Ссылки Арсения на несклонность Серафима к соборности и его «абсолютизм» подчеркивали приверженность архиепископа авторитарным практикам имперской церкви, которые должен был реформировать Собор. Однако, как и епархиальный совет в своем письме Синоду в июне, Арсений старался не утверждать, что Серафим был низложен решением епархиального съезда. Вместо этого он предположил, что, с тех пор как Серафим созвал съезд, последний действовал в рамках своих канонических прав, «прося» его об отставке и оказав народное давление на Серафима и Синод с целью подтверждения его отставки:
Самое же решение съезда – просить АРХИЕПИСКОПА оставить кафедру, и СВЯТЕЙШИЙ СИНОД – уволить его от управления епархией – я считал явлением в высшей степени печальным, но не антиканоничным, сообразно практике Восточных Церквей, столь часто меняющих своих Архипастырей по воле церковно-народных собраний. К тому же съезд был открыт законною властью и ею не был закрыт; следовательно, мое присутствие на нем не могло быть незаконным[902].
Арсений не пояснил, что это были за «церковно-народные собрания». Возможно, он имел в виду братства Речи Посполитой XVII века, которые сопротивлялись решению своих епископов присоединиться к Риму[903].
Защищая свое поведение летом 1917 года, Арсений подробно разобрал заявления епархиального совета о том, что тот служил утверждению порядка в условиях народных волнений. Вместе с избранными членами епархиального совета Арсений утверждал, что был посредником в достижении компромисса между различными фракциями внутри епархии, иногда путем многочасовых переговоров с делегатами от приходов. Эти усилия предотвратили массовое изгнание приходского духовенства мирянами в обмен на менее образованных и менее затратных кандидатов. Он также утверждал, что не поддерживал требования дьяконов и псаломщиков о большей доле приходских ресурсов[904]. Арсений признал, что заполнил некоторые приходские вакансии, рукоположив 24 дьякона с неполным семинарским образованием, но отметил, что «при прежнем режиме» такие рукоположения также имели место[905]. Он сообщил, что именно эта «демократизация» священства породила недовольство среди более образованных священнослужителей. Серафим, как он утверждал, воспользовался этим недовольством, отправив более 100 писем, агитируя за свое восстановление в должности: «Действия ВЛАДЫКИ до известной степени достигли своей цели благодаря следующему обстоятельству: к августу месяцу среди священников епархии, преимущественно городских, стало определяться недовольство членами епархиального совета, клириками; им стали приписывать стремление демократизировать священство в ущерб умственному уровню его носителей, и их влиянием стали объяснять назначения лиц без законченного богословского образования на иерейские места»[906]. Арсений настаивал на том, что он и епархиальный совет действовали как нейтральные арбитры среди различных фракций епархии, в то время как Серафим сеял раздор. В заключение Арсений признал, что ничего не сделал для помощи Серафиму на втором съезде.
Для меня выяснилось, насколько благотворно для епархии может быть возвращение АРХИЕПИСКОПА, насколько в близком будущем настроение ее к ВЛАДЫКЕ может измениться, насколько СВЯТИТЕЛЬ в состоянии стать на путь мира и любви. После решения ВАШЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА и из уважения к ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННОМУ я не считаю себя вправе раскрывать те соображения, отнюдь не эгоистического характера, которые побудили меня отстаивать свою прежнюю тактику – невмешательства в борьбу ВЛАДЫКИ со съездом. Если ВАШЕ СВЯТЕЙШЕСТВО или ВЛАДЫКИ ТВЕРСКОЙ и САМАРСКИЙ считают мою пассивность 8 августа предосудительной, если не преступной, то я безответен перед НИМИ[907].
Признание Арсением своей пассивности на втором съезде и выражение им надежды на то, что отношение епархии к Серафиму изменится, скорее всего, были направлены на то, чтобы подчеркнуть неприятие Серафима съездом и отсутствие у него соборной поддержки.
Последующие выражения поддержки Арсения придают некоторую достоверность его заявлениям о том, что он служил миротворцем в епархии. Прошение с протестом против его ожидаемого увольнения подписали около 400 прихожан Твери и подали в Синод 3 сентября[908]. 1 сентября в либеральной газете «Тверская мысль» появилась также статья, в которой выражалось возмущение тем, что служение Арсения в епархии рассматривалось как преступление. В ней говорилось, что Арсений продемонстрировал то, чего мог бы добиться Серафим: «Ведь теперь уже ясно, что если бы архиепископ Серафим снизошел с высоты своего достоинства и лично явился в среду своей взбаламученной паствы, поговорил бы с ней в духе отеческой кротости и христианского благоразумия, никто и не посмел бы тронуть его». Далее в статье предсказывалось, что «неизбежно грядут дальнейшие раздоры и восстания»[909]. Это предсказание оказалось верным. В том же месяце Серафим добился перевода Арсения в Приазовское и Таганрогское викариатство Екатеринославской епархии, но сам был изгнан из Твери в декабре по распоряжению Тверского совета рабочих и солдатских депутатов[910]. Этот приказ означал, что Серафим должен был наконец подчиниться решению епархиального съезда, состоявшегося в апреле предшествующего года[911]. Однако это не было победой «выборного начала» или соборности. К этому времени представительные собрания во всей Тверской губернии были разогнаны солдатами-большевиками[912].
Детали тверской епархиальной революции убедительно свидетельствуют о том, что приходские священники не были пассивными жертвами народного восстания против духовенства, в результате которого реализовался бы лозунг «Вся власть приходу»[913]. Стирание сословных границ через интеграцию мирян в социальные сети духовенства и сохранение целостности этих сетей было приоритетом тверских пастырей на протяжении десятилетий. Тверской епархиальный съезд в апреле 1917 года действовал в том же русле, хотя и гораздо более радикальными мерами, чем когда-либо прежде. План съезда о почти полной передаче власти над епархиальными ресурсами мирянам можно было считать адекватным ответом на серьезность ситуации. Это сочеталось со стратегией передачи апостольской власти соборному органу под надзором епископа без явного нарушения канонического права. Тверскому епархиальному совету удалось, по крайней мере временно, сохранить восставших мирян лояльными себе, отвечая на их требования и поддерживая их общение с церковью в целом. Хотя эта епархиальная революция в конечном итоге провалилась, она продемонстрировала важность того, что епархиальный съезд может быть местом соприкосновения вертикальной иерархии церкви и обширного горизонтального сообщества верующих.
Конечно, невозможно сказать, насколько тверское приходское духовенство сплотилось вокруг программы апрельского съезда. Активное участие делегатов-мирян явно повлияло на его программу. Тем не менее для сторонников пастырского движения конечной целью было размывание сословных границ посредством включения мирян в епархиальную сеть. Параллельные события в Москве свидетельствуют, что пастырское движение было движущей силой и других усилий по сборке церкви как общества, при сохранении ее канонических оснований.
Москва
Московский епархиальный съезд получил широкую общественную поддержку своего решения о смещении непопулярного митрополита Макария (Невского). Важную политическую поддержку он получил также от обер-прокурора Львова. Добившись успеха в борьбе с этим символом епископской коррупции, Московская епархия и ее руководство стали национальным центром церковной реформы. Их «епархиальная революция» привлекла ведущих деятелей православной интеллигенции, которые считали, что приходское духовенство и миряне должны играть более самостоятельную и активную роль в общественной жизни новой России. Они приступили к организации в июне 1917 года Всероссийского съезда духовенства и мирян – национального собрания представителей епархиальных съездов всей бывшей империи. Главной целью этого съезда стало создание нового демократического союза приходского духовенства и мирян, который своей солидарностью обновил бы церковь. Московский епархиальный переворот грозил подорвать авторитет епископата накануне Собора, который и собрался в Москве два месяца спустя. Тем не менее епархиальные руководители признали необходимость переговоров с иерархией о восстановлении канонической власти, чтобы сохранить единство церкви. Это было достигнуто путем всенародного избрания архиепископа Тихона (Беллавина) новым московским архипастырем – незадолго перед его же избранием на восстановленное патриаршество.
Первый Московский епархиальный съезд 1917 года был менее радикальным, чем Тверской, но представлял прямой вызов авторитету Синода. Это стало возможным благодаря непопулярности свергнутого им правящего архиерея и сильной поддержке обер-прокурора. Широко распространено мнение, что Макарий был поставлен на Московскую кафедру в 1912 году благодаря вмешательству Григория Распутина, мутного и коррумпированного «святого старца», который поднялся до авторитетного положения в церкви, завоевав расположение императорской семьи. Царь отклонил все кандидатуры Синода на московскую кафедру и по рекомендации Распутина в одностороннем порядке назначил 82-летнего архиепископа из Томской и Алтайской епархии. Макарий был в Москве не на своем месте. Получив лишь семинарское образование, он проповедовал космополитической публике Москвы о том, как правильно складывать пальцы при крестном знамении и как правильно поклоняться иконам