[937], не исключая и земельных участков, которые поддерживали сельское приходское духовенство. 12 июня делегаты постановили, что «земля и водные пространства внутри страны должны принадлежать трудящемуся на них народу». Единственным условием было то, что крестьяне не должны захватывать церковную землю до тех пор, пока она не будет законно перераспределена Учредительным собранием[938]. Единственной мерой предосторожности, которую съезд принял для материального обеспечения священнослужителей, стало создание Всероссийского союза духовенства для организации взаимопомощи и защиты интересов приходского духовенства. Делегаты оговорили, что этот союз будет «профессиональным», в частности решив не характеризовать его как «братский». Так они продемонстрировали намерение минимизировать социальные различия между духовенством и мирянами[939]. С помощью этих радикальных мер, направленных на то, чтобы вдохнуть новую жизнь в церковь как общество, епархиальные представители со всей России решили упразднить духовенство как отдельное в материальном и социальном отношении сословие.
Как делегаты представляли будущее церкви, которое они доверили православным мирянам? Они надеялись сохранить революционный энтузиазм, который привлек так много мирян на епархиальные съезды. Делегаты решили, что на всех уровнях епархиального управления должны быть созданы представительные органы духовенства и мирян под председательством епископа[940]. Они также учредили постоянно действующую организацию – Всероссийский союз православного духовенства и мирян – для координации работы епархиальных съездов России, общения с церковным руководством от их имени и для созыва будущих всероссийских съездов. В то же время организаторы знали о весьма нестабильном и разобщенном состоянии православного общества. Анонсируя создание организации, Титлинов пояснял: «Выдвигается нужда в более тесном единении духовенства и мирян. Задачи его [Союза] – поддержка Православной Церкви, укрепление ее в общественной жизни современного русского государства; наш народ очень религиозен; и только разобщенность его производила впечатление безжизненности самой Церкви»[941]. Новый альянс духовенства и мирян будет работать над восстановлением разорванных социальных связей, продолжая социальную активность пастырского движения. Делегат-мирянин из Чернигова поддержал эту работу: «От слов нужно Церкви и Ее служителям перейти к делу… Бедные забыты; они гниют в своих подвалах, не видя братского участия к себе со стороны более счастливых. Отцы духовные, будьте вы братолюбивы! Будьте нашими милосердыми самарянами, по притче Христа! И за вами пойдут другие»[942]. Князь Евгений Трубецкой также высказал идею о том, что церковь могла бы излечить Россию от «классовой розни и грубого материализма» посредством социальной активности: «Патриотизм угас. Национального подъема незаметно. И задача Церкви пробудить его, вдохнуть в общественный организм жизнь высшую, идейную»[943]. Однако некоторые делегаты отреагировали на этот безудержный оптимизм словами предостережения. Сергей Булгаков утверждал, что, хотя церковь демократична, «демократия» может стать идолом для церкви, точно так же как была «автократия»: «Троица демократии земной (Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов), как некогда и деспотизм римских царей, никогда не сможет заменить нам Троицу небесную»[944]. Другие делегаты говорили о подобных опасениях, указывая, что планы по созданию демократического союза духовенства и мирян продиктованы скорее политикой, чем соборностью, что может привести к ослаблению канонического авторитета церкви.
Всероссийский съезд духовенства и мирян напоминал церковную версию Союза профсоюзов, то есть альянса профессиональных союзов, который был организован на национальном уровне во время революции 1905 года. Съезд 1917 года был первым свободным собранием лидеров православных общин, которое проводилось на национальном уровне. Это придавало съезду политический характер, и многие из его организаторов не испытывали особого желания вовлекать монашескую иерархию в свое революционное действие. Однако такая политизация этого собрания вызвала сопротивление внутри самого съезда. Протесты вспыхнули, когда о. Цветков объявил, что председатель съезда должен иметь сан пресвитера, но не должен быть епископом, поскольку рабочая нагрузка была бы слишком велика для весьма занятого иерарха. Хотя Цветков был избран председателем, некоторые делегаты жаловались, что он был неправ, ограничивая их свободу выбора в силу того, что епископы были исключены[945]. Львов поддержал усилия по ограничению участия епископов в работе съезда, и в итоге на нем присутствовали только семь архиереев. Это обеспокоило протоиерея Николая Любимова, члена нового Синода, который написал в своем дневнике, что «на этом одностороннем съезде не может быть полного единства среди членов Церкви Христовой, потому что епископат здесь почти полностью отсутствует»[946]. Помимо критики антиепископских настроений на съезде делегаты также высказали опасения, что бунт против иерархии может ослабить единство церкви в целом. Например, группа делегатов энергично протестовала против создания Всероссийского союза православного духовенства и мирян на том основании, что такая организация могла бы «наряду с церковью ставить другую церковь»[947]. Наиболее значимую угрозу, которую съезд представлял для иерархии, выявило выступление архиепископа Платона (Рождественского), экзарха Грузии. Обращаясь к делегатам от имени Синода, он выразил уважение епархиальному движению: «Все епархиальные съезды последнего времени очень жизненны. Широта взглядов, глубина мыслей и сила чувств – вот отличительные черты свободной Русской Церкви. Если же и были какие-нибудь крайности и увлечения по местам, то они отнюдь не становились поперек того пути, какой намечен жизнью, пути от Христа к народу и от народа ко Христу». Платон также признал, что «от революции политической мы идем к революции церковной». В то же время, не делая прямых ссылок на отношения приходского духовенства с иерархией, Платон предупредил, что разделенная церковь не выживет в политически нестабильной среде: «Будем верить, что Церковь сплоченная и сорганизованная сумеет жить и без государства. Сомкнитесь же вы, делегаты нашей православной Русской Церкви! Укрепите свою церковную позицию. Докажите, что вы можете жить не только в разъединении, но и в одной общей, высоконравственной организации!»[948] Дипломатичная осмотрительность Платона указывала на то, что съезду удалось продемонстрировать коллективную силу приходского духовенства. Однако, как и в случае с Тверью, участники этой церковной революции поняли и то, что, ослабляя авторитет иерархии, они могут понизить престиж церкви в целом.
Московский оргкомитет продолжил подготовку к выборам нового московского митрополита, гораздо больше стремясь получить согласие епископата, чем первый епархиальный съезд при свержении Макария. Прежде чем представить свои планы на утверждение Синода, было составлено тщательное каноническое обоснование возможности выборов[949]. Оргкомитет цитировал, к примеру, 1‑ю главу Книги Деяний, в которой описывается избрание Матфия двенадцатым апостолом на смену Иуде: «„Одиннадцать“ выбирали двенадцатого с участием „всей братии – около ста двадцати человек“». Они также сослались на исторический прецедент древней церкви, в которой епископы избирались своей паствой[950]. Комитет разработал трехэтапную избирательную процедуру, которая давала приходскому духовенству 50% голосов. На первом этапе все прихожане, мужчины и женщины в возрасте 21 года и старше, избирают представителей мирян, соответствующих численности духовенства в их приходе. Эти представители вместе со всем духовенством участвовали затем в собраниях на уровне благочиния, где для участия в следующем этапе избирались два священника, диакон, псаломщик и четыре мирянина. Московские монастыри также должны были прислать своих представителей. Делегаты, а их было почти 800, должны были составить следующий московский епархиальный съезд и избрать митрополита. Собрание епископов должно было председательствовать на выборах и подтверждать их результаты, но сами они не должны были голосовать. Каждый этап этого процесса по плану начинался с молитвы и рассматривался как священный акт. Описание процедуры, опубликованное в московском епархиальном издании, заканчивалось словами: «Общий голос и будет тогда голосом Божиим»[951]. Анонимный автор этого отчета, опубликованного в епархиальном издании, выразил раздражение по поводу времени и усилий, которые были посвящены каноническому обоснованию этого избрания: «Но… каноны церковные – это область, далеко не всем доступная. Мало того, область – и для знакомых с нею не так удобовразумительная и понятная. Древние каноны принадлежат отдаленным векам – попробуйте их в 20 веке»[952]. Работа комитета, конечно, не была ориентирована на общественность. Речь шла о том, чтобы заключить взаимоприемлемое соглашение с иерархией. Это удалось, и предложенная комитетом процедура выборов была утверждена Синодом 5 июля[953].
Хотя согласие Синода стало крупной победой Московского союза духовенства и мирян, как теперь называли себя епархиальные руководители, сами выборы по-прежнему представляли угрозу церковному единству. Кандидатами на московскую митрополию были такие видные иерархи, как архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский, будущий патриарх в 1943–1944 годах), архиепископ Уфимский Андрей (Ухтомский), архиепископ Литовский Тихон (Беллавин), архиепископ Платон (Рождественский) и временно управляющий Московской епархией епископ Иоасаф (Каллистов)