[595]. Вместе с тремя другими священниками он также издавал журнал «Дух христианина», в котором делился своими мыслями о пастырском служении. В номере этого журнала за 1862 год Гумилевский утверждал следующее: «Самая общая форма духовно-общественных отношений в России есть „приходская“. Приход есть представитель местной общины в религиозном отношении, приходское духовенство есть представитель местного духовного самоуправления. Священник должен проникать во все уголки, слышать стоны истинной нищеты. Приход, как христианская община, проникнутая любовью ко Христу, обязан заботиться о своих бедствующих соприхожанах, и о сиротах, и о вдовах своего духовенства»[596]. Утверждая, что приход должен служить социальным нуждам и прихожан, и духовенства, Гумилевский выражал точку зрения многих своих современников из числа пастырей. В 1862 году еще один священник в Санкт-Петербурге и четверо в Москве учредили благотворительные организации для заботы о бедных прихожанах[597]. Предшественники пастырского движения, чьи усилия на два года опередили учреждение Особой комиссией приходских попечительств, стремились распространить культуру взаимопомощи приходского духовенства на приходские общины, чтобы поддерживать и клириков, и мирян. Их усилия были направлены на людей, которые все больше возмущались своей маргинализацией внутри церкви и иногда враждебно относились к духовенству.
Пастырское движение оказалось в напряженной ситуации в начале XX века, когда революция 1905 года вызвала волну народного недовольства церковью. С января 1906 года прихожане по всей империи начали отказываться поддерживать свое духовенство, совершать пожертвования в приход или платить за арендованную ими приходскую землю[598]. Эти бойкоты угрожали существованию духовенства и его институтов и потому тревожили клир даже больше, чем акты антирелигиозного насилия. В сообщениях с мест указывается, что непосредственной причиной бойкотов были радикальные агитаторы, которые произносили речи за пределами богослужений, в трактирах, школах и призывали крестьян сбросить иго жадного духовенства[599]. Радикальные настроения утихли в большинстве епархий через месяц, но в отчетах священников о состоянии своих приходов в тот год выражалась большая озабоченность отчуждением мирян от епархиального хозяйства. Благочинный из Тверской епархии сообщал, что «за последнее время все сильнее и сильнее растет недовольство крестьян духовенством… Я знаю, что в трех приходах уезда не моего благочиния, прихожане составили приговор об уменьшении платы за [религиозные] требы. Таковые рассуждения неожиданно для духовенства были подняты на одном церковном совете в Новоторжском уезде, перешли затем к делам политическим: об общем бесправии, всевластии полиции и о тяжелой доле крестьян»[600]. Как следует из отчета, прихожане начали приравнивать свою маргинализацию внутри церковной структуры к своей политической маргинализации внутри государства. Ответные меры духовенства по интеграции прихожан в церковную систему взаимопомощи приняли характер кризисного реагирования. Например, в статье 1907 года в московском епархиальном издании священник объяснил свои намерения по организации приходского попечительства: «Так хотелось на деле показать крестьянам хотя бы в малом размере отзывчивость церкви на их нужды. Ведь всюду и везде крестьяне привыкли смотреть на церковь как на учреждение, куда они должны давать и приносить»[601]. Чтобы установить более тесные отношения между духовенством и мирянами, пастырское движение стремилось изменить религиозную культуру населения.
Эта религиозная культура выражалась в многочисленных сохранившихся жалобах и похвалах в адрес священнослужителей со стороны все более грамотных мирян в начале XX века. Православные верующие России оставались чрезвычайно набожными и ценили преданность своего пастыря делу сохранения их храма и верность древнему богослужению[602]. Хотя большинство прихожан не выступали против благотворительной деятельности, обычно в приходском священнике они ценили другое. Письма в духовную консисторию от прихожан с похвалой своему пастырю, обычно в связи с ходатайством о награждении наперсным крестом, почти всегда начинаются с похвалы за содержание храма и совершение богослужений. Благотворительность часто упоминается как следствие эффективности пастыря как хранителя традиции. Сопроводительные комментарии протоиерея-благочинного в таких случаях выражали религиозные ценности духовенства и обычно представляли собой зеркальное отражение похвалы от прихожан: подчеркивали благотворительную деятельность пастыря и упоминали поддержание церкви наряду с трезвостью как всего лишь ожидаемые качества достойного священнослужителя[603].
Не только сельские прихожане ставили ритуальную составляющую пастырской работы выше общественной активности. В красноречивом письме московскому митрополиту от сентября 1905 года группа городских прихожан жаловалась, что их священник отказывается совершать поминовение усопших по воскресеньям. Во исполнение указаний епархиального начальства он совершал этот чин в будние дни, когда прихожане были слишком заняты, чтобы присутствовать на нем: «Молитва пастырская – одна, без возможности присоединить к ней свои молитвенные воздыхания, не удовлетворяет нас и не дает полного духовного утешения». Прихожане предупреждали, что «одно лишь тайное поминовение усопших за литургией по воскресным и праздничным дням… будет служить толчком для православных к переходу в разные секты», что приведет к обеднению прихода. Подобный результат был бы позорным, отметили они, поскольку их приход уже испытывает нехватку денег «вследствие широкой благотворительности»[604]. Здесь также благотворительность упоминается как второстепенное дело, а не как важнейшая обязанность активного пастыря. Таким образом, задача пастырского движения заключалась в том, чтобы интегрировать взаимопомощь в традиционную жизнь прихода.
В организационной работе пастыря приоритеты мирян и духовенства совпадали. В целях поддержания литургической стороны приходской жизни миряне полагались на умение священников аккумулировать пожертвования и вовлекать местных жителей в приходскую жизнь. В письмах прихожан в духовные консистории часто говорится, что их пастырям принадлежит инициатива и организация обновления храмов. Помимо простого сбора средств, прихожане ценили пастырей, которые могли соединить разрозненные сообщества в сплоченный приход: «В отношении пасомых своим благоговейным служением, проповеданием слова Божия привлекает, несмотря на раскинутость нашего прихода по разным местам Сергиева Посада, к посещению храма Божия и старается соединить в одно, общее стадо»[605]. Это качество особенно ценилось в начале XX века из‑за кризиса веры, который миряне ощущали так же остро, как и их священники. Несоблюдение религиозных предписаний, появление городских пороков в деревнях и распространение радикальной идеологии – то, что сопутствовало процессу стремительной индустриализации, – заставляли многих православных верующих почувствовать, что их мир находится под угрозой. Участники крестных ходов в православные праздники подвергались насмешкам со стороны пьяных молодых фабричных рабочих, которые потеряли веру, оказавшись вдали от деревни[606]. Жители нескольких приходов Новоторжского уезда Тверской губернии боялись прийти на службу в пасхальное воскресенье 1905 года, потому что распространялись листовки, содержащие угрозы взорвать в этот день бомбы в их церквах[607]. Православные верующие ценили инициативы своего приходского духовенства по привлечению молодежи обратно в церковь. Так культурный переворот начала XX века стал для духовенства шансом для перестройки приходской жизни.
Общества трезвости, возможно, были наиболее подходящей формой ассоциации, доступной священникам для укрепления своих приходских общин. Впервые священники начали открывать приходские общества трезвости в 1880‑е годы, но куда большую популярность они приобрели в начале XX века[608]. Общества трезвости находились под контролем Министерства внутренних дел в лице губернатора. Членство было открыто для людей, живущих на определенной территории: обычно это был приход, но иногда и целый город. Студентам, солдатам и бывшим преступникам было запрещено вступать в них. Также общества подлежали немедленному закрытию, если губернатор узнавал о критике государства со стороны его членов. Тем не менее это учреждение давало приходскому духовенству возможность обходить официальные ограничения на объединения, поскольку в обществе трезвости практически любая деятельность могла быть оправдана тем, что она представляет собой альтернативу пьянству. Члены могли участвовать в развлекательных мероприятиях, таких как игра в шахматы, бильярд, спектакли, концерты и публичные лекции с проецируемыми изображениями. Все это помогало восстановить приход как центр общественной жизни[609]. Организаторы сохранили религиозную направленность этих ассоциаций, включив в них богослужебное пение и крестные ходы, а также душепопечение в отношении прихожан, борющихся с алкоголизмом. В отчете о работе общества за 1906 год один тверской священник продемонстрировал особую чувствительность к алкогольной зависимости, признавая вероятность рецидивов: «На людей слабых духом, слабовольных (а таковы все алкоголики) заклятие действует слишком сильно; оно потрясает все их существо и, в случае неисполнения обета (что бывает нередко), весьма тяжело ложится на совесть, возлагает на нее страшный гнев. В Троице-Вязниковском обществе дело поставлено проще: „вступающий в общество трезвости должен выслушать молебен местночтимой „Иверской“ иконе Божией Матери. Во время молебна новопоступающие целуют св. икону, евангелие и крест, давая внутренний обет Богу“ (Устав, §6)»