[769]. Более того, среди гражданских прав, обещанных последующим Октябрьским манифестом, была «свобода совести». Первые две Думы не смогли принять закон во исполнение этого обещания, прежде чем были распущены, и только к 1909 году III Дума подготовила законопроект об изменении законоположений, касающихся перехода из одного исповедания в другое. Став законом, этот документ легализовал бы переход из православия в нехристианскую веру – что уже было позволено в конкретном случае кряшенов (крещеных татар). Однако идея предоставления официальной санкции на отступничество от христианства глубоко обеспокоила консерваторов, как и другие предложения, такие как легализация прозелитизма среди православного населения и легализация атеизма. Эти усилия по установлению свободы совести вместе с кампанией по передаче контроля над приходскими школами от церкви к Министерству просвещения создали среди депутатов-клириков ощущение, что в Думе церковь оказалась на осадном положении. В июле 1908 года крайне правый киевский священник Савва Богданович произнес речь, в которой жаловался: «Когда заходит речь о делах Св. Церкви – матери огромного большинства населения, пишется кощунство, богохульство, и у большинства прорываются масонские стремления поглубже подкопаться под христианство и пониже уронить достоинство верований»[770]. Далее он раскритиковал Думу за потворство требованиям нероссийских подданных, зависимость от иностранного капитала и сопротивление финансированию вооруженных сил и возложил вину за эти злодеяния на сеющую разногласия чуждую «партийную политику»: «Душа христианской государственности взвешивается на фальшивых весах инородцев». Богданович призвал русское, христианское большинство в Думе, и особенно своих «братьев по священству», отказаться от «партийной политики», под которой он имел в виду парламентские дебаты, в пользу христианского и националистического единства[771]. Синод также поощрял депутатов-клириков прекратить сотрудничество с «антицерковными партиями», особенно с октябристами, чтобы усугубить растущие разногласия в этой партии, составлявшей центристское большинство III Думы[772].
Чтобы отстоять особый статус церкви, депутаты-клирики встали на сторону врагов думского проекта. 16 мая 1909 года Дума с небольшим перевесом проголосовала за поправки к законопроекту о старообрядцах, одна из которых давала бы им право проповедовать свою веру среди православных. Этот законопроект, а также спор о праве Думы одобрять создание нового Морского генерального штаба ускорил уход консерваторов из октябристов, что критически ослабило их центристскую фракцию. Депутаты-клирики и другие «правые октябристы» присоединились к новой коалиции монархистов и националистов в Русском национальном фронте, который доминировал на третьей, четвертой и пятой сессиях III Думы с 1909 по 1912 год[773]. Этот сдвиг вправо изменил Думу как институт. Как отмечает Джеффри Хоскинг в своем исследовании III Думы, Столыпин был вынужден пойти на компромисс с этой новой фракцией, чтобы провести аграрную реформу, которая подразумевала акцент на националистических целях в ущерб другим политическим и социальным реформам: «Почти все другие меры в правительственной программе реформ были выхолощены или полностью отвергнуты – в области фабричной жизни, образования, религиозной толерантности, местного самоуправления и крестьянских судов»[774]. Законопроект, предполагающий легализацию прозелитизма среди православных, был отозван. Дума с небольшим перевесом приняла законопроект о легализации обращения в любую нехристианскую религию, но на него наложил вето Государственный совет (верхняя палата Думы), половина членов которого назначалась царем. Российские подданные имели право законно принять ислам, буддизм или другие нехристианские религии только в том случае, если они могли продемонстрировать наследственную связь с выбранной ими верой и доказать, что они никогда на самом деле не исповедовали православие. Нелегальные новообращенные больше не подвергались жестоким преследованиям, но продолжали терпеть унижения. Например, не могли регистрировать браки в соответствии с традициями своей новой веры[775].
Политическое поражение свободы совести было ударом и по свободе приходского духовенства, и по обещаниям Октябрьского манифеста. Митрополит Антоний и некоторые другие в 1905 году утверждали, что расширение религиозной терпимости подразумевает бо́льшую свободу слова для православного духовенства, поскольку цензура его высказываний базируется на исключении православия из сферы религиозной и идеологической конкуренции. С 1884 года такая изоляция была усилена «епархиальными миссионерами» – особо назначенными Синодом лицами, которые должны были воспринять от обычного духовенства ответственность за борьбу с отступничеством и атеизмом. Эти лица, часто миряне, следили за социальным взаимодействием как православных, так и неправославных и стремились не допустить воздействия на верующих инославной «пропаганды». Как неправославным было запрещено пропагандировать свою веру, так и православным священникам было запрещено участвовать в публичных дебатах с представителями других конфессий или с антирелигиозными активистами. Неспособность Думы утвердить свободу прозелитизма привела к отказу от ослабления этой цензуры для приходского духовенства и усилила власть епархиальных миссионеров по ограничению взаимодействия православного духовенства и мирян с инославными. Приходские священники по-прежнему зависели от этих чиновников в том, что касалось ответов на вызовы их религиозной власти. Нередко в этом помогала местная полиция[776]. В 1912 году, например, священник из города Мытищи жаловался в письме к московскому епархиальному миссионерскому совету, что собрания семи баптистов были незаконными, поскольку они проповедовали его прихожанам. Совет, в свою очередь, пожаловался губернатору, который послал полицию, чтобы прекратить эти собрания[777]. В 1914 году священник Московского уезда сообщил миссионерскому совету о незаконном распространении религиозных сочинений Льва Толстого местной земской библиотекой, и эти материалы были изъяты[778]. Такие случаи демонстрируют незащищенность приходского духовенства, которое чувствовало себя вынужденным полагаться на государственную защиту из‑за ограничений на свободу слова.
В составе IV Думы депутатов-клириков было еще больше, чем в предыдущей: 46 священников и 2 епископа из 462 депутатов. Их доля в составе Думы оказалась больше доли их сословия в населении[779]. Эти священнослужители были еще правее, чем их предшественники. Многие из них были отобраны Синодом из консервативной клерикальной элиты[780]. Их присутствие провоцировало инвективы со стороны других избирателей и депутатов по поводу «атаки попов»[781]. Депутаты-клирики столкнулись с враждебностью с самого начала думского эксперимента. Восторгов жаловался, что во время вступительной молитвы в I Думе многие делегаты отворачивались, курили или смеялись[782]. Напыщенность клириков и их отказ от общих дел в пользу корыстного сотрудничества с государством усугубляли подобные антиклерикальные настроения. Один протоиерей, о. Никонович, депутат в III Думе, подслушал разговор крестьянских депутатов: «Попы большое зло России, ибо это не служители Церкви, а полицейские, состоящие на службе у правительства»[783]. Такая враждебность способствовала ожесточенному сопротивлению церковным инициативам в двух последних Думах. Евлогий рассказывал о саркастическом отвержении его просьб о финансировании монастырей: «На иконы?.. Иконы ведь чудотворные – пусть чудом и пишутся…»[784] Самая острая политическая борьба духовенства развернулась вокруг инициативы о передаче контроля над приходскими школами от церкви Министерству просвещения. В 1908 году Евлогий выразил тревогу по поводу того, что представители «православного крестьянства, того самого народа, которому должны были приносить пользу приходские школы, были ведущими противниками их дальнейшего существования»[785]. Когда депутатам-клирикам не удалось спасти систему приходского школьного образования, им помог Государственный совет, который в 1912 году наложил вето на «законопроект о всеобщем образовании». Оттолкнув умеренных и левых депутатов, думское духовенство стало полагаться на самодержавие в защите своих интересов. Хотя этот результат больше отражал махинации Синода, чем волю среднестатистического приходского священника, он тем не менее усилил антирелигиозную пропаганду, которая изображала православное духовенство как агентов все более непопулярного режима.
Крайне правые
Хотя вторжение приходского духовенства в парламентскую политику и нанесло ущерб его авторитету, более примечательно то, чего с ним не произошло. Синодальное руководство не запрещало приходскому духовенству организовывать церковную партию справа. Более того, это активно поощрялось. После того как Синод в 1907 году подавил левых и диссидентских выборщиков-клириков и сформировал свою консервативную группу депутатов в III Думе, он предоставил им общее жилье в Митрофановом монастыре Санкт-Петербурга, чтобы мотивировать к сотрудничеству