[295]. Представляя аналогичный список нуждающегося духовенства, епископ Тульский неожиданно и, возможно, лукаво заявил, что «в Епархиальном Управлении не имеется сведений о нуждающихся в пособии лицах, не состоящих в духовном ведомстве»[296]. Орловский епископ просто попросил пожертвовать 1500 рублей в попечительство о бедном духовенстве его епархии[297]. Неудивительно, что архиереев и других членов духовных консисторий беспокоило прежде всего тяжелое положение приходского духовенства, а также сирот и вдов из духовного сословия. Как объяснял епископ Аркадий в другом письме два года спустя, крестьянству придется самому восстановиться после неурожая, прежде чем оно сможет снова начать поддерживать своих пастырей. А тем временем этим пастырям и их семьям придется как-то выживать[298]. Однако то, что епископ Тульский Лаврентий (Некрасов) был вынужден объяснять исключение мирян из списка жертв голода недостатком информации, предполагает, что от церкви ожидали помощи, не ограниченной сословными рамками.
Духовенство некоторых епархий использовало свои сети для выявления нуждающихся и доставки помощи отдаленным или маргинализированным жертвам голода среди мирян. Епископ Тамбовский Иннокентий (Беляев), например, представил список 20 крестьянских сельских обществ в двух округах, которые «из пострадавших от неурожая наиболее нуждаются в скорейшей помощи». Он указал имена и адреса восьми различных благочинных, которые могли бы получать и распределять помощь этим общинам[299]. Таким образом, духовенство, решившее помочь мирянам, демонстрировало такую же точность при распределении небольших, но эффективных пожертвований, как и при распределении помощи внутри своего сословия. По крайней мере в одном случае священники оказывали помощь безродной городской бедноте, изгнанной из сельской местности голодом и лишенной даже той поддержки, которую могла оказать крестьянская община. Один священник из Саратова, о. Четверников, в благодарственном письме, адресованном Московскому комитету, рассказал об использовании его комитетом пожертвования в размере 500 рублей, полученного из столицы.
Деньги были получены на Страстной неделе, в самую трудную минуту. Как раз на этой неделе были закончены городские дренажные работы, дававшие в течение зимы заработок нескольким сотням рабочих из неурожайных местностей, вместе со своими семействами, работавшим в Саратове, и все они остались без работы и без всяких средств к существованию, лишившись последнего ничтожного заработка за 25 коп. в день, который доставлял им город… Для более правильного распределения пособий, Комитет непосредственно ознакомился с положением безработных чрез своих членов, которым поручал посещать их квартиры, а также через приходских священников. Помимо собирались сведения и о других крайне бедствующих в пределах того или другого прихода, причем оказалось, что в Саратове существует целое море крайней нищеты, ютящейся преимущественно по оврагам Глебучева и Белоглинского. Яркая картина этой нищеты живо изображается в следующих, например, заметках, сделанных одним из членов комитета: 1. Потап Мещеряков. Чернорабочий. Семья его состоит из шести малолетних детей, которые в оврагах выбирают щепу для топки и тряпки для продажи, а иногда ходят по сбору подаяний, и больной жены, не могущей каким-либо заработком, за малютками детьми, и болеющей, хоть сколько-нибудь поддержать семью; квартира-лачуга, наемная; в ней нет ни скамьи, ни кровати; за квартиру должны 16 рублей. Дано 10 рублей пособия. 2. Кирилл Кузнецов. Жена помешанная, четверо детей, живет во времянке, положение ужасное и подавляющее. 3. Евгения Романова. 40-летняя девица, с одной рукой, при ней девочка 9 лет и малютка, бедность невообразимая; нет белья, одно только платье, смены никакой, во квартире пусто и холодно, за квартиру не платили 2 месяца. Дано 3 рубля… Всем безработным комитет выдавал пособия в размере от 1 до 5 рублей, а в исключительных случаях, и более, смотря по размеру нужды, количеству семьи и проч. Всего комитет оказал пособие 192‑м семействам на сумму 673 р. 6 коп. и кроме этого отослал 50 рублей в одно из сел Саратовской епархии на устройство столовой – яслей для детей… Кроме пособий деньгами, комитет оказывал помощь натурой (бельем, обувью, одеждой), уплачивая за квартиру и т. п.[300]
Саратовский случай, в частности, продемонстрировал превосходство функции взаимной помощи в рамках священнических организаций. В отличие от крестьянства городская беднота не имела экономической связи с епархиальным духовенством, и ее восстановление или, по крайней мере, выживание не принесло никакой материальной выгоды приходским священникам. Именно епископ Саратовский Гермоген (Долганев) вновь обратил внимание на нужды своего духовенства. В апреле 1908 года он запросил из Москвы дополнительную помощь для семи священнослужителей, девяти вдов клириков, одного бывшего епархиального служащего и четырех мирян, которым «за отсутствием средств, комитет не имел возможности удовлетворить просьбу о пособии»[301]. Из этого можно сделать вывод, что инициатива по отводу епархиальных средств от духовенства, судя по всему, зародилась именно среди саратовского приходского духовенства.
Духовенство незатронутых епархий, таких как Московская и Тверская, стояло перед выбором: объединить свои усилия по оказанию помощи со священническими сетями других епархий или попытаться организовать более универсальную кампанию по оказанию помощи. Для московского духовенства, служащего в городских приходах и имевшего доступ к богатым донорам, оказание помощи своим собратьям-пастырям во внутренних районах епархии было привычной обязанностью. Об этом долге им часто напоминали через епархиальную прессу: «Мы можем только надеяться, что старшие и более зажиточные члены великой семьи московского духовенства проявят сочувствие к великим нуждам сельского духовенства, их братьям меньшим… учитывая огромную разницу между их материальными и жизненными условиями и их собственными»[302]. Обязанность поддерживать бедных священнослужителей вдали от своих мест обитания была прочно укоренена в московском духовенстве, и распространение помощи на мирян было следствием этой практики. Статья в московской епархиальной прессе в феврале 1906 года отражает сложность мотивов кампании по оказанию помощи духовенству. Автором был московский священник, который рассказал о своих наблюдениях за положением дел в голодающих Самарской и Казанской епархиях.
На собрании группы духовенства, где мне пришлось провести несколько часов и участвовать в торжестве открытия временного детского приюта для призрения и кормления круглых сирот, я слышал как один священник, еле сдерживая себя, от понятного внутреннего волнения, просил позволения кружка, в ведении которого находятся детские столовые, содержащиеся на частные средства, разрешить его детям ходить в таковую столовую обедать! Да и откуда духовенство может получить себе на пропитание, когда его кормилец – крестьянин совершенно ничего не имеет!.. Не наш ли святой долг оказать им поддержку в их неподдельном горе и страшной нужде, поддержку не сочувствием только одним, а дачею средств для облегчения их тяжелого существования![303]
В этом обращении к своим сопастырям автор указывал на прямую связь между материальным положением духовенства и состоянием поддерживавших его крестьян. Он также рассказал, как благотворительное учреждение, организованное и управляемое духовенством для прихожан, потенциально может поддержать семьи священнослужителей в отчаянные времена. Однако аудитория статьи – московские священники – имела столь же косвенную связь с голодающими общинами, что и московские прихожане, которые с гораздо большей вероятностью поддержали бы более универсальные усилия по оказанию помощи. Таким образом, этот «святой долг» был связан с сословной солидарностью, но ею не ограничивался. Хотя московские священники финансировали работу по оказанию помощи в Рязанской, Орловской и Тульской епархиях, они также финансировали помощь мирянам и в апреле 1908 года сделали два пожертвования в 2000 и 1000 рублей земской организации по оказанию помощи голодающим[304]. Сотрудничество со светскими учреждениями продемонстрировало сознательное решение московского духовенства распространить церковную помощь на все общество.
По неясным причинам тверское духовенство подошло гораздо более взвешенно, чем его коллеги в Москве, к вопросу о том, кому следует направлять свои епархиальные средства. Почти каждое пожертвование, отправленное в Тверской епархиальный комитет, сопровождалось инструкцией по его использованию. Вскоре после того, как епархия начала свою кампанию в 1907 году, консистория стала выдавать каждому приходскому священнику бланки для записи пожертвований на помощь голодающим и указания, касающиеся их предполагаемого использования: для духовенства или для мирян. Получателям тверских пожертвований в других епархиях было предложено учесть эти указания. Так, в июне 1907 года Казанский епархиальный комитет доложил Тверскому, что, согласно указанию последнего, полученные им средства были разделены между попечительством о бедном духовенстве и мирянским комитетом, организованным Академическим дамским комитетом[305]. Записи о пожертвованиях, поступивших в Тверской епархиальный комитет за время кампании по оказанию помощи, сведены вместе и удивительно полны. Они дают интригующую картину всей епархиальной кампании помощи с января 1907 по декабрь 1909 года. За этот период комитет получил в общей сложности 1314,28 рубля для духовенства и 1873,09 рубля для мирян в районах, пострадавших от неурожая