трудящихся масс» {106}.
Поэтому чем больше масштабы вытеснения эмпирических знаний научными, тем выше степень превращения науки в производительную силу. То общество в этом отношении идет впереди и быстрее всех, которое организует мощный подъем научного образования и его всенародное распространение. Здесь лежит один из главных путей достижения высшей производительности труда.
Производительная сила труда, как известно, зависит от ряда обстоятельств. К основным из них относятся:
а) размеры и эффективность средств производства, развитие техники, масштабы использования природных сил;
б) уровень развития и степень технологического применения науки;
в) средняя степень искусства рабочего, его культурно-технический уровень, научное развитие;
г) общественная комбинация производственного процесса, совершенствование общественных производительных сил труда.
В разные исторические эпохи те или другие средства повышения производительности труда играли неодинаковую роль. В один исторический период доминирующее влияние на производительность труда оказывает один фактор, в другой период — другой.
При рабовладельческом производстве с его консервативной техникой, не ушедшей дальше применения ручных орудий, производительность труда определялась главным образом максимальным использованием живого физического труда и рабочей силы домашних животных. В мануфактурном производстве исходной точкой изменения формы производства и главным условием создания новой производительной силы явилось разделение труда, основанное на прикреплении частичного рабочего к выполнению определенной функции производственного процесса. Здесь подъем производительности труда происходил в результате изменения способа применения самой рабочей силы. Новый способ применения рабочей силы (новое разделение труда) вызвал повышение искусства отдельного рабочего. Техника же производства существенных изменений не претерпела. Она носила ремесленный характер, а производительность машин, если они использовались, зависела от личной силы, личного искусства производителя, т. е. от мускульной силы, верности глаза, виртуозности рабочего.
С возникновением крупной промышленности на первое место выдвигается совершенствование техники. Здесь исходной точкой переворота в способе производства послужило изменение средств производства. Самое же изменение и развитие техники становится в теснейшую зависимость от науки, от изобретений.
Чтобы наука приобрела значение действительно решающего фактора развития производства и роста производительности труда, она должна воплощаться в труде рабочих. Существеннейшая и особая роль науки в производстве объясняется тем, что производительность человеческого труда находится в прямой зависимости от степени познания человеком свойств и закономерностей естественных условий труда, а также свойств тех вещей, которые он берет из природы и, изменяя их, использует в качестве орудий труда. В этом отношении наука представляет собой важнейшее средство повышения производительности труда самого работника.
Если люди не знают свойств вещей и явлений окружающей среды, то они не могут использовать их в производстве. Это необходимое для процесса производства знание дается наукой. Наука составляет творческие потенции самого человека, чья практическая деятельность, включающая в себя и знания об окружающем мире, выступает как основная движущая сила развития производительных сил, роста производительности труда. Именно это обстоятельство определяет важнейшую роль науки в совокупности других факторов, определяющих уровень производительности труда. «...Степень искусности наличного населения, — указывал К. Маркс, — является в каждый данный момент предпосылкой совокупного производства, — следовательно, главным накоплением богатства, важнейшим сохраненным результатом предшествующего труда, существующим, однако, в самом живом труде» {107}.
Овладение научными знаниями чрезвычайно повышает производительность труда непосредственных производителей материальных благ. Укажем на некоторые подсчеты С. Г. Струмилина, доказывающие экономический эффект школьного образования для общества. По его данным, выгоды от повышения продуктивности труда обученных рабочих превышают соответствующие затраты государства на школьное обучение в 27,6 раза. При этом затраты государства на образование окупаются уже в первые 1,5 года, а в течение следующих 35,5 лет (средняя продолжительность трудоспособного времени определяется 37 годами) государство получает ежегодный чистый доход без каких-либо затрат {108}.
Даже то скромное овладение наукой, которое дает семилетняя школа, оказывает довольно значительное влияние на рост производительности рабочего. При равных условиях неграмотные рабочие-металлисты зарабатывали в 1929 г. за день по ценам того времени 3 руб. 21 коп.; обучавшиеся в течение одного года —уже 3 руб. 96 коп. в день, т. е. на 24% больше; имеющие четырехлетнее образование получали до 4 руб. 53 коп., т. е. на 42% больше, а семилетнее — до 5 руб. 36 коп., т. е. на 67% больше по сравнению с неграмотными рабочими того же возраста и с тем же стажем. Подобное повышение заработной платы происходит потому, что рабочий, обладающий определенными знаниями, более рационально использует свои силы и тем самым увеличивает производительность труда. Каждый рубль, затраченный на обучение в семилетней школе, повышал народный доход страны минимум на 6 руб. в год {109}.
Приведенный статистический материал и соответствующее исследование относятся к 20-м годам прошлого века и являлись, пожалуй, единственными в нашей экономической литературе. С. Г. Струмилин произвел новые подсчеты (но уже в другом плане), доказывающие чрезвычайную эффективность научного образования. Так, по его расчетам, из суммы всего национального дохода (146,6 млрд руб. в ценах того периода) на долю качества труда, достигаемого за счет повышения квалификации работников (в том числе их образования), приходилось в 1960 г. 23%, что в денежном выражении означает не менее 33,7 млрд руб. Затраты же государства на просвещение, науку, искусство в 1960 г. составили 16237 млн руб. {110}
За период с 1940 по 1960 г. этот прирост увеличился более чем в шесть раз, а чистый доход за вычетом текущих затрат — раз в десять. В результате рентабельность вложений в эту сферу превзошла в среднем по стране все известные показатели, поднявшись с 52 до 144% в год {111}. Эффект действительно поразительный.
О производительных потенциях науки можно судить в какой-то мере по сумме экономии, получаемой от внедрения рационализаторских предложений и изобретений. Только в 1961 г. экономия от реализованных 2676 тыс. рационализаторских предложений и изобретений составила сумму в 1620 млн руб. {112}, что опять-таки показывает чрезвычайную эффективность применения духовных сил человека, науки и образования. Они в огромной мере повышают производительность труда. При этом их воздействие на рост производительности труда проистекает не просто из самого факта увеличения массы духовного труда, а из того, что интеллектуальные силы непосредственно сочетаются с трудом людей, участвующих в материальном производстве.
В экономической науке, на мой взгляд, недооценивалось значение интеллектуальных сил как работников умственного труда, так и рабочих. Некоторые экономисты искали резервы роста производительности труда, лежащие на стороне производителей материальных благ, главным образом в рациональной организации физических усилий рабочего. Они обходили то обстоятельство, что в условиях современного технического прогресса затраты живого труда на производство продукции в значительной степени уже предопределены характером научного, конструктивного, технологического и организационного решения процесса производства определенного продукта. Поэтому главные резервы повышения производительности труда таятся в применении умственного труда вообще и научно-инженерной деятельности в частности.
Недооценку прогрессивного характера тенденции роста роли умственного труда нельзя признать правильной. Нельзя думать, что в развитии производительных сил общества, в создании материальных благ участвуют только работники физического труда, т. е. люди, которые заняты обслуживанием машин и механизмов. Безусловно, физический труд непосредственных производителей ныне является основным источником материального богатства общества, основой дальнейшего прогресса производительных сил. Однако наряду с работниками физического труда в создании материальных благ общества уже в настоящее время принимает участие большое число людей умственного труда: инженерно- и агротехнические работники, деятели науки. Их научно-техническое творчество не менее важно для прогресса производительных сил, чем труд непосредственных производителей.
При современном техническом прогрессе, когда наука становится решающим фактором роста производства, определяющим направлением повышения производительности труда начинает выступать духовное, научное развитие людей. Потенции науки как производительной силы реализуются не только в увеличении продуктивности живого труда, но и в росте производительности материальных средств производства. Воплощение науки в деятельности работника — лишь первый шаг ее превращения в производительную силу. Вторым, окончательным шагом является ее материализация в орудиях и предметах труда. Поэтому в настоящее время решающее воздействие науки на производительность труда идет также через повышение дееспособности техники и источников энергии. Именно по той причине, что крупная промышленность овладевает для процесса производства колоссальными силами природы и естествознанием, она чрезвычайно повышает производительность труда.
В современных условиях эффективность техники, используемой в процессе производства, определяется главным образом состоянием науки, ее применением к производству. Производительность новой техники уже теперь перестает соответствовать количеству непосредственного рабочего времени, которое идет на ее производство и обслуживание. Она больше соответствует силам науки, вложенным в технику, зависит от общего состояния науки и от ее практического приложения. К. Маркс прямо указывал, что по мере развития крупной промышленности создание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени и количества затраченного труда, чем от мощности агентов, приводимых в действие на протяжении рабочего времени. Их могучая производительность в свою очередь не находится в соответствии с тем непосредственным рабочим временем, которого стоит их производство, а обусловливается состоянием науки, степенью развития технологии или применением этой науки к производству {113}.
Повышение производительной силы труда, как известно, означает всякое изменение в процессе труда, которое сокращает общественно необходимое время, нужное для производства данного продукта; в результате рабочий может производить больше продуктов за одну и ту же единицу времени. Наука, ставя на службу обществу новые силы природы, воздействуя на технический прогресс, обеспечивает огромное сокращение рабочего времени, необходимого для производства одного и того же продукта.
При этом, по мнению экономистов {114}, сбережение умственного труда экономически намного эффективнее, чем механизация физического труда. На ступени механизации исполнительный физический труд возмещается затратами энергии моторов. Автоматизация же, заменяя или облегчая применяемый в производстве умственный труд, особых затрат энергии моторов не предполагает. Правда, здесь увеличиваются масштабы творческого научного труда по изобретению машин и соответственно растут затраты на развитие науки, но это не снижает громаднейшей экономической выгодности расходов на науку, поскольку достижения науки, требующие огромных умственных усилий человека, по мере роста культурно-технического уровня работников становятся общедоступными для всех и приобретают для общества значение «даровой» силы [10]. «Механизация» умственного труда, частичная замена его функций работой машин показывает, насколько важно значение науки, умственного труда вообще в повышении производительности труда и какой огромный экономический эффект дает их применение в производстве. По замечанию Ф. Энгельса, только одно достижение науки, каким была паровая машина Джемса Уатта, принесло миру за первые пятьдесят лет своего существования больше, чем мир с самого начала затратил на развитие науки {115}{116}{117}.
Изменение соотношения умственных и физических функций в деятельности производителя и совокупного работника, возрастание доли научного труда не сводятся к простому механическому увеличению одного вида труда по сравнению с другим его видом. Они имеют далеко идущие последствия, революционизирующие всю основу производства и приумножающие богатства общества.
Там, где утверждение общественного труда происходит в форме противоположности капитала и наемного труда, где производство основывается на отношениях меновой стоимости, предпосылкой самого производства, его главным устоем была и остается «масса непосредственного рабочего времени, количество затраченного труда как решающий фактор производства богатства» {118}. Правда, развитие крупной промышленности, указывал К. Маркс, обнаруживает и другой факт: растущее относительное несоответствие между затраченным рабочим временем и количеством созданного продукта. Капитал использует все возможности, чтобы сделать создание богатства относительно независимым от затрачиваемого на него рабочего времени.
Но при этом он делает рабочее время единственным мерилом и источником богатства, так как само капиталистическое богатство держится на грабеже чужого рабочего времени, на присвоении прибавочной стоимости, создаваемой в рамках этого времени. Поэтому капитал представляет собой движущееся противоречие: он препятствует сокращению рабочего времени до минимума, тогда как, с другой стороны, измеряет богатство только количеством рабочего времени. Капитализм поэтому сокращает рабочее время в форме необходимого, чтобы увеличить его в форме избыточного, которое становится во все возрастающей мере условием — вопросом жизни или смерти —для необходимого. В одном направлении капитал, стало быть, вызывает к жизни все силы науки и природы, равно как все силы общественного труда и общественных отношений, чтобы сделать создание богатства относительно независимым от затрачиваемого на него рабочего времени. В другом направлении он хочет созданные таким путем громадные силы общества измерять рабочим временем и втиснуть их в границы, необходимые для того, чтобы уже созданную стоимость сохранить в качестве стоимости {119}.
Коммунистическая формация на высшей стадии развивает производство на качественно новой основе, по сравнению с которой грабеж чужого рабочего времени, эксплуатация массы непосредственного живого труда, на которых зиждется капиталистическое богатство, представляются, по словам К. Маркса, жалкой и ограниченной основой. Вследствие могучего развития производительных сил, преобразования функций рабочего, слияния умственного и физического труда в новом обществе непосредственный живой труд как таковой перестает быть основным устоем производства богатства, так как он превращается в деятельность по надзору над производством, а в качестве производителя выступает не единичный рабочий, а сочетание общественной деятельности. Соответственно прибавочный труд масс перестает быть условием для развития всеобщего богатства. Благодаря этому рушится производство, основанное на меновой стоимости, а непосредственный процесс материального производства теряет свое назначение только как средства удовлетворения элементарных нужд {120}.
Что же будет устоем производства, когда полностью разовьется новая материально-техническая база общества?
На этот вопрос научный ответ дал К. Маркс. Имея в виду изменение характера производства и места человека в нем, К. Маркс писал, что в этом преобразовании ни тот непосредственный труд, который выполняется самим человеком, ни то время, которое он трудится, а усвоение своей собственной, всеобщей производительной силы, понимание им природы и овладение ею, одним словом, развитие общественного индивида, — вот что выступает в качестве основы производства и богатства {121}.
Приведенные слова К. Маркса не следует понимать в том смысле, что вообще человеческий труд перестает быть устоем производства. Человеческий труд всегда будет им. Речь идет о новом виде труда, который начинает служить в качестве устоя производства. Если до сих пор этим видом труда был непосредственный физический труд (количество живого физического труда), то в развитом обществе он теряет указанное значение и уступает место такой деятельности, которая связана с наблюдением, контролем, управлением производством, развитием науки и техники, т. е. с осуществлением прежде всего умственных функций. Нельзя же в самом деле считать, что основой производства будет тот легкий физический труд, который при автоматизации все более сводится к естественным движениям человека, выражающимся в его передвижении, в приведении в движение рычагов управления или даже в нажатии кнопок, хотя, безусловно, останутся и более серьезные виды физического труда. Конечно, не они будут определять место и роль человека как главной производительной силы, не от них будет зависеть производительность труда. Человек как основная сила производственного процесса получит роль командира производства, осуществляя умственные задачи. Поэтому он будет выступать главным образом не как носитель физической деятельности, а как представитель умственных потенций, способный применять науку к производству и развивать ее.
Почему же непосредственное рабочее время в будущем не может служить мерилом богатства?
По этому поводу у К. Маркса говорится: «Поскольку труд в непосредственной форме перестает составлять основной источник богатства, рабочее время перестает и должно перестать служить его мерилом, а в силу этого и меновая стоимость — мерилом потребительной стоимости» {122}. Смысл этой мысли К. Маркса состоит не в том, что в будущем обществе время труда теряет всякое значение как для определения количества богатства, так и для его создания. Богатство создается в процессе труда, продолжительность которого всегда остается мерилом издержек, требуемых для его производства.
Здесь речь идет также не о том, что издержки не будут измеряться часами труда, а о том, что количество богатства перестает соответствовать той массе непосредственного рабочего времени и труда, которая идет на его производство, и начинает в большей мере зависеть от дееспособности техники и развития науки. Решающим фактором производства становится не масса непосредственного рабочего времени и труда, а производительная сила того технологического процесса, который приводится в движение в период рабочего времени. Поэтому и получается обратная зависимость между количеством создаваемого богатства и временем, идущим на его производство: чем меньше рабочего времени затрачено, тем больше произведено богатства. Рабочее время сократится до минимума, а богатство общества вырастет необычайно.
В этих условиях, само собой разумеется, мерилом богатства не может считаться количество рабочего времени, хотя для определения производительности труда надо учитывать и его. Но здесь не возникает уже необходимости обращаться к меновой стоимости, сводить стоимость продукта и издержки рабочей силы к общественно необходимому времени. Можно результаты учитывать просто человеко-часами труда, идущими на производство определенного количества продукции.
Чем же тогда будет измеряться богатство общества? Тогда мерилом богатства, предсказывал К. Маркс, станет уже не рабочее время, а свободное время. Когда рабочее время является критерием богатства, само богатство основано на бедности и свободное время существует в противоположной форме. Здесь все время индивида закрепляется как рабочее время, и он таким путем обречен существовать только в качестве рабочего, полностью подчинен игу труда. Машинное производство в самом развитом его виде заставляет поэтому рабочего трудиться дольше, чем трудился дикарь, или дольше, чем трудился тот же рабочий, когда пользовался самыми простыми и примитивными орудиями.
Преобразование устоя производства и богатства общества совпадает, следовательно, с тем, что умственный труд, наука, научное развитие человека становятся важнейшим источником богатства. Сам процесс производства превращается в объект технологического использования науки, в поприще практического применения ее сил, становится, по выражению К. Маркса, экспериментальной наукой, материально-творческой и предметно-воплощающейся наукой {123}.
Наука приобретает значение могучей непосредственной производительной силы общества. Применение науки, овладение человеком наукой и развитие им науки начинают выступать решающим фактором развития производства, достижения высшей производительности труда.
Глава 5. Продукт непосредственного процесса труда, его потребительная стоимость и стоимость
§ 1. Опредмечивание труда в его продукте
Дальнейший анализ процесса труда предполагает обращение к его результату — продукту труда, в котором овеществляется (объективируется) труд как человеческая и в этом смысле субъективная деятельность (деятельность субъекта). «Во время процесса труда труд постоянно переходит из формы бытия, из формы движения в форму предметности» {124}. Это опредмечивание, если воспользоваться терминологией Гегеля, можно назвать отчуждением труда, его превращением из субъективной деятельности в противоположное состояние — состояние предметности. Их противоположность проявляется уже в том, что овеществленный в продукте труд наличествует в пространстве в покоящемся виде, а не-овеществленный труд формой своего бытия имеет время.
Но не только в этом дело. Выявление противоположности не-овеществленного и овеществленного труда, а также обоснование их единства имеет существенное методологическое значение (как общее, так и в политической экономии). Речь идет о признании за трудом социальной субстанции, т. е. о субстанциальном подходе, или об его отрицании в так называемом «деятельностном подходе».
Известно, например, что М. Вебер противопоставил материалистическому методу «Капитала» К. Маркса концепцию социального действия, в которой исходной берется смысловая сторона действия, его целерациональность. У Т. Парсонса человеческое действие тоже образует исходное основание социальной системы. Вместо социальной субстанции, т. е. овеществленного труда, выделяет деятельность и Г. Лукач. Он в качестве онтологической основы общественного бытия предлагает рассматривать практическую деятельность, взятую опять-таки со стороны целеполагающей установки на изменение действительности.
Обращение к не-овеществленному труду, к живой человеческой целесообразной деятельности, безусловно, необходимо для познания социально-экономической жизни. Но этот принцип надо совмещать с признанием значения овеществленного труда, со субстанциальным подходом и тем самым преодолевать их антиномичность.
Овеществленный труд образует субстанцию всего созданного людьми социального богатства. Это все то, в чем овеществляется человеческий труд, в том числе труд, воплощенный в самом человеке, в его рабочей силе. Именно та сумма материального результата в виде производительных сил, капиталов и социальных форм общения, которые люди застают на каждом этапе своего развития и передают новым поколениям, в философии, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, получила название «субстанции» и «социальной сущности» человека {125}.
Поскольку же овеществленный в человеке труд как субстанция в качестве своей causa sui имеет живую человеческую деятельность и распредмечивается через эту деятельность, то он выступает не как мертвая предметность, а как нечто, содержащее в себе человеческую субъективную деятельность и трудовую меру. В этом смысл одного из известных тезисов К. Маркса о Фейербахе: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно» {126}.
Субстанция и субъект с его живой деятельностью образуют единство: с одной стороны, неопредмеченный труд, взятый до своего овеществления в продукте, остается как бы в своем субъективном существовании в виде возможности труда, с другой — продукт, в котором опредмеченный труд в движении производства и богатства выступает как постоянно исчезающий момент, и этим отличается от носителя живого труда — человека, являющегося постоянным созидателем богатства и в этом отношении существенно отличающегося от опредмеченного труда.
Необходимость различения живого и овеществленного труда и одновременно умение преодолевать абстрактную противоположность субстанционального и деятельностного существования труда позволяют решать многие сложные социально- экономические проблемы. Так, овеществленный в продукте труд может быть социально отчужден от живого труда и оказаться в собственности непроизводительного класса, а живой труд — служить персонификацией производительного класса.
Многие серьезные проблемы возникают из того, что овеществленный в продукте труд и затрачиваемый живой труд не совпадают не только по качеству, но и по своей величине: одно дело, когда труд воплощается в потребительной стоимости продукта, другое — в его стоимости. В одном случае затраты общественного труда будут совпадать с овеществленным в продукте трудом, в другом —этого не происходит, т. е. вопрос решается в зависимости от экономической формы продукта, его стоимости или потребительной стоимости.
Бытие и субстанция продукта, взятого в качестве стоимости, существенно отличается от таковых, отнесенных к его потребительной стоимости. Субстанцией стоимости, безусловно, является овеществленный труд, но не только как абстрактный труд (трата человеческой рабочей силы как таковой), но прежде всего как труд в его особом историческом качестве общественно суммированного труда, затраты общественной, а не индивидуальной рабочей силы.
В стоимости как в общественном бытии товара нельзя обнаружить, как известно, ни атома вещества. Но это не значит, что лежащий в ее основе общественный труд не обладает предметными формами своего существования, хотя речь здесь должна идти об их социальной предметности. Такими практическими формами меновой стоимости выступают, например, деньги. Они обладают реальным существованием вне человеческого сознания и столь же реальны, как и заменяемые ими товары. Они нуждаются в материальных носителях, хотя своего места в товарном обмене выполняют как чисто общественный продукт и общественно значимая, хотя и практическая идеальная форма. Как стоимостная, так и денежная форма товаров составляют нечто отличное от чувственно воспринимаемой телесной формы товаров и в этом смысле они являются идеальными. В своей функции меры стоимости идеальность денег означает, что для этой операции нет необходимости иметь наличное количество золота или другого эквивалента. В обращении меновых стоимостей самому эквиваленту тоже нет необходимости обращаться, товарное обращение замещается денежным как идеальным обращением товаров. Деньги выступают и всеобщим идеальным представителем богатства.
Очевидно, что за деньгами, как за идеальной формой, находится стоимость, а в конечном счете — общественный характер труда. Казалось бы, вместо денег мерой стоимости можно было бы использовать непосредственное время труда, вместо обмена стоимостей — обмен продуктов труда — потребительных стоимостей, вместо денежного богатства—физические объемы продукции. Такая замена не делает ли идеальные денежные формы, а вместе с ними и стоимости чисто идеальными типами, конструкциями ума, а вовсе не действительными практическими способами функционирования товарного мира? На это следует ответить: пока продукт производится как товар и стоимость, деньги в качестве их идеальных представителей выражают реальное бытие товарного мира. Они составляют социальный способ бытия этого мира, хотя, как было сказано, этот социальный способ бытия не имеет ничего общего с той телесностью товаров, в которой они существуют. Более того, эта социальность, представленная в вещи, может быть фетишизирована — низведена до свойства самой вещи или вещное свойство возведено в ранг социальной формы.
Идея опредмечивания труда не исчерпывается тем, что на производство продукта затрачивается рабочая сила. Дело в том, что эта рабочая сила до своего овеществления в продукте выступает в виде способностей человека, в том числе и как духовная способность. Знания, умения опредмечиваются особым способом, отличным от материализации физического труда. К. Маркс предупреждал, что материализацию труда не следует понимать грубо, по-шотландски, т. е. только в виде чувственно осязаемых свойств продукта. Меновая стоимость выступает не как телесный, а как социальный способ существования товара.
В этой связи возникает вопрос об опредмечивании знаний, в частности о создании знанием стоимости, о чем много пишут представители теории постиндустриального общества. По мнению, например, Т. Сакайя, ныне стоимость создается знанием и такое ее создание становится базой будущего общества. Такого рода стоимость уже не представляет собой общественный труд, она создается индивидуальным трудом. Созданная знанием стоимость обладает уникальной чертой: она создается индивидуализированными усилиями, в то время как обычная стоимость предполагает обобществление труда {127}. В. Л. Иноземцев полагает, что творческая деятельность, сменяющая труд, вообще не может воплощаться в стоимости, последняя подлежит деструкции {128}.
Представляется, что трудовая теория стоимости, признающая возможность овеществления научного труда вместе с физическим трудом в продукте, вполне рационально решает эту проблему. Об этом свидетельствует известное суждение К. Маркса о том, что природа не строит машин, что они —продукты человеческой деятельности, «созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, овеществленная сила знания». Поскольку в технике как продукте производства реализован труд, то вместе с ним овеществляется и знание, наука, которые из потенциальной духовной силы становятся действительной производительной силой.
Чем объяснить отказ от стоимостного опредмечивания духовной, творческой деятельности и ее результатов в виде знаний? Можно сослаться на авторитет Гегеля, который считал знания и иные духовные способности внутренним достоянием личности. Но Гегель, согласно существующей в то время политической экономии, считал возможным посредством овнешнения придать им внешнее существование и тем самым подвести под определение вещей, сделать их отчуждаемыми ценностями.
Конечно, опредмечивание духовного, умственного труда только его воплощением в стоимости продукта нельзя считать исчерпывающим объяснением этого сложного процесса. Нельзя, однако, согласиться с Т. Сакайя относительно того, что «разработка универсальной концепции (подобной теории трудовой стоимости), применимой в отношении к созданной знанием стоимости, невозможно; более того, трудно представить себе и то, каким образом теория полезности способна объяснить характер такой ценности. Понесенные производителем расходы в своей основе не имеют никакого отношения к стоимости созданного знанием продукта; помимо этого отсутствует то традиционное движение, которое сближает цены с затратами» {129}.
Автор в качестве иллюстрации создания знанием стоимости приводит пример с галстуками: галстук знаменитой фирмы «Гермес» стоит 20 тыс. иен, а такой же галстук без коллективной мудрости фирмы, сделанный из такого же материала, оценивается в 4 тыс. иен. Эта разница и есть стоимость, созданная знанием, мудростью фирмы «Гермес». Представляется, что эту разницу вполне можно объяснить действием современных рыночных механизмов: погоней за модой, престижным, но не рациональным потреблением элиты, платой за товарный знак и т. д.
Другое дело — упомянутый выше пример, приводимый Ф. Энгельсом: изобретение Джемсом Уаттом паровой машины принесло в течение 50 лет миру больше, чем мир с самого начала затратил на науку. Этот результат действительно не укладывается в систему отношений стоимости. Здесь нарушается принцип, согласно которому стоимость эквивалентна общественно необходимым затратам труда. Высокая производительность паровой машины не находится в соответствии с тем непосредственным рабочим временем, которого стоит ее производство.
Но это не значит, что нет и не может быть, как утверждают Т. Сакайя и В. Л. Иноземцев, общей теории, объясняющей такого рода превосходство результатов над затратами, и также способы реализации труда в своих результатах. Такая теория есть — это трудовая теория производства потребительной стоимости, с которой они не знакомы.
Нужно иметь в виду, что труд овеществляется не только в стоимости, но и в потребительной стоимости своего продукта. Более того, прежде чем труд реализуется в стоимости, он должен материализоваться в потребительной стоимости продукта. Поэтому под овеществленным трудом следует понимать прежде всего не стоимость (капитал), а продукты труда, являющиеся потребительными стоимостями.
Здесь нельзя упускать из виду, по крайней мере, три обстоятельства. Во-первых, не забывать, что за продуктом стоит труд в его двоякой форме — как источник стоимости и создатель потребительной стоимости. Реализуется он в продукте одновременно в том и другом виде. Во-вторых, абстрактный труд как трата человеческой рабочей силы в физиологическом смысле реализуется не только в стоимости, но и в потребительной стоимости продукта, делая ее общественной потребительной стой- мостью. В роли субстанции овеществленный труд выступает опять-таки через свой материально-вещественный продукт — потребительную стоимость {130}. У К. Маркса «вещь, «потребительная стоимость» фигурирует как простое овеществление человеческого труда, как затрата равной человеческой рабочей силы, и потому это содержание представляется как предметный характер вещи...» {131}. В-третьих, неуловимое в стоимостной трактовке «создание знанием стоимости» (Т. Сакайя) можно объяснить только потребительной стоимостью труда —из овеществления производительной силы труда, в росте которой проявляется сила знания в прибавочном продукте, взятом со стороны потребительной стоимости.
§ 2. Потребительная стоимость и ее экономическая форма
Потребительная стоимость, как известно, — это прежде всего предмет, с которым имеет дело человек в воспроизводстве своей жизни. Он использует его для удовлетворения своих потребностей, и именно полезность предмета делает последний потребительной стоимостью. Потребительная стоимость реализует себя в процессе потребления или в качестве непосредственного жизненного блага, или опосредованно-как средство производства жизненных благ [11]. Потребительную стоимость можно назвать благом, потребительским и хозяйственным (производительным), наделенным свойством полезности, ценности.
Полезность или ценность благ, поскольку их определителем является человеческая практика, могут быть по этой причине сведены к их субъективным значениям. «Ценностью мы называем, — писал Е. Бем-Баверк, — то значение, которое приобретает материальное благо или комплекс материальных благ как признанное необходимое условие для благополучия субъекта» {132}. На этой основе возникла субъективная концепция полезности в политэкономии. Субъективная не в том смысле, что не признается существование материальных благ в качестве носителей полезности. Речь в данном случае идет о методе их изучения и измерения.
Полезность благ, согласно К. Марксу, «не висит в воздухе, обусловленная свойствами товарного тела, она не существует вне этого последнего. Поэтому товарное тело, как, например, железо, пшеница, алмаз и т. п., само есть потребительная стоимость, или благо» {133}. В этой своей роли благо представляет собой соединение двух элементов — вещества природы и труда.
Потребительная стоимость не есть только свойство человека, она не в меньшей мере, чем стоимость, объективна, не существует вне предметного носителя. Со стороны своего вещественного бытия она составляет содержание общественного богатства.
Телесность (натуральность) потребительной стоимости тоже не следует преувеличивать. В противном случае она теряет определенность общественной формы, а ее изучение становится делом товароведов. Натуральность потребительной стоимости—это лишь носитель ее экономической определенности, причем отличной от меновой стоимости. К сожалению, очень часто потребительная стоимость сводится к роли материального носителя меновой стоимости, в то время как предметная сторона потребительной стоимости выступает лишь субстратом, причем не только стоимостной формы, но и своей собственной экономической формы.
Вот почему нельзя потребительную стоимость свести только к вещественному содержанию общественного богатства, какова бы ни была его общественная форма, т. е. к содержанию, безразличному к общественной форме богатства и не выражающему никакого специфического общественного производственного отношения. В этом своем безразличии к экономической определенности своей формы потребительная стоимость, а вместе с ней и ее потребление, оказываются вне круга вопросов, изучаемых политической экономией {134}.
И сегодня можно встретить суждения, отрицающие за потребительной стоимостью значение общественной формы и экономического отношения. Для В. Л. Иноземцева, например, потребительная стоимость не выходит за рамки свойства объекта и не может быть противопоставлена, как у К. Маркса, стоимости как особое общественное отношение. До современных авторов такие позиции защищали М. И. Туган-Барановский и другие экономисты.
Это суждение во многом объясняет, почему потребительная стоимость выпала из предметной области классической политической экономии и в значительной мере ускользнула от внимания К. Маркса. Дж. М. Кейнс был отчасти прав, утверждая, что «великая загадка совокупного спроса» может жить украдкой, в подполье, на задворках у Карла Маркса, Сильвио Гезелля или майора Дугласа {135}.
И все же надо отдать должное К. Марксу, который не забывал, что потребительная стоимость во многих случаях обретает собственную экономическую форму, что в область политической экономии она входит тогда, когда сама выступает как определенность формы{136}.
К. Маркс отказывал потребительной стоимости в экономической определенности формы в условиях, при которых этой формой являлась меновая стоимость, а потребительная стоимость выражала лишь натуральную сторону товара, ибо по отношению к данной форме она безразлична.
Вместе с тем К. Маркс, неоднократно размышляя над этой проблемой в рукописях «Капитала», высказал далеко идущее предположение: не развивается ли это содержание как таковое в системе производства и потребностей, не входит ли потребительная стоимость в саму экономическую форму в качестве ее определяющего фактора, например в отношениях между трудом и капиталом, в различных формах труда.
При исследовании стоимости К. Маркс ставил себе задачу все выяснить, а не абстрагироваться от этого, как делал Д. Рикардо, и не поступать, как Ж. Сэй, ограничиваясь словом «полезность». Лишь после этого при исследовании конкретных проблем должно, по словам К. Маркса, выясниться, в какой мере потребительная стоимость остается в качестве предпосланного материала вне политической экономии и экономических определений формы и в какой мере она входит в политическую экономию {137}.
К. Маркс не принял в свой адрес упреков в том, что будто у него потребительная стоимость не играет никакой роли. Она, по его утверждению, не играет роли своей противоположности, т. е. меновой стоимости. Но она играет важную роль по-иному, чем в прежней политической экономии {138}. Каждый раз, в соответствии с разработкой того или иного раздела «Капитала», К. Маркс обращался к услугам категории «потребительная стоимость» как к экономической форме.
Так, различие процесса труда и процесса увеличения стоимости, с которого он начинает объяснение производства капитала, К. Маркс безусловно относил к проблематике политической экономии. Здесь потребительная стоимость — вовсе не мертвая предпосылка стоимости, она выполняет важнейшую функцию в познании причин ее возникновения. При ее помощи объясняется генезис наиболее трудной для понимания экономической категории «прибавочная стоимость». Последняя выводится К. Марксом из специфической потребительной стоимости рабочей силы, которая в процессе своей реализации в живом труде способна создавать продукт, превышающий по своей стоимости ту стоимость, на которую была куплена рабочая сила. Без обращения к труду как созидателю потребительной стоимости и к потребительной стоимости рабочей силы производство капитала не объяснить.
Жаль только, что К. Маркс так и не завершил предполагаемый первый раздел «Капитала» «О производстве вообще», в котором он хотел изложить проблемы производства потребительной стоимости.
На различении процесса труда (потребительная стоимость) и процесса увеличения стоимости построена и теория структуры капитала, в частности различие между постоянным и переменным капиталом, отношение заработной платы к капиталу. Определение основного капитала как особой экономической формы также зависит главным образом от потребительной стоимости, от того, в какой мере, например, стоимость машины входит в цену товара, а представляемая ею составная часть капитала находится в обращении.
От характера потребительной стоимости, в которой воплощен прибавочный труд, зависит возможность части продукта вновь войти в процесс производства. Здесь перед нами еще одно свидетельство того, какое важное значение имеет категория потребительной стоимости для определения экономической формы.
Все развитие производительных сил, отражающее опять-таки различия между процессом труда и процессом увеличения стоимости, в частности между процессом увеличения производительности труда и рабочим временем, сохраняющим данную свою продолжительность, касается потребительной стоимости, а не меновой стоимости, но изменяет и модифицирует сами экономические отношения и отношения меновой стоимости.
Во всех перечисленных случаях обнаруживается, как потребительная стоимость, первоначально выступая у К. Маркса лишь в качестве материального субстрата стоимостных экономических отношений, превращается в ходе дальнейшего исследования в фактор, оказывающий серьезное воздействие на экономическую форму производства. К. Маркс поэтому имел полное право заявить, что у него потребительная стоимость играет важную роль совершенно по-иному, чем в прежней, а мы добавим, и в современной политической экономии {139}. Это, конечно, не значит, что потребительная стоимость рабочей силы, природных сил, средств производства сама по себе составляет непосредственную причину стоимости и прибавочной стоимости. По отношению к последним потребительная стоимость остается их носителем, а не причиной.
Сказанного достаточно, чтобы признать наряду с натуральной и социально-экокомическую сторону потребительной стоимости. Обычно в формальном отношении последнюю связывают с функцией потребительной стоимости, предназначенной служить не отдельному человеку, а многим другим лицам, т. е. с ее определением как общественной потребительной стоимости, предполагающей обмен потребительных стоимостей между людьми. Более глубокое понимание ее общественной определенности все же должно быть выведено из соответствующей характеристики труда как источника потребительной стоимости, т. е. из того, что труд, производящий потребительную стоимость, имеет не менее глубокую общественную природу, чем реализованный в стоимости абстрактный труд.
Можно и нужно говорить об абстрактной, но не стоимостной стороне производящего потребительную стоимость труда, ибо этот труд тоже имеет двойственную природу: с одной стороны, очевидно его расчленение на качественно разнообразные и не сводимые друг к другу виды в соответствии со столь же качественно различными и не сводимыми друг к другу потребностями людей; с другой стороны, это труд, реализующийся в определенном итоговом общественном результате, который имеет и свою однородность, выраженную в количественной определенности.
Если затраты труда, созидающего стоимость, можно свести к единому, одинаковому затраченному труду, то это можно сделать и по отношению к результатам труда, составляющим потребительную стоимость. Этим же результатом будут столь же необходимые обществу высвобождение труда, его экономия, благодаря которым общество получает свободное от материального производства время, затрачиваемое на другие виды деятельности.
Этот результат в качестве потребительной стоимости уже не имеет прямого отношения к затратам труда как источнику продукта, к положенности предмета посредством человеческой деятельности; в первую очередь он предназначен для человека, обеспечивает его существование и развитие. Его бытием является служение человеку, его нуждам. Индивид, осуществляя себя в продукте и обладая им, получает определенное развитие. Это развитие человека (а вместе с ним и общества), связанное с потребительным производством и распредмечиванием продукта, в каждую эпоху имеет свой определенный уровень.
Общество и люди научились определять потребительную стоимость своей рабочей силы и средств труда (технику) посредством измерения производительной силы своего труда, его производительности. То же самое можно сделать и с потребительной стоимостью жизненных средств, предметов индивидуального потребления, взятых как в их общественном масштабе, так и в аспекте их влияния на индивидуальное развитие. Для этого можно воспользоваться многими приемами измерения, в частности установлением уровня потребительной силы общества, объема создаваемой дополнительной (прибавочной) потребительной стоимости (продукта) и т. д.
Главное в этой проблеме — отказаться от догмы о несоизмеримости потребительных стоимостей, отсутствии единого начала и общей объективной меры для их измерения и сопоставления. Утверждать такое —значит сводить потребительную стоимость или к субъективной, или к ее натуральной, качественной стороне, к ее роли носителя меновой стоимости и не признавать другой, общественной стороны, создающей единство и соизмеримость потребительных стоимостей, но не через стоимость.
К этому необходимо ведет признание их в качестве общественной потребительной стоимости, общественной полезности. (Если наши потребности формируются обществом, то мы обязаны к ним прилагать общественную мерку). За всеми попытками устанавливать границы полезности (предельная полезность, оптимальные объективно обусловленные потребительские оценки) стоит не только субъективная мера насыщения потребностей, но и что-то объективное, общественно необходимое, составляющее основу для ранжирования потребностей и их очередности.
Надо ввести понятие общественно необходимых потребностей и общественно необходимого результата их удовлетворения (а не только затрат труда). Как открытие возможности сведения различных потребительных стоимостей к затратам абстрактного, одинакового, создающего стоимость труда составило эпоху в развитии экономической науки, так и отыскание общественной меры для количественной определенности самих потребительных стоимостей может быть делом исторического развития и новых научных достижений {140}.
После того, как поставлен вопрос о возможности сведения потребительных стоимостей к некоему единству, заключенному в их потреблении человеком и обществом и приобретающему определенную социально-экономическую размерность, возникает необходимость в определении той общественной формы, в которой происходит движение общественных потребительных стоимостей.
То, что потребительная стоимость выражает определенное социально-экономическое отношение и является потребительной стоимостью для других, доказывается обменом. Известно, что обмениваются не только стоимости, но и потребительные стоимости и создающие их деятельности. Обмен и обращение последних обычно называются продуктообменом, о котором очень мало известно науке, а также современной практике (за исключением бартерных сделок).
Вполне вероятно, что общественная форма потребительной стоимости, как и форма стоимости, возникает из обмена, но из обмена потребительных стоимостей, и обслуживает его. Вот почему следует исходить из той его простейшей и непосредственной формы, когда X предмета потребления А обменивается на равный У предмета потребления В.
Условием такого обмена, как правило, считается наличие потребительных стоимостей у обменивающихся сторон в количествах, превышающих их непосредственные потребности, а также то субъективное обстоятельство, согласно которому каждая сторона больше нуждается в потребительных стоимостях другой стороны, чем в своих. Что же касается объективной причины этого обмена, то она заключается в качественной дифференциации общественного труда, в его разделении на различные виды, порождающие обмен деятельностями и их продуктами.
Продукт в качестве потребительной стоимости получает определенную характеристику и фиксируется посредством совокупной потребности в этом продукте тех потребителей, которые осуществляют обмен потребительных стоимостей, т. е. посредством объема совокупного потребления. Оно в этом случае выступает в роли меры продукта как потребительной стоимости.
Для того чтобы потребительной стоимости придать всеобщую форму, ее следует иметь в определенном количестве, причем мерой последнего будет не овеществленный в продукте труд, а нечто иное, проистекающее из природы самого продукта как потребительной стоимости для других потребителей. Эквивалентами, по которым устанавливаются общественные пропорции при обмене потребительных стоимостей, могут служить разные экономические формы в зависимости от уровня развития отношений потребительной стоимости. На одном этапе для этого достаточна минимальная потребительская «корзина» или дневное пропитание человека, на другом — набор потребительских благ, достаточный для нормального благосостояния каждого человека, на третьем — сумма благ, обеспечивающая полное благосостояние и всестороннее развитие человека.
В результате исторического процесса неизбежно возникает некая всеобщая форма, представленная эквивалентом, аналогичным деньгам, но имеющим своим содержанием не меновую стоимость и затраты труда, а потребительное свойство результата (продукта) труда. В качестве последнего рекомендуются различные формы.
Дело, однако, еще не увенчалось установлением общепринятой меры продуктообмена: одни предлагают за основу взять непосредственное рабочее время, устанавливаемое по условиям потребления; другие — трудоотдачу вместо трудозатрат; третьи — нормативно-плановую цену или цены оптимального плана и т. д.
Для того чтобы обосновать способ, наиболее соответствующий природе потребительностоимостного обмена, надо исходить из его основополагающих принципов, о которых многое неизвестно науке, и из правил экономической практики, которые могут действовать и без этого знания. Речь идет прежде всего о принципах потребительного производства, в котором распредмечивается продукт. Он реализуется для человека, субъективизируется. Мы многое знаем о том, как опредмечиваются труд и человеческая деятельность в продукте, но мало сведений имеем о противоположном процессе — о распредмечивании продукта в процессе его потребления, посредством которого воспроизводятся человек и его социальная сущность.
Очевидно лишь то, что в потреблении, в процессе воспроизводства своей жизни человек реально имеет дело не с меновой, а с потребительной стоимостью. Здесь, в потребительном производстве, творится сама человеческая жизнь. Этот процесс, конечно же, более сложен и менее изучен, чем производство вещей. Он не стал еще предметом политической экономии, ибо не укладывается в рамки трудовой теории стоимости, владения которой кончаются вместе с превращением товара в предмет потребления, вместе с его потреблением, переходом в «не-стоимость».
Однако этот процесс в жизни происходит постоянно и достоин того, чтобы его изучали не менее интенсивно, чем производство вещей (товаров), и не только методами психологии.
В поисках способов потребительностоимостного обмена прежде всего следует обратиться к принципам взаимодействия процесса труда и процесса потребления, производительного и индивидуального (общественного) потребления, производительной и потребительской силы общества, которые лежат вне объяснительной способности стоимостной парадигмы. На поверхности взаимодействие производства и потребления проявляется в форме взаимоотношения спроса и предложения, получающего к тому же превращенную форму движения меновой стоимости.
В действительности же здесь мы имеем движение потребительной стоимости, но используемое для объяснения ценообразования, когда его ставят в зависимость не от затрат труда, а от полезности блага, отождествляемой со стоимостью. Это создает полный произвол в ценах, преодоление которого требует возвращения спроса и предложения как превращенной формы движения стоимости к ее собственной основе — обмену потребительных стоимостей. В этой области спрос и предложение остаются абстрактными категориями, присущими всем общественным формам обмена. Такого рода обмен осуществляется между производством и потреблением в рамках их потребительностоимостного взаимодействия. Соизмерителем выступает потребление, т. е. потребительная стоимость, выраженная в потребительной силе общества.
Если производительные блага обмениваются и замещают друг друга по своей производительной силе, то потребительские блага —по потребительной силе. Применительно к сфере распределения потребительских благ экономическая определенность потребительной стоимости рабочей силы получает свое выражение в экономии рабочего времени, отношение которого к затраченному труду может служить основанием для распределения между индивидами как средств существования, так и средств развития.
Следовательно, распределение этих средств будет происходить не по затраченному труду (стоимость рабочей силы), а по сэкономленному труду. Через эту экономию рабочего времени возрастающая производительная сила труда превращается в его потребительскую силу, которая становится базой распределения как хозяйственных благ, так и предметов индивидуального потребления.
§ 3. Из истории анализа потребительной стоимости
В условиях, когда производство по своей господствующей общественной форме выступает производством стоимости, а в экономической науке ему соответствует теория стоимости, потребительная стоимость остается в тени. И все же производству, основанному на меновой стоимости, исторически предшествует производство, в котором преобладает потребительная стоимость и которое осуществляется не для получения большей стоимости, а ради непосредственного потребления. В таком производстве потребление составляет его заранее данную предпосылку, оно непосредственно предопределяет затраты труда, а спрос — предложение.
Потребительная стоимость как выражение отношения людей к вещам, необходимым для удовлетворения их потребностей, возникает раньше стоимостного отношения к вещам. Люди начинают не с того, чтобы стоять в теоретическом отношении к природе, а с того, что овладевают посредством труда предметами природы и таким образом удовлетворяют свои потребности. Понятия «value», «valeur», «wert» первоначально обозначали не что иное, как потребительную стоимость вещей, такие их свойства, которые их делают полезными для человека. Это действительное бытие вещей для людей.
Производство во имя непосредственного потребления составляет исходную социальную форму производства, а потребительная стоимость — первоначальную социальную форму его продукта, пока последняя не заменяется другой его социальной формой — меновой стоимостью. Первой форме исторически соответствует отношение работника к объективным условиям своего труда как своей собственности: или в виде общей (общинной), или в виде свободной, самостоятельной мелкой частной собственности, основанной на собственном труде. В том и другом случаях индивиды являются не наемными работниками, а собственниками и членами определенного коллектива. Целью их труда служит не созидание стоимости, а существование самого собственника, его семьи, а также общины. В античном обществе к этому добавляется еще и обеспечение существования государства, поскольку работник является его гражданином. Но и здесь для производства жизненных средств человек находился в таких условиях, при которых целью его было не приобретение богатства, а воспроизводство себя как члена общины, гражданина государства {141}.
Вполне очевидно, что экономическая наука в своем становлении не могла не отразить эту форму производства, т. е. его способ существования как производства потребительной стоимости. У древних, по свидетельству К. Маркса, мы не находим ни одного исследования относительно того, какая форма собственности создает наибольшее богатство. Оно не выступает у них как цель производства, исследуется лишь вопрос о том, какая форма собственности обеспечивает государству лучших граждан. Само же богатство рассматривается не как стоимость (что имело место лишь у некоторых торговых народов), а как его вещная форма — совокупность потребительных стоимостей, служащих удовлетворению потребностей человека {142}. Например, у Платона в его учении об обществе господствует точка зрения потребительной стоимости. Разнообразие потребительских благ он связывал с разделением труда, а последнее —с расчленением общества на сословия. Аристотель тоже полагал, что истинная экономика имеет дело с приобретением благ, необходимых для жизни или полезных для дома, т. е. с потребительными стоимостями, в то время как хрематистика — с деланием денег и с товарной торговлей для увеличения денег, противостоящих созидаемому истинному богатству. Вследствие этого древнее воззрение, согласно которому человек выступает как цель производства, является, по утверждению К. Маркса, более возвышенным по сравнению с современным миром, в котором целью (вместо человека) выступает само производство стоимостного богатства {143}.
Классическая политическая экономия в период своего возникновения тоже начинала с изучения конкретного труда, воплощающегося в вещественном богатстве, пыталась объяснить многие стоимостные формы посредством потребительной стоимости. Труд как источник вещественного богатства был также хорошо известен законодателю Моисею, как и таможенному чиновнику Адаму Смиту (К. Маркс). Для физиократов исходной основой была потребительная стоимость, состоящая из разных видов вещества, взятых из земли, у природы. Из конкретного труда и создаваемой им потребительной стоимости они выводили возможность увеличения богатства (прибавочной стоимости): земледелие делало очевидным тот факт, что работник из года в год производит жизненных средств больше, чем потребляет. Из этого избытка можно было объяснить образование прибавочной стоимости. Для определения величины оплаты труда работника тоже достаточно было обратиться к привычному объему потребляемых им жизненных средств, чтобы увидеть разницу между величиной потребляемых и суммой производимых потребительных стоимостей. Соответственно масштабом стоимости предполагалось брать не простую субстанцию труда — абстрактный труд, а дневное пропитание взрослого человека (потребительскую корзину).
Не уяснив природы стоимости, физиократы сумели установить минимум заработной платы, приравнивая ее к необходимым для работника жизненным средствам, к некоторой сумме потребительных стоимостей, достаточных для обеспечения существования. То, что производится сверх этого минимума, образует избыток потребительных стоимостей, т. е. прибавочный продукт, возникновение которого можно было объяснить без уяснения общей природы стоимости. Этот процесс становится понятным и в том случае, когда стоимость сводится к потребительной стоимости {144}.
Классическая политическая экономия, осуществив редукцию потребительных стоимостей к одному и тому же одинаковому труду, тем самым отодвинула потребительностоимостную основу в сторону и проложила путь к стоимостной парадигме в экономической науке. Это, однако, не означает, что классики не обращались к потребительной стоимости, хотя личное потребление они исключили из предмета политической экономии. Что же касается труда, то он ими рассматривался и как источник потребительных стоимостей, т. е. как конкретный труд, и как источник стоимости. Сведение стоимости товара к труду ими было сделано неполно и двусмысленно: от их внимания ускользнула необходимость четкого разграничения труда на конкретный и абстрактный, что составляло тайну критического понимания вопроса, раскрытую К. Марксом. «Недостаточно, — писал он, — свести товар к «труду», необходимо свести его к труду в двоякой форме» {145}. Несмотря на смешение конкретного и абстрактного труда, А. Смит, например, провозгласил труд в его общественной совокупности (в форме его разделения на конкретные виды) единственным источником материального богатства, разнообразных потребительных стоимостей.
Представители социалистических школ, страдая той же непоследовательностью в трактовке взаимодействия конкретного и абстрактного труда, пытались приспособить определение меновой стоимости рабочим временем и, следовательно, закон стоимости — в качестве характеристики потребительной стоимости товара. Так, Ж. Сисмонди полагал, что величина стоимости сводится к необходимому рабочему времени, к отношению между потребностью всего общества и количеством труда, которого достаточно, чтобы удовлетворить эту потребность {146}. П. Прудон исходил из того, что рабочее время, необходимое для производства продукта, выражает его истинное отношение к потребностям, причем чем меньше времени нужно для производства вещей, тем выше их полезность. Ф. Энгельс в своей первой экономической работе «Наброски к критике политической экономии» противопоставил толкованию стоимости буржуазными политэкономами ее определение как отношение издержек производства к полезности. После уничтожения частной собственности, по его мнению, противоположность стоимости и потребительной стоимости из сферы обращения переносится в сферу производства и будет выражать уже отношение издержек производства вещи к ее полезности. Впоследствии Ф. Энгельс, отмечая незрелость этой своей статьи, отказался от указанного сведения стоимости к отношению издержек производства к потребительной стоимости, поскольку это сведение исходило из предположения, что сам труд обладает стоимостью и в этом качестве может соотноситься с производимой им потребительной стоимостью.
Ф. Энгельс подверг критике формулу, согласно которой стоимость «определяется полезностью, т. е. меновая стоимость = потребительной стоимости, а, с другой стороны, пределом предложения (т. е. издержками производства), что есть просто запутанный и окольный способ сказать, что стоимость определяется спросом и предложением. Вульгарная политическая экономия везде и всюду!» {147}. Также бесплодными оказались попытки вывести полезность продуктов труда из общественной потребности, поскольку под последней в условиях рыночной экономики всегда разумеется платежеспособная потребность.
Самое большее, что можно было сделать на старой теоретической базе, не знающей четкого разграничения значений труда как источника стоимости и созидателя потребительной стоимости, — это сформулировать эмпирический закон о соответствии труда, разделенного на качественно определенные виды, специфическим потребностям общества. По этому поводу К. Маркс писал: «Всякий ребенок знает, что каждая нация погибла бы, если бы она приостановила работу не то что на год, а хотя бы на несколько недель. Точно так же известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественно определенные массы общественного совокупного труда» {148}.
В той мере, в какой труд признавался источником вещественного богатства (потребительных стоимостей) и общей субстанцией потребительной стоимости и стоимости, можно было на эмпирическом уровне установить определенное соответствие между трудом (распределенным по сферам производства) и удовлетворением потребностей общества. Было обнаружено, что эта пропорциональность, хотя и прокладывает путь через форму меновых отношений, противоречит закону стоимости. Однако оставалась неизвестной сущностная основа этой пропорциональности, внутренний закон, которому она подчиняется вне стоимостной формы своего проявления. Нужно было доказать, что необходимое для производства конкретного продукта время должно соответствовать степени его полезности и разрешить противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью на другой теоретической основе.
Определенный вклад в разрешение этого противоречия внес маржинализм, продолжив предшествующие попытки (физиократов и др.) объяснить затраты труда (издержки производства продукта) необходимостью удовлетворения определенных потребностей, ставя эти затраты в зависимость от полезности продукта, т. е. от его потребительной стоимости. Маржиналисты не отказались от принципа соответствия (тождества) полезности и издержек производства для материальных благ, производство которых может быть увеличено до любых размеров. Однако это соответствие, по их мнению, определяется не издержками (как в рамках закона стоимости), а полезностью продукта. Кроме того, они предложили устанавливать величину полезности ее предельным значением, чтобы разграничить нужные затраты и ненужные, и, следовательно, определять издержки тоже посредством их предельных значений, т. е. понятие необходимых по условиям потребления издержек они переработали в понятие предельных величин.
Отрицая возможность объективного соизмерения благ на основе затрат труда, маржиналисты обращаются к субъективным меркам: к степени важности для человека удовлетворяемых потребностей, имея в виду в одном случае предельную полезность блага по мере насыщения им человеческой потребности, в другом, при одинаковой полезности разных благ, — предельную полезность тех или иных их комбинаций.
Что касается ценности производительных благ (средств производства, труда и т. п.), то их полезность маржиналистами определяется через полезность (ценность) создаваемых с их помощью продуктов (результатов) как потребительских благ. Сами по себе производительные блага не могут быть измерены, это невозможно сделать и посредством издержек их производства, в частности затратами труда. Обращение к последним, с точки зрения, например, Е. Бем-Баверка, неизбежно приводит к заколдованному кругу: если ценность человеческого труда объяснять издержками по содержанию работника, то в таком случае приходится ценность жизненных средств работника объяснять ценностью его труда и т. д. без конца {149}.
В этой связи от теории предельной полезности ожидалось преодоление одного из важных противоречий трудовой теории стоимости — невозможности объяснить из эквивалентного обмена, почему меновая стоимость труда оказывается меньше меновой стоимости его продукта и откуда получается избыток стоимости (прибавочная стоимость). Для объяснения этого, как известно из работ К. Маркса, надо обращаться к потребительной стоимости рабочей силы (труда). Казалось бы, теория предельной полезности восполнит названный пробел теории трудовой стоимости и предложит решение проблемы.
Этого, к сожалению, не случилось. У представителей австрийской школы (Е. Бем-Баверк) образование прибыли свелось к свойствам средств производства (капитала) доставлять большие количества продукта из-за того, что они как отдаленные блага участвуют в создании разности между будущими благами, имеющими меньшую ценность, и настоящими благами, обладающими большей ценностью. Поскольку предприниматели покупают блага «отдаленного» порядка, например машины, труд, а при их помощи создаются сегодняшние блага с их большей ценностью, то разница остается у них и служит источником прибыли. Положительный результат, возникающий из предпочтения текущих благ будущим на рынке товаров и ссудного капитала, вроде бы не имеет другого источника, кроме фондовой биржи.
Многие аспекты потребительной стоимости изучены в рамках отечественной теории оптимального функционирования экономики, претендующей на статус нового направления в экономической науке и специальной, «отдифференцированной» от других экономических наук теории. Несмотря на встречающееся игнорирование категории «потребительная стоимость» и использование в качестве базовой категории понятия «общественная полезность», в этой теории по возможности сохранены ее трудовая основа и вытекающий из нее принцип объективности полезностных (потребительских) оценок.
Исходной для построения концепции берется общественная полезность результата производства, которой в стоимостном отношении должны соответствовать определенные затраты труда. Соответствие затрат и результатов оценивается чаще всего на основе затрат труда: труд по условиям потребления должен быть равен труду по условиям производства {150}. Соизмерение затрат и результатов осуществляется посредством затрат по данному продукту или с помощью объективно обусловленных оценок, поскольку потребительные стоимости непосредственно несоизмеримы.
Сохранение в этом равенстве перевернутого принципа эквивалентности, взятого из закона стоимости, не позволяет, однако, объяснить возможность получения большего результата из тех же затрат. Когда речь заходит о приращении результатов производства, увеличении того или иного блага на дополнительную единицу и соответствующем приращении степени удовлетворения потребностей, то приходится искать источник этого приращения в затратах: или в приращении дифференциальных затрат по данному продукту, или в их минимизации (экономии).
Поскольку из сэкономленной затраты не получить нового результата (этого не допускает принцип трудовой эквивалентности), то для объяснения возможности образования приращения результатов ничего, кроме как превращенных форм механизма образования прибавочной стоимости, не предлагается. Отсюда проистекает оценка эффективности производства посредством формулы приведенных затрат. Затратная основа соизмерения результатов не дает выхода к объяснению источника приращения результатов — к потребительной стоимости рабочей силы (труда), к ее объективным оценкам, поскольку эффект от потребления потребительских благ объявляется субъективным и неизмеримым.
Сведение основных положений теории оптимального функционирования экономики к тому, чтобы ими дополнить трудовую теорию стоимости, подвести под стоимостные формы принципы потребительной стоимости, в частности представить стоимость превращенной формой полезности, во многом ограничивает возможности этой теории, особенно ее претензии на получение особого парадигматического статуса в экономической науке. От того, что стоимость товара без своего носителя — потребительной стоимости —не может существовать, она не лишается своей системообразующей функции в экономике.
Теория оптимального функционирования экономики и не ставила своей задачей преодоление стоимостной парадигмы. В лучшем случае предполагалось ее «улучшить», приспособить к ней полезностные категории. «Практический учет в народном хозяйстве полезностных характеристик, — признаются ее представители, —не может, на наш взгляд, пониматься как создание особых взаимоотношений, самостоятельных отношений между экономическими системами и ячейками посредством самостоятельной системы показателей, призванных подменить действующую систему таких экономических категорий, как цена, прибыль, рента и т. д. Речь идет о том, чтобы сами эти категории лучше были связаны с происходящими на различных экономических уровнях процессами соизмерения результатов и затрат» {151}. Рыночная экономика, переход к которой этой теорией не отрицался, не приняла ни критерия оптимальности, ни объективно обусловленных потребительных оценок, ни тем более рекомендаций по оптимальному планированию экономики.
Стоимостные механизмы в их собственном виде оказались сильнее улучшенных «оптимизационных» категорий СОФЭ (системы оптимального функционирования экономики): стихия и произвол рыночных цен не нуждались в оптимальных полезностных оценках ни затрат, ни результатов, ни трудовых и природных ресурсов. Рыночная экономика не приняла и обещанное СОФЭ более высокое, чем централизованное планирование, саморегулирование экономики, хотя авторы СОФЭ претендовали на то, чтобы подготовить экономическую мысль к осознанию перехода к «саморегулирующемуся» рынку, оставаясь в то же время на позиции приоритета оптимального планирования. Добиться такой оптимальности на стоимостной основе не удалось и вряд ли когда-либо удастся, поскольку в итоге дело обычно сводится к оптимизации прибыли.
Переход ряда представителей СОФЭ от концепции оптимального функционирования социалистической экономики к открытой защите свободной от планирования рыночной экономики свидетельствует о том, что теория СОФЭ исчерпала себя применительно к современной рыночной экономике.
Проблемы потребительной стоимости достаточно широко изучались отечественными экономистами и вне рамок СОФЭ, хотя в литературе по данному вопросу преобладала трактовка потребительной стоимости как вещественного (натурального) носителя стоимости, не обладающего определенностью экономической формы. Многие экономисты, однако, выходили за пределы узкой ее интерпретации {152}.
Это выражалось прежде всего в попытках придания потребительной стоимости определенной экономической формы в виде ее трактовки как непосредственно общественной потребительной стоимости или непосредственно общественной полезности, поскольку ее производство согласуется с потребностями общества не через рынок, а непосредственно до рынка. Такой подход исходил из высказывания В. И. Ленина относительно характера результатов производства при социализме: они должны представлять собой не просто продукт, а продукт, идущий на общественное потребление не через рынок.
Общественная природа потребительной стоимости связывалась и с тем, что она в конечном счете является определенным производственным отношением — выражает отношение по поводу формирования развитого человека, составляющего цель социалистического производства {153}. По этой причине отдельные авторы (например, Н. С. Шухов) общественную полезность считают выражением целевого производственного отношения, имеющего онтологическое основание в объективном основном экономическом законе производства. Это обстоятельство позволяет общественной полезности выполнять роль соизмерителя различных потребительских благ.
Подводя итоги учениям о потребительной стоимости в рамках теории предельной полезности и общественной полезности (СОФЭ), можно сказать, что их авторам так и не удалось отказаться от определения полезности как стоимости или стоимости как превращенной формы полезности и найти собственную объективную экономическую основу полезности, преодолевающую стоимостную парадигму. Волей-неволей пришлось идти на компромисс, осуществленный в свое время А. Маршаллом, который предложил в качестве «основы» для их синтеза превращенную форму стоимостного принципа — взаимодействие платежеспособного потребительского спроса и предложения вместо единства производства и потребления в их потребительностоимостном значении, и цену вместо стоимости.
В отечественной литературе этот компромисс выражается в политике «синтеза» трудовой теории стоимости и теории полезности, начало которого связывается с именами М. Туган-Барановского, Л. Буха, Н. Столярова и В. Дмитриева. Н. Шухов, с чьей книги «Ценность и стоимость (Опыт системного анализа)» начиналась новая серия публикаций «Экономическая мысль России: единство теории полезности и трудовой теории стоимости», ведет отсчет такого «синтеза» с первой экономической работы Ф. Энгельса «Наброски к критике политической экономии», в которой якобы высказано гениальное суждение о том, что стоимость есть отношение издержек производства и полезности {154}. Однако, как уже отмечалось, Ф. Энгельс впоследствии самым решительным образом отказался от этого суждения.
Наши авторы, в том числе и те из них, кто принял трудовую теорию потребительной стоимости, признают ее лишь дополнением и развитием трудовой теории стоимости {155}. Полагают, что, поскольку трудовая теория потребительной стоимости обеспечивает экономическое решение проблемы полезности, становится возможным ее «органический синтез» с трудовой теорией стоимости. Их синтез, в свою очередь, объявляется методологической основой концепции эффективной системы хозяйствования {156}, реализуемой в условиях социализма, который представляет собой «высший синтез» товарной и натуральной форм хозяйствования {157}. Мы теперь знаем, что на практике в России этого синтеза не произошло, победила товарная форма.
Для новой системы хозяйствования нужна другая, противоположная стоимости основа. Этой противоположной основой является потребительная стоимость. Но теория потребительной стоимости может заменить теорию стоимости и приобрести самостоятельный парадигматический статус лишь на трудовой основе, т. е. на признании труда в качестве созидательной причины потребительной стоимости и всеобъемлющего объясняющего принципа. В зародышевой форме она возникла еще до господства стоимостной парадигмы, долго продолжала существовать в подчиненном стоимости положении и может стать главенствующей парадигмой в будущем обществе, изменившем коренным образом характер своего развития.
Ее разработка для условий будущей, посткапиталистической формации может происходить как продолжение направления, начатого К. Марксом и предназначенного для объяснения становления посткапиталистического общества. В трудах К. Маркса, а также Ф. Энгельса, В. И. Ленина и продолжателей их учения имеется ряд существенных формулировок на этот счет. Ф. Энгельс, отмечая неверность включения потребительной стоимости в определение стоимости, вместе с тем защищал высказанную им еще в 1844 г. мысль о том, что взвешивание полезного эффекта и трудовой затраты представляет собой все, что останется в будущем обществе от понятия стоимости. Он полагал, что план будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и необходимыми для их производства количествами труда. Общество должно знать, сколько труда требуется для производства своих жизненных средств и средств производства {158}.
К. Маркс, высоко оценив названное положение Ф. Энгельса, уже в «Нищете философии» коснулся этого вопроса, показав невозможность определения полезности вещи рабочим временем, необходимым для ее производства, т. е. стоимостью. Вместе с тем он считал, что в будущем обществе, где потребление уже не будет определяться минимумом времени, необходимым для производства, тем не менее количество времени, которое будут посвящать производству того или иного продукта, станет определяться степенью общественной полезности этого продукта {159}.
Ф. Энгельс считал, что научное обоснование названного положения стало возможным благодаря «Капиталу» К. Маркса. Раскрывая трудовую основу своей теории и утверждая, что рабочее время и труд всегда останутся созидающей субстанцией богатства, К. Маркс все же исходил из того, что меновая стоимость будет устранена и экономика будущего общества уже не станет базироваться на стоимости.
Очевидно, что К. Маркс не мог не задуматься над тем, что придет на место стоимости и что составляет ее противоположность. Его суждения на этот счет и будут, как нам представляется, обоснованием того положения, о котором писал Ф. Энгельс и которое органически вытекает из «Капитала», из теоретических основ социально- экономического учения К. Маркса. Для К. Маркса дело должно было бы обстоять так, как «если бы производство являлось лишь средством для удовлетворения потребностей производителей, таким производством, в котором господствовала бы только потребительная стоимость» {160}.
Эту форму производства К. Маркс противопоставлял существовавшей в его время стоимостной форме, при которой универсальный процесс овеществления сопровождался опустошением внутренней сущности человека, его отчуждением, принесением его развития в жертву совершенно внешней цели.
Результаты же производства, основанного на потребительной стоимости, К. Марксу представлялись богатством, которое реализуется в виде универсальности потребностей, способностей, средств производства и потребления индивидов, т. е. богатством, предполагающим полное господство человека над силами природы, в том числе силами собственной природы человека. Соответственно богатством становится абсолютное выявление творческих дарований человека без каких-либо иных предпосылок, кроме предшествующего исторического развития, приводящего к тому, что целостность развития человека, не ограниченная каким-либо заранее установленным масштабом, превращается в самоцель. Человек в этих условиях воспроизводит себя не в одной какой-либо определенности, а во всей своей целостности, он не будет стремиться оставаться чем-то окончательно установившимся, а будет находиться в процессе постоянного становления и обновления {161}.
Глава 6. Производительный труд и производительный работник
§ 1. Понятие производительного труда
После того, как проанализированы основные звенья непосредственного процесса труда — субъект труда, его функционирование в качестве производителя и результат труда, можно определить содержание производительного труда. Но из-за того, что результат труда имеет различные экономические формы, понятие производительного труда тоже получает различные трактовки: стоимостную и потребительностоимостную. В современных условиях, когда всякий полезный результат наделяется стоимостью, господствующим становится старый тезис вульгарной политической экономии: производителен всякий труд, который что-то производит, т. е. стирается всякая грань между производительным и непроизводительным трудом.
В определенной мере это объясняется классовым интересом представителей непроизводительных классов, их желанием прикрыть свое существование за счет труда производительных классов. Чтобы не обнаруживать эту сущность, производительным объявляют всякий труд, обмениваемый на деньги, создающий товар и товарную стоимость. Поскольку по мере развития капитализма все и вся превращается в товар, все становится предметом купли и продажи, то и всякая деятельность, в том числе и сексуальная, подгоняется под производительный труд. «Даже высшие виды духовного производства получают признание и становятся извинительными в глазах буржуа только благодаря тому, что их изображают и ложно истолковывают как прямых производителей материального богатства» {162}. Ныне, как было сказано, сплошь и рядом утверждается, что знаниями, а тем более информацией, непосредственно, создаются стоимости. Приобрел знания — значит, приобрел человеческий капитал, т. е. самовозрастающую стоимость и стал производительным работником.
В действительности различение производительного и непроизводительного труда имеет объективную основу. Ее обнаружили еще родоначальники классической политической экономии. У физиократов производительным считался только земледельческий труд, производящий прибавочный продукт в форме потребительной стоимости. А. Смит, смешивая конкретный и абстрактный труд, в одном случае признает производительным любой труд, создающий товар, стоимость вообще, в другом — лишь прибавочную стоимость, т. е. капитал. Непроизводительным же является труд, не производящий никакой стоимости. Его носители обменивают свой труд на доход, предоставляя другой стороне потребительную, а не меновую, стоимость. «Они — слуги общества и содержатся на часть годового продукта труда других людей... К этому же классу должны быть отнесены... священники, юристы, врачи, всякого рода писатели; актеры, паяцы, музыканты, оперные певцы, танцовщики и т. д.» {163}.
Все значительные экономисты, заметил К. Маркс, не вели полемику против этого определения производительной деятельности. Напротив, все «непроизводительные экономисты, которые решительно ничего не создают в своей собственной специальности, выступают против различения производительного и непроизводительного труда» {164}.
Что касается определения А. Смита, согласно которому производительным он считал труд, создающий продукт вообще или товар вообще, то оно оказалось довольно спорным и противоречивым. Полагают, что здесь А. Смит выходит за пределы общественной формы труда. Дело осложняется еще одним обстоятельством— можно ли считать производительным труд, если согласно закону стоимости его затраты эквивалентны его результату, а также если труд осуществляется в условиях простого, а не расширенного воспроизводства. Чтобы преодолеть такого рода трудность, пришлось обращаться к результату труда в виде прибавочной стоимости. Соответственно, определение А. Смита, а затем Д. Рикардо и Ж. Сисмонди производительного труда как труда, создающего прибавочную стоимость, К. Маркс назвал правильным, подходящим для условий капиталистического производства.
Но из этого не следует, что различение производительного и непроизводительного труда не имеет более общей основы, чем производство прибавочной стоимости. Такой основой является определение производительного труда с точки зрения процесса труда, производящего потребительную стоимость [12], которая А. Смитом иногда отождествляется с меновой стоимостью и что для условий простого товарного производства вполне допустимо. В последнем случае важно принимать во внимание выставленное А. Смитом ограничение — продукт должен обладать предметностью и пригодностью для товарного обмена.
Можно полагать, что у А. Смита в данном случае производительный труд определяется через потребительную стоимость продукта, которая в условиях обмена равного количества одного труда на равное количество другого (в условиях простого товарного производства) обретает форму товара, в котором потребительная и меновая стоимость выступают в единстве, как нечто тождественное. Поэтому вполне оправдано его обращение к потребительной стоимости продукта как к критерию, позволяющему определить производительный или непроизводительный характер создающего его труда.
Другой вопрос — как трактовать потребительную стоимость и производящий ее труд: сводятся ли они к вещественности, физическому труду, или же им придается общественная форма, т. е. сама потребительная стоимость рассматривается как общественная форма наряду с формой меновой стоимости. А. Смит для условий простого процесса труда их объединил и тем самым указал специфическую общественную форму данного вида производительного труда — форму простого товарного производства.
Если он согласился с положением о том, что «богатство народов состоит не в непригодном для потребления золоте и серебре, а в пригодных для потребления благах, ежегодно воспроизводимых трудом общества», то тем самым он указал на возможность потребительностоимостной трактовки различия между производительным и непроизводительным трудом. Вполне допустимо, что А. Смит в этом своем определении производительного труда материализацию последнего трактовал по- шотландски, т. е. грубо. Но это не снимает необходимости включения вещественного характера труда и его продукта как критерия для различения производительного и непроизводительного труда, когда речь не идет о производстве товара, стоимости, прибавочной стоимости.
Стоимостный критерий не покрывает различий материального и духовного производства, производства вещей и производства идей при определении производительного или непроизводительного характера труда и его носителей.
С точки зрения производства потребительной стоимости, производительным в самом простом смысле слова будет всякий жизнеобеспечивающий труд, т. е. труд, который реализуется в потребительной стоимости продукта, необходимого для воспроизводства человеческой жизни. Здесь речь идет не о вещественной характеристике труда и его продукта, а об их определенной общественной форме, связанной с жизнью общества, т. е. с трудом, производящим средства жизни для общества. Очевидно, что не всякий продукт и соответствующий труд предназначены для обеспечения жизни человека. Многие из них не имеют никакого отношения к этому, ибо служат для удовлетворения далеких от разумных, нужных для жизни потребностей. Если с точки зрения создания прибавочной стоимости (капитала) производство наркотиков является в высшей степени производительным трудом, то в отношении к их потребительной стоимости производящий их труд далек от того, чтобы отнести его к жизнеобеспечивающему производительному труду. В то же время нельзя отказать деятельности быть производительной в многочисленных домохозяйствах, не производящих капитала, прибавочной стоимости, но создающих потребительные стоимости. Лишь с точки зрения капитала, а не работника, этого рода деятельность не считается производительной, а производство потребительной стоимости и ее вещных носителей объявляется не имеющим никакого отношения к различению производительного и непроизводительного труда. «Только буржуазная ограниченность, — писал К. Маркс, — считающая капиталистические формы производства абсолютными его формами, а следовательно, вечными естественными формами производства, может смешивать вопрос о том, что такое производительный труд с точки зрения капитала, с вопросом, какой труд вообще является производительным, или что такое производительный труд вообще» {165}.
Атрибут производства жизнеобеспечивающего продукта остается условием, хотя и недостаточным, для того, чтобы труд считался производительным в более высоком значении. Нужно еще, чтобы труд производил дополнительный, прибавочный в общеэкономическом смысле продукт аналогично тому, как в условиях капитализма предполагается производство прибавочной стоимости, получаемой за счет неоплаченного труда.
Однако в противоположность прибавочно-стоимостному критерию, согласно которому производительным труд делается благодаря наличию в нем прибавочной части (прибавочного времени), потребительно-стоимостной критерий производительного труда исходит из другой предпосылки — из превышения результата всего труда над его затратами. Эта предпосылка не предполагает стоимостного деления труда на необходимый и прибавочный, наоборот, она не нуждается в их различении. По мере роста производительности труда действительное богатство общества и возможность его постоянного расширения перестают зависеть от продолжительности прибавочного труда. Поэтому «если снять с заработной платы, как и с прибавочной стоимости, с необходимого труда, как и с прибавочного, специфически капиталистический характер, то останутся уже не эти формы, но лишь их основы, общие всем общественным способам производства» {166}.
В любом общественном производстве всегда может быть проведено различие между той частью труда, продукт которого входит в индивидуальное потребление производителей и их семей непосредственно, и той частью труда, которая всегда есть прибавочный труд, продукт которого служит удовлетворению общественных потребностей, как бы ни распределялся этот прибавочный продукт и кто бы ни представлял эти общественные потребности» {167}.
К сожалению, в литературе очень часто понятие прибавочного продукта подгоняется под стоимостную форму, что затемняет его потребительностоимостную сущность — способность труда доставлять результата больше, чем затрачивается труда на его достижение.
Каковы условия этого превосходства, чем обусловливается создание этого прибавочного продукта в его общеэкономическом смысле, т. е. как дополнительной потребительной стоимости?
Прежде всего следует отметить, что в создании прибавочного продукта в форме потребительной стоимости участвуют, кроме труда и средства производства, и природные силы, используемые трудом. Можно сказать, что простое существование прибавочного продукта, а не только абсолютной прибавочной стоимости «не предполагает ничего иного, кроме такой природной продуктивности, т. е. такой естественно возникшей производительности труда, чтобы не все возможное (ежедневное) рабочее время человека требовалось для поддержания его собственного существования или для воспроизводства его собственной рабочей силы» {168}.
Соответственно, субъективным условием существования прибавочного продукта служит то обстоятельство, что непосредственные производители должны работать не только для воспроизводства своей собственной рабочей силы, но и на членов своей семьи, и на другие общественные нужды. Объективным условием является наличие природных, технических и общественных предпосылок, позволяющих людям не тратить весь свой труд только для сохранения и воспроизводства своей рабочей силы.
§ 2. Производительные и непроизводительные работники
Характеристики производительного и непроизводительного труда должны быть дополнены анализом различий между производительными и непроизводительными работниками, что вносит ряд новых моментов в содержание соответствующих видов труда.
С позиций производства стоимости, согласно его закону, все работники, если они получают заработную плату, могут быть включены в состав производительных работников в широком смысле этого слова. Научная классическая политическая экономия к производительным относила лишь тех работников, которые обменивают свой труд на капитал, увеличивая его стоимость. Непроизводительными в этом случае считались работники, которые обменивали свой труд на доход, оказывали услуги, получая оплату из зарплаты, предпринимательского дохода, ренты. Их труд не входит в тот продукт, в котором представлены заработная плата и прибыль. Этим работникам их труд оплачивается при расходовании дохода другими лицами, т. е. из средств этих лиц, полученных в виде заработной платы, прибыли, ренты.
Соответственно, не все наемные работники, оказывающие услуги, превращаются в производительных работников. Если всякий производительный работник при капитализме — это наемный рабочий, то не всякий наемный работник — производительный рабочий. Труд, покупаемый как услуга, не делает его носителя производительным работником. Их нельзя смешивать.
Иное значение приобретает определение производительных работников, если речь идет о производстве не стоимости, а потребительной стоимости. Производительными в этом общем случае будут работники, занятые в сфере производства жизненных средств и средств производства, необходимых для существования и воспроизводства общества.
В прошлом в нашей экономической и социологической литературе производителей материальных благ определяли как людей, которые приводят в движение орудия производства и осуществляют производство материальных благ благодаря известному производственному опыту и навыкам к труду. Это определение вошло в учебники по политической экономии. В учебнике «Политическая экономия» сказано: «общественные производительные силы —это созданные обществом средства производства, прежде всего орудия труда, и люди, приводящие их в действие и осуществляющие производство материальных благ» {169}.
Эта широко распространенная в прошлом характеристика человека как элемента производительных сил к условиям современного производства не подойдет.
Прежде всего нужно отметить, что в указанном положении трудовые качества производительного работника ограничиваются производственным опытом и навыками к труду. Опыт и навыки производителя, конечно, и сегодня не утратили своего значения. Однако было бы неправильно не учитывать возрастающей роли науки и научных знаний, характерных для современного работника. Рационализаторство, изобретательство, наука все более проникают в труд значительной части рабочих. Уже поэтому содержание их духовной производственной деятельности образует нечто большее, чем простая совокупность производственного опыта и навыков. Да и вообще ныне производство требует от участвующего в нем человека научного развития, элементов инженерно-технической подготовки, ибо само производство предполагает постоянные перемены в технике, подчинение новых природных сил, создание автоматических и кибернетических машин.
В этих условиях человек становится настоящим творцом и руководителем производства, контролером производственного процесса. Поэтому характеристику духовных потенций современного производителя, его производственный опыт необходимо дополнять его научными знаниями. Без них умственные силы рабочего были бы представлены не полностью, без нового, притом важнейшего, элемента — научного мышления.
Но пожалуй, в современных условиях самым неприемлемым в разбираемой формуле является то, что роль человека сводится к двигателю орудий труда, и, соответственно, производителями считаются лишь люди, «приводящие в движение орудия производства».
Здесь, во-первых, производители материальных благ берутся только со стороны их индивидуальных сил и не учитываются общественные силы труда и стоящий за ними совокупный (коллективный) рабочий; во-вторых, производительными работниками считаются только люди, занимающиеся физическим трудом (приводящие в движение орудия производства). Как же тогда быть с людьми умственного труда, которые непосредственно не приводят в движение орудия производства, а выполняют духовные функции производственного процесса? Значит, они не могут быть включены в состав людей, составляющих производительную силу общества? И не случайно многие авторы полагают, что к производительным силам общества должны быть отнесены рабочие и крестьяне. Работников же, выполняющих задачи по руководству, организации, планированию производства, обычно не включают в производительные силы, поскольку в отличие от непосредственных производителей эти люди заняты обслуживанием производства и своим трудом не воздействуют напрямую на предмет труда, а лишь в той или иной форме обеспечивают условия, необходимые для процесса производства.
Воздействие на предмет труда и приведение в движение орудий производства являются, конечно, свойством производительного труда и производительного работника. Но это свойство, во-первых, больше всего характеризует работника индивидуального производства, в котором один человек осуществляет все трудовые функции: физические и умственные. Во-вторых, оно выражает характер производительного труда, рассматриваемого с точки зрения простого процесса труда, процесса труда как такового. Если мы производительными считаем лишь физические и духовные силы отдельного человека и не учитываем силы совокупного рабочего (общественные производительные силы труда), то производителями материальных благ действительно будут только те люди, которые приводят в движение орудия производства и осуществляют производство материальных благ благодаря своему опыту и навыкам к труду. Когда, например, процесс производства носил индивидуальный характер (ремесло, цех, натуральное хозяйство), производительным работником мог считаться лишь тот, кто применял в процессе труда свои физические силы, приводил в движение орудия труда, непосредственно воздействовал на предмет труда. Здесь производство не нуждалось в особой категории лиц, выполняющих духовные функции процесса производства. Представители умственного труда не входили в производительные силы общества. К последним относились только работники физического труда, которые одновременно осуществляли и духовные функции производства.
Производительный труд, рассматриваемый с точки зрения простого процесса труда, безусловно, содержит в своем определении общесоциологический момент. В любых общественных условиях характерным признаком производительного труда является его направленность на производство материальных благ и соответственно свойством производительного работника — его назначение осуществлять производство материальных ценностей. Подобного рода определение производителей материальных благ имеет, повторяем, смысл для всех общественно-экономических формаций. Но поскольку оно исходит из простого процесса труда, оно недостаточно для характеристики производительного работника определенной, исторически развитой общественной системы производства.
Содержание понятий производительного труда и производителей материальных благ с развитием производства претерпевает существенные изменения. По этой причине на вопрос о том, какие конкретно категории людей входят в производительные силы, по существу нельзя дать однозначного ответа, одинаково пригодного для всех исторических эпох.
Затрата физической энергии, например, связанная с непосредственным воздействием на предмет труда и приведением в движение орудий, не является теперь единственным специфическим признаком людей, создающих материальные блага и составляющих главную производительную силу общества. Этот критерий становится недостаточным применительно к современному производству, в котором наряду с людьми физического труда участвует значительное количество работников умственного труда.
В крупной промышленности с введением машин и обобществлением труда процесс производства необходимо порождает функции наблюдения и контроля за работой машин, их постоянного усовершенствования и т. п., требующие приложения главным образом умственных сил человека. Выполнение этих функций становится обязательным условием нормального движения производственного процесса, что вызывает к жизни особую категорию инженерно-технических работников, занятых наблюдением за машинами, созданием новой техники, применением достижений науки к производству. В связи с этим встает вопрос: можно ли включать в производительные силы тех людей, основной деятельностью которых является выполнение духовных функций производства? К числу таких лиц относятся инженерно-технический персонал, работники агрономического труда, определенная часть научных работников. При рассмотрении этой проблемы нужно иметь в виду, что содержание производительного труда изменяется прежде всего с развитием кооперативного характера процесса труда. В кооперации, основанной на разделении труда, формируется общественно комбинированный рабочий и общее понятие производительного труда утрачивает в известной мере свою применимость к отдельно взятому работнику. Оно соответствует совокупному рабочему организму, члены которого выполняют различные производственные функции.
Положение К. Маркса о совокупном рабочем имеет принципиальное значение для определения круга производительных работников и понимания производительного труда в современном обществе.
В условиях крупного машинного производства, как отмечал К. Маркс, продукт труда превращается из непосредственного продукта индивидуального производителя в общественный, в общий продукт совокупного рабочего, т. е. в продукт рабочего персонала, различные члены которого ближе или дальше стоят от прямого воздействия на предмет труда. Поэтому уже сам кооперативный характер процесса труда неизбежно расширяет понятие производительного труда и его носителя — производительного рабочего. Теперь для того, чтобы трудиться производительно, не обязательно непосредственно прилагать свои руки, достаточно быть органом совокупного рабочего, выполнять одну из подфункций совокупного рабочего {170}.
С развитием общественного, кооперативного характера процесса труда не труд отдельного рабочего, а все более и более социально комбинированная деятельность многих людей становится действительным исполнителем функций производственного процесса. Различные работники, которые соединяют свои силы и образуют совокупную производительную машину, весьма различным образом принимают участие в непосредственном процессе производства. Один больше работает руками, другой—больше головой, один выступает как управляющий, инженер, технолог и т. д., другой — как непосредственный рабочий физического труда или даже как простой подручный. В результате все большее количество, по выражению К. Маркса, «функций способности к труду включается в непосредственное понятие производительного труда, а их носители —в понятие производительных рабочих»132.
В развитом производстве расширение понятия производительного труда происходит в первую очередь за счет инженерно-технических работников, труд которых становится производительным, а сами они — производительными работниками. Характер этой производительной силы общества имеет ряд особенностей.
Во-первых, инженерно-технический персонал в своем большинстве не оказывает прямого воздействия на предмет труда, непосредственно не приводит в движение орудия производства. Но отдельные виды производства уже в наше время и не требуют непосредственного воздействия человека на предмет труда. Наряду с ручным трудом, трудом по обслуживанию машин и механизмов, существуют высшие формы непосредственного производительного труда: труд по управлению машинами и механизмами, по наблюдению за производственным процессом, по составлению программ для автоматов.
Развитие техники, автоматизация и механизация производства вызывают к жизни новые формы труда. Многие производства уже сейчас основываются на этих видах труда.
Вторая особенность труда инженерно-технических работников состоит в том, что их основная деятельность умственная. Различное отношение к предмету труда станочника и инженера идет здесь по линии разделения труда на материальный и духовный или на такие виды труда, в которых преобладает та или иная сторона. Может ли представитель духовного труда считаться производителем материальных благ, а сам его труд — производительным? Да, может, поскольку умственный труд, с одной стороны, составляет необходимое звено функционирования процесса производства, с другой — служит источником материального богатства, как и физический труд.
Следовательно, духовный по своей природе инженерный труд представляет собой вид производительного труда, а носитель его — производительную силу. Если отрицать это, то электронную машину, используемую в производстве и заменяющую умственную работу определенной группы людей, нужно отнести к производительным силам, а инженерно-технических работников, которые раньше выполняли те же функции, исключить из производительных сил общества.
Инженерно-технические работники не являются единственной категорией лиц умственного труда, занятых в сфере материального производства. С развитием крупного производства, связанного с высшими формами технического прогресса, небывало усложняется сам производственный процесс. Инженерно-технический труд становится недостаточным для выполнения чрезвычайно сложных задач, которые встают в современной промышленности и сельском хозяйстве. В решении задач участвуют уже представители высших видов умственного труда —люди науки.
В соответствии с этим в настоящий период в производительные силы следует включать еще один элемент — научных работников. До сих пор изобретательство и рационализаторство инженеров, техников, мастеров, рабочих были достаточными для осуществления непосредственных духовных функций процесса производства.
В настоящее время научное исследование становится необходимым условием нормального функционирования производства, выступает как своеобразная отрасль производства. Это обстоятельство подчеркивается как самими учеными, так и экономистами. Наука «стала совершенно сознательно и непосредственно тем, чем давно уже являлась бессознательно и от случая к случаю, а именно — существенной частью производства»133.
Современное производство предполагает широкий размах промышленных исследований. На многих предприятиях существуют научные лаборатории и штат научных работников. Создаются научно-исследовательские институты, обслуживающие отдельные отрасли производства. Развитое крупное производство включает научный труд в качестве необходимого условия функционирования промышленного процесса. С помощью такого труда создаются материальные богатства так же, как и непосредственной физической деятельностью рабочих. Научные работники, занятые в лабораториях промышленных предприятий и в научно-исследовательских учреждениях, обслуживающих сферу материального производства, входят в совокупный рабочий персонал. Если использование труда инженерно-технических работников означало первый шаг в превращении умственной деятельности в вид производительного труда, то вторым шагом является превращение научного труда в производительный труд, включение людей науки в производительные силы общества, поскольку они участвуют в производстве материальных благ.
Но производительными, видимо, можно считать лишь тех работников науки, которые непосредственно связаны с производством, составляют элемент совокупного рабочего персонала. К ним, например, относятся представители научно-технической мысли, работающие на заводах в отделах главного конструктора, технолога и т. д. Эти лица выполняют наиболее сложные, высшие инженерно-технические функции процесса производства.
Экономическим основанием превращения научного труда в производительный труд является дальнейший процесс обобществления труда. Современное производство предполагает тесную взаимосвязь не только между различными отраслями производства, но и между физическим и умственным трудом. Теперь устанавливается единство и взаимозависимость различных исторически разделенных функций общественного труда вплоть до единства физического труда с высшими формами умственного труда — наукой, за которыми в силу общественного разделения труда стоят различные группы общества.
Можно утверждать, что в настоящее время научный труд в некоторых новых отраслях промышленности приобретает значение непосредственного производительного труда. Например, управление ядерными процессами в атомных реакторах и контроль за ними требуют применения не только инженерно-технического, но и научного труда, необходимого при составлении программ для электронно-счетных машин. В этих условиях работник науки становится как бы производительным рабочим, т. е. превращается в непосредственную производительную силу. Инженерно- технические работники являются производительной силой не потому, что затрачивают физический труд, а потому, что осуществляют духовные задачи производственного процесса. Их знания, их интеллектуальные силы, необходимые для движения производственного процесса, — вот что делает их производительными работниками.
В том случае, когда человек науки становится производительным работником, наука приобретает роль непосредственной производительной силы. Поэтому в современном производстве физический и духовный виды труда, воплощенные в деятельности разных членов совокупного рабочего, одинаково необходимы для создания материального богатства. При этом применение умственного труда, науки делает определенную категорию лиц (инженерно-технических и часть научных работников) составным элементом главной производительной силы общества.
Означает ли отнесение определенных работников умственного труда к главной производительной силе общества стирание всяких граней между производительным и непроизводительным трудом, производительными и непроизводительными работниками? Отнюдь нет.
Несмотря на постоянное расширение состава и функций совокупного рабочего и усиление тенденции превращения все большего количества населения в производителей материальных благ, для современного общества деление людей на производителей материальных благ и непроизводительных работников сохраняет свою силу. Неправы те авторы, которые из-за нечеткости границ между этими двумя категориями работников вообще отрицают необходимость их разграничения для настоящего периода развития общества.
Нельзя не видеть другой стороны дела. При всей своей подвижности и трудности для определения границы между указанными видами труда в настоящее время все же существуют. Если в будущем производительный труд станет всеобщим, деление людей на группы производительных и непроизводительных работников потеряет силу, то разница между самим производительным и непроизводительным трудом, производственной и непроизводственной сферой сохранится.
Как для настоящего, так и для будущего времени нельзя отрицать различие производительного и непроизводительного труда и считать производительным всякий труд в области материального и духовного производства, т. е. вообще общественно полезный труд. Также вряд ли можно полагать, что к числу производительных работников наряду со всеми участниками материального производства относятся люди, занятые деятельностью в области искусства, а также вопросами воспитания, обучения, государственного управления и т. д.
Не настаивая на обязательности признака, характеризующего производительный труд как деятельность, производящую прибавочный продукт, и соглашаясь с тем, что не всякий труд в сфере материального производства является производительным, все же следует, как нам кажется, этот вид труда связать с производственной сферой. При всех условиях общесоциологический признак производительного труда как деятельности, направленной на производство материального продукта, материальных ценностей, не теряет своего смысла и должен служить общим, независимым от общественной формы критерием производительного труда. Научный и всякий иной духовный труд может стать производительным лишь при том условии, что он применяется в производстве материальных благ, воплощается в практической деятельности по созданию материальных ценностей. Если же труд не имеет отношения к материальному производству и его продуктом является ценность духовного (этического, эстетического и т. п.) порядка, он не будет и производительным в указанном смысле слова, хотя является общественно полезным.
Вопрос об изменении содержания производительного труда и понятия производителя материальных благ нуждается в дальнейшем изучении. Кроме теоретического он имеет важное практическое значение. Проблема, касающаяся состава совокупного рабочего и развития кооперативного характера процесса труда, непосредственно связана с задачами использования и развития общественных производительных сил труда, порождаемых формами совместной деятельности людей.
Между тем в литературе до сих пор остаются мало изученными общественные (массовые) производительные силы труда. В многочисленных книгах и статьях, посвященных проблемам повышения производительного труда, как правило, эта сторона дела обходится, что нередко отрицательно сказывается на практике. В свое время, например, наши плановые и статистические органы при определении затрат труда на производство продукции учитывали только труд рабочих без труда инженерно-технических и управленческих работников. Это означало, что в качестве производительного работника рассматривался только рабочий. В результате показатель производительности труда связывался исключительно с трудовыми затратами, производимыми рабочими.
Теоретический анализ понятия «производительный работник» позволил бы определить совокупность всех реальных трудовых затрат на производство продукции, а следовательно, представить обоснованный расчет показателей производительности труда. С другой стороны, изучение природы общественных производительных сил дало бы возможность на практике сознательно применять такие формы совместной деятельности, которые увеличивали бы общественные производительные силы труда или даже создавали новые.
На практике все это связано с решением вопроса о том, как нужно организовать совместный труд, чтобы получить новую массовую производительную силу и на этой основе продвинуть вперед производство.
«Подобно тому, как товар должен быть прежде всего полезностью, чтобы быть стоимостью, так и труд должен быть прежде всего полезным, чтобы считаться расходованием человеческой силы, человеческим трудом в абстрактном смысле слова».
К. Маркс