. Прихожане, подавляющее большинство которых составляли крестьяне, были гораздо больше обеспокоены местными последствиями войны, чем логистическими проблемами, с которыми столкнулись военные. Это побудило их сосредоточиться на решении проблем местных сообществ[690].
Приоритет поддержки армии со стороны духовенства следует рассматривать в контексте событий 1914 года. На начальных этапах войны в Европе мало кто мог предположить, что она окажется гораздо более катастрофичной, чем война, революция и голод 1904–1907 годов, а тем более что она приведет к падению четырех империй и разожжет две революции в России. В 1914 году население политически было не таким нестабильным, как в 1905‑м. Урожаи были обильными, а городская экономика расширялась благодаря иностранным инвестициям и стабильной валюте. Государство предоставило щедрую компенсацию крестьянским хозяйствам, потерявшим своих работников из‑за призыва на военную службу[691]. Но уже в августе 1914 года только в Москву хлынули десятки тысяч раненых солдат. Когда число раненых в Москве достигло 70 тысяч, их стали принимать более скромные больницы в близлежащих районах[692]. Чтобы ответить на этот вызов, приходское духовенство объединило усилия с профессиональными организациями, органами местного самоуправления и другими общественными инициативами. Однако в конечном итоге постоянная поддержка войны со стороны духовенства истощила способность его социальных сетей удовлетворять местные потребности и подорвала доверие к нему среди измученного войной населения. В своем исследовании церковной ситуации в Челябинске в 1917 году Патрик Браун отмечает, что разрыв между духовенством и мирянами продолжал расширяться после Февральской революции именно вокруг вопроса о войне: «Епархиальный журнал показал, что церковная иерархия оторвалась от народа, когда она заявила о своей поддержке Милюкова, осудила Челябинский Совет за давление на Временное правительство и заявила, что Россия должна довести войну до победного конца»[693]. В Москве и Твери епархиальные сети также впали в анархию в тот момент, когда они были больше всего нужны как источник материальной и социальной солидарности.
Заключение
В некоторых епархиях пастырское движение добилось значительных результатов в стимулировании мирян к добровольному участию в церковной взаимопомощи, что привело к увеличению их вклада в приходскую и епархиальную казну. Однако в других епархиях успехи были менее впечатляющими. Несмотря на неспособность реформаторов договориться о справедливом разделении полномочий на приходском уровне, к началу XX века прихожане непосредственно влияли на управление епархиальными ресурсами и их распределение куда больше, чем в середине XIX века. Вместе с собственным стремлением духовенства помочь населению этот фактор способствовал постепенному перетеканию ресурсов от духовного сословия к мирянам. Хотя многие общины направляли свои ресурсы на благоукрашение церкви, учреждение в них попечительств для этой цели давало мирянам возможность взять на себя управление своими приходами. В тех епархиях, где благотворительная взаимопомощь действительно стала важной составляющей религиозной жизни, приходы играли значительную роль в борьбе с бедностью и социальной неустроенностью, особенно в крупных городах. Усилия по оказанию помощи в первые годы войны показали, что православные социальные сети способны организовывать благотворительные инициативы в сотрудничестве с другими организациями. Они же демонстрируют, что пастырское движение сформировало новую православную практику.
Расхождение церковных усилий по оказанию помощи во время войны выявило продолжающееся несовпадение приоритетов мирян и духовенства даже в тех епархиях, где взаимопомощь стала устоявшимся компонентом религиозной жизни. Хотя большинство мирян и считали пастырей значимыми членами своих религиозных общин, они все же воспринимали духовенство как представителей чуждого чиновничьего мира. Несмотря на широкое участие мирян в гуманитарных кампаниях епархиальных сетей в период с 1891 по 1917 год, миряне продолжали рассматривать эти сети как клерикальные образования, которые могли угрожать интересам их религиозных общин. Отчасти это произошло из‑за того, что приходская реформа не смогла обеспечить равноправное партнерство между духовенством и мирянами. Однако вспышки антиклерикального недовольства во время революций 1905 и 1917 годов следует ассоциировать и с тесными связями церкви с царским режимом, о чем пойдет речь в следующей главе.
Глава 6Пастырь как политический актор
В статье 1912 года, опубликованной в либеральном журнале «Русская мысль», православный философ и сын сельского священника Сергей Булгаков (1871–1944) рассказал о своих наблюдениях за участием приходского духовенства в выборах в IV Думу.
Совершенно новым в этих выборах было принудительное участие в них духовенства, причем оно было заранее пристегнуто властью к «правому» блоку и все время находилось под надзором и под воздействием архиерея, осуществляемом как непосредственно, так и через «приказного». Нужно знать, как велика и безответственна власть архиерея над духовенством, чтобы понять, какой кулак был поднят над головами духовенства и в какое мучительное положение были они поставлены. Чтобы оказать неповиновение – положить по усмотрению шар в «тайном» голосовании, которое фактически было явным, ибо за ним следили и у самого баллотировочного ящика, и на основании учета голосов, – надо было сознательно рисковать потерей места, переводом на худшее, если не окончательным его лишением, то есть полным разорением (и это одинаково на всех стадиях выборов). Надо знать и многосемейность нашего духовенства, и его вековую забитость, мягко выражаясь, «аполитичность», чтобы понять, что для него совершить этот элементарный акт осуществления политических прав – значило идти на мученичество[694].
Сам Булгаков в 1906 году пытался создать христианско-социалистическую организацию, которая в конечном итоге не смогла перерасти в политическое движение. Как объясняет Екатерина Евтухова в своей книге о Булгакове, «в то время как социал-католицизм в Германии, Австрии или даже во Франции становился движением внутри самой церкви и иногда орудием борьбы церкви за самоутверждение против государства, российские религиозные радикалы оказались в противоречии со всеми институтами, которые обладали властью в стране»[695]. На самом деле православные священники играли заметную роль в радикальной диссидентской политике раннего думского периода. Но после роспуска II Думы и изменения законов о голосовании свобода политического выражения духовенства, как отметил Булгаков, была резко ограничена. В конечном счете в Российской империи так и не появилось «клерикальной партии», как это было во многих других европейских странах на рубеже веков[696]. Политические разделения думской эпохи привели к тому, что, защищая свои интересы, духовенство оказалось в зависимости от государства. Эта опора на государство укрепляла популярное представление о союзе православной церкви с режимом. В глазах многих это сделало духовенство виновным в государственном угнетении и социальной несправедливости.
Трудно примирить тезис выше с хорошо организованными социальными сетями, которые в этой книге рассматриваются как определяющая характеристика пастырей. Как пояснялось в статье Булгакова, епархиальные архиереи использовали свою апостольскую власть над этими самыми сетями для надзора за политическим поведением приходского духовенства. Политика наблюдения и контроля была частично основана на традиции церковной аполитичности.
Монашеская иерархия использовала традицию доброжелательного политического нейтралитета для оправдания поддержки правых политических сил и подавления политического инакомыслия среди духовенства. В то время как отдельные священнослужители участвовали как в левых, так и в правых политических движениях, клерикальные ассоциации никогда не мобилизовались коллективно в поддержку какой-либо политической партии во все время российского эксперимента с парламентской демократией. Хотя эта разобщенность отчасти была навязана духовенству, она ни в коем случае не означала его неспособности организоваться политически. Нежелание приходского духовенства выступать в качестве отдельной группы интересов и конкурировать с мирянскими сегментами населения препятствовало появлению клерикальной партии.
Симфонический диссонанс
В то время как Римско-католическая церковь развивалась как политически обособленная организация, время от времени вступавшая в конфликт со светскими властями Европы, православная церковь эволюционировала в тесном партнерстве с Восточной Римской империей. Идея симфонии принадлежит императору Юстиниану (482–565), который утверждал: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о Божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни»[697]. Эта модель отношения сделала церковь уязвимой для государственного вмешательства, как это произошло в случае с императорами-иконоборцами в VIII и IX веках. Оно же привело к сакрализации политической власти. Джон Стрикленд обсуждает эсхатологическую идентификацию христианского императора с «царством небесным на земле» в политической мысли Восточной церкви. Он также утверждает, что вариации этой политической эсхатологии возникали на протяжении всей истории православной церкви в России, включая концепцию «царя-апостола»