В реальности привлечь и другие социальные слои удавалось лишь немногим буржуазным обществам – например, гимнастам. Тем не менее немецко-еврейский писатель Пауль Леппин накануне 1914 года заявлял, что в Праге не существует объединенной своим происхождением немецкой общины, но лишь ряд обществ[197]. Наоборот, историк Йозеф Карасек в 1895 году считал, что для чехов Вены общества – это то, «что составляет у других людей и народов община и государство. Все, чего мы до сих пор смогли достичь в национальном отношении, имело своим основанием союзы»[198]. При частой ситуации перекрестных лояльностей в Габсбургской монархии это могло в дальнейшем привести, как показал Карл Бам на примере немецко-чешского ремесленника Венцеля Холека, к членству в социалистических и националистических, в немецких и чешских обществах[199]. Были попытки продолжать придерживаться многосторонних лояльностей и в союзах. Если Пресбургская ложа «К умолчанию» в 1902 году раскололась на венгерских и немецких членов (даже при том что обе ложи встречались в общем доме), то местное хоровое общество (основанное в 1857 году) стремилось противостоять таким этническо-политическим коллизиям[200]. Общество выступало на «обще» – немецких певческих праздниках под своим венгерским именем «Pozsonyi dalárda» в венгерской одежде и со знаменем; исполнялись немецкие и венгерские песни. В обиходе общества – в особенности по официальным поводам – венгерский был наряду с немецким. Последний был родным для большинства членов. Несмотря на это, они рассматривали себя как венгерские граждане и патриоты. В отличие от постоянно растущего на рубеже XIX–XX веков числа обществ в австрийской половине империи, ни одна свободная ассоциация немецкоязычных граждан Венгрии не использовала в своем имени прилагательного «немецкий»[201].
Как это уже было в XVIII и начале XIX века, происходил трансфер идей и социальных практик общественных объединений поверх государственных границ – исходивший уже не только из центра в Англии. Общественные объединения служили бесчисленным эмигрантам в Америке или внутри Европы в качестве первого пункта притяжения на новой родине. Ян Бурума пишет о своем прадедушке Германе Регенсбурге, что тот в первый же день по приезде в Лондон в 1882 году, после чрезвычайно утомительного путешествия, поспешил в немецкое гимнастическое общество. Там он встретил не только своего брата Адольфа, который покинул Германию несколькими годами ранее и уже утвердился в городе в качестве бизнесмена, но и многих других немецких евреев[202]. Происходил настоящий экспорт форм общественных объединений за национальные границы. Примером может служить ориентирующийся на масонские ложи орден Бней-Брит. Орден был основан эмигрантами из немецких евреев в 1843 году в Нью-Йорке и распространился отсюда после 1880-х годов на европейский континент, в том числе как реакция на процветающий, особенно в Центральной Европе, антисемитизм.
В рамках массовой эмиграции с 1880-х годов около полумиллиона «словаков» (лишь немногие называли себя так в это время), в основном из сельского населения, выехали в США. Там они, как почти все иммигрантские группы, основали собственные общественные объединения и стали рассматривать себя уже по-настоящему словаками в этническом смысле. Примерно от четверти до трети их вернулось с этим опытом обратно на родину[203]. Чешские рабочие, которые находили работу в непосредственной близости от границы с Германией в саксонских промышленных регионах, также создавали собственные ассоциации. Уже в 1870-х годах в Дрездене появилось общество «Властимил», которое послужило образцом для чешских обществ в Германской империи. В 1909 году в Дрездене было семь чешских обществ, среди них филиал националистического сокольского гимнастического движения – он один насчитывал более двухсот членов. Эти общества стремились поддерживать культурные и политические контакты с родиной через границу. Организовывались, например, совместные праздники с обществами в Богемии. В то же время многие чешские рабочие просто примкнули к местным немецким обществам[204].
Сокольские гимнастические общества имели и в Соединенных Штатах ключевое значение для развития самостоятельной сети ассоциаций чешских иммигрантов. Уже в середине 1860-х годов в Сент-Луисе, Чикаго, Нью-Йорке и в других центрах чешской иммиграции появились сокольские общества. В 1884 году они насчитывали около 1000 членов, в 1908-м более 5000, наконец, после Первой мировой войны более 10 000[205]. Как и другие национально-этнические общества, они пытались приспособить привычные социокультурные практики и морально-политические идеи к новому окружению, что, в свою очередь, приводило к конфликтам с функционерами сокольства на бывшей родине. Американские гимнастические общества также разделяли политические и нравственные цели сокольства о физическом и моральном развитии, направленном на реформирование отдельной личности и всего общества. Но в практических вопросах они шли собственным путем. Так, в 1878 году руководители гимнастического общества в Чикаго отменили воинственную и помпезную сокольскую форму и заменили ее на простой синий сюртук, пояс с сокольским символом, белую рубашку и красный галстук с черным кепи, чтобы соответствовать американскому вкусу. Но еще более нестерпимым для сокольских функционеров из Австро-Венгрии, которые посещали с визитами заграничные общества, был тот факт, что многие из новых филиалов общества являлись одновременно обществами страховыми, как то было принято в американских ассоциациях, – в глазах этих посетителей явный разрыв с традицией. Внутри американского сокольского движения молодые члены успешно добивались возвращения к чисто общественным и нравственно-политическим целям движения. Делегация сокольских обществ Австро-Венгрии во главе с их президентом Йозефом Шрайнером, которая посетила в 1909 году филиалы в Чикаго и других американских городах, была тем не менее шокирована масштабами культурной ассимиляции местных сокольских обществ.
Тяжелее всего для нас было, – записывал Й. Шрайнер в своих путевых заметках, – слышать английский сленг, который, увы, раздавался по всему гимнастическому полю, как будто бы мы не были среди своих. Наше сердце болело, когда мы слышали, как наши ребята из Пльзеня, Часлава или Писека говорили и окликали друг друга по-английски; мы не могли поверить своим ушам. Не так представляли мы себе «Сокол». Этому нет оправдания – это предательство нации, которое не должно иметь места в наших рядах[206].
Объяснением такого «предательства» в глазах Й. Шрайнера было то, что американские сокольские общества были менее социально эксклюзивными и, следовательно, их члены менее образованными. Но и национальные объединения с внешне схожими идеями и практиками принимают новые формы, как только они расширяются за пределы национальных границ, как это происходило в невиданных до тех пор масштабах в конце XIX века.
Влияние викторианских обществ на реформирование общества – например, обществ воспитания или обществ трезвости (Temperance Movement) с их миссией морального воспитания и отказа от алкоголя – достигло даже России. Нередко, как в случае с обществами трезвости, к миссии которых накануне 1914 года примкнуло не менее 100 000 членов, импульс к реформированию черпался из сомнений в легитимности самодержавного режима[207].
Самостоятельную роль в них, так же как в других обществах за социальные реформы (например, борьбы с проституцией), играли женщины из буржуазных слоев. Российские и английские феминистки основали в 1900 году Российское общество защиты женщин, которое сотрудничало с врачами и адвокатами. Проституция и алкоголизм считались проблемами, которые должны решить не государство, а социальная и нравственная самодеятельность общества[208]. Другим примером агитации за социальные реформы может служить движение художественной самодеятельности – еще один распространенный феномен конца XIX века. Его российские сторонники, выходцы исключительно из образованного слоя, надеялись с помощью самодеятельных представлений в деревне способствовать политическому и моральному воспитанию в массе своей неграмотного населения[209]. В этом же контексте можно упомянуть благотворительные общества, которые в эту эпоху пережили еще одну фазу впечатляющего расцвета. Более половины зарегистрированных в начале XX века государством 2200 благотворительных обществ России возникли после 1890 года[210]. Они находились преимущественно в губернских городах Европейской части России, на восток от Польши и на запад от Урала. Скрытая статистика должна была быть намного выше, потому что многие благотворительные общества национальных меньшинств, особенно евреев, не попадали в государственные регистры. Хотя государство допускало еврейские, польские или армянские благотворительные общества, но требовало, как правило, использовать русский язык и присылать ежемесячные отчеты. При всем том благотворительность в России вплоть до конца империи оставалась сферой частной активности в общественных объединениях. «Я никогда не встречал страны, – писал английский путешественник в год революции 1905 года, – где было бы так много частных институтов в пользу бедных»