— В день?
— А это как хочешь. Хочешь — за сутки, потом три дня отлеживайся, хочешь — неделю ходи… Только жрать дадут после полного прохода. Не раньше.
Володька только головой покачал. Это он-то думал, что ему трудно учиться! Отец его разве по физике крепко гонял, да по радиодеталям. Да еще по высоким напряжениям. Он вспомнил засаленный учебник. Чего не учиться-то, стоя на дежурстве, или сидя дома?
Ширли замедлила шаги, оглядываясь по сторонам.
— Ага, это здесь. Пойдем, покажу кое-что.
Они лезли вверх, соскальзывая, хватаясь за ненадежные стебли и камни. Володька в тоске вспоминал, как он считал тяжелым поход на шесть этажей вверх — к Алеку, по аккуратным ступеням равной величины, с крепкими металлическими перилами.
— Стоп, — тихо сказала Ширли, — пригнись. Видишь край гребня?
— Ага…
— Надо сделать так, чтобы за край торчали только наши глаза, причем очень-очень ненавязчиво.
Володька подумал и собрался снимать рюкзак, но Ширли его остановила.
— Может, придется удирать. А с рюкзаком в руках вниз — очень неприятно. Да и съежиться под него можно, если что.
Он подтянул лямки и улегся животом в траву. Ширли подмигнула и встала на четвереньки.
Вдвоем они выглянули за край обрыва и увидели на обратной стороне расселины высокий раскидистый лес. Ближайшие к обрыву деревья выглядели, как погорельцы, усыпанные черными клочьями копоти. Копоть кружилась в воздухе, вздымаясь к облакам.
— Здесь они гнездятся, — шепнула Ширли, — лежи тихо и слушай.
Отдельные черные клочья пролетали почти напротив Володьки, и он вдруг понял, что расселина гораздо больше, чем показалось ему сначала, и клубы реющих частиц — это огромные стаи баньши.
Ширли рядом дышала тихо, и он сам затаился. И постепенно, медленно из привычного лесного шепотка стали вычленяться какие-то странные звуки — как будто кто-то живой не то плачет, не то поет, не то играет на гитаре, на самых тонких струнах. Звук словно надвигался, его становилось больше, он становился уже почти понятным, словно колыбельная, которую тебе пели давно-предавно, и даже твой родитель успел ее забыть, потому что ты вырос… И вдруг ты ее вспоминаешь, и прохладная огромная рука на горячем лбу, и теплое плечо, на котором ты засыпаешь, забыв боль от режущегося зуба…
Ширли положила руку ему на плечо.
— Осторожнее. Первый раз это всегда так действует.
— Они… поют?
— Скорее, вибрируют, — задумчиво ответила Ширли.
Володька молча слушал звук баньши, тот по-прежнему казался печальным и нежным, но перед глазами уже не плыло. Он шмыгнул носом.
— Ага, — сказала Ширли, — а в записи не слышно ничего. Понимаешь, вообще ничего. Наше дыхание, листья шуршат. И все.
— Чудо какое, — улыбнулся Володька.
— Очень точно замечено, — отозвалась Ширли, — именно чудо.
Она подмигнула ему.
— В нашей работе есть не только трудности, парень. Но упаси тебя Бог сейчас встать! Возле гнездовья они еще какие агрессивные. Так что ползем вниз еще тише, чем поднимались.
К вечеру они добрались до перевалочного лагеря. Лагерь оказался до смешного маленьким — четыре разборных домика, вещевой склад, и дровяная печка под навесом. Вокруг домиков высились гигантские хвойные деревья (паракедры, сказала Ширли), от чего лагерь казался совсем игрушечным. Вниз, к озеру, сбегала тропинка. Навстречу Ширли и Володьке из-под навеса выбрались шесть человек — четыре заросших дядьки и две женщины.
— МакШон, зараза, таки приехала? — заорала девушка с короткими светлыми волосами и кинулась обниматься.
— Дай хоть рюкзак-то снять… Принесла я твой шампунь, можешь не прыгать… — с улыбкой говорила Ширли, выпутываясь из снаряжения.
— Владимир? — спросил тем временем широкоплечий мужчина с мягкой русой бородкой, протягивая Володьке руку, — я Олег Викторович, старший по лагерю. Рюкзак положи возле склада, на доски, и иди есть.
Юйхао, женщина лет сорока, с толстой каштановой косой вокруг головы, положила Володьке полную миску замечательно вкусной гречки с настоящим мясом и жареным луком, и поставила на сколоченный из горбыля стол кружку, от которой головокружительно пахло шоколадом.
— Ешь, голубчик. Подкормишься тут на человеческой-то еде. Нас получше снабжают, чем строителей.
Володька уминал кашу, с наслаждением прихлебывая горячее какао, и смотрел, как Ширли распаковывает рюкзаки. На досках перед складом росла гора вещей. Володька поразился про себя, как это они вдвоем столько приперли.
Ширли весь вечер шныряла по лагерю, спорила о чем-то с Олегом Викторовичем и худым черноволосым Айком, шушукалась с Келли и Юйхао. Володька сидел на деревянном кресле возле печки, завернутый в спальник, прихлебывал какао и блаженствовал. К ночи разожгли костер и все расселись — кто на складных стульях, кто просто на бревнах — вокруг него. Денис с хитрым видом вытащил небольшой круг копченой колбасы — Вовка такую и помнил-то плохо, но от воспоминания рот немедленно наполнился слюной.
— Уй, какая пахучая, — сморщилась сидевшая рядом Келли и отодвинулась, едва не спихнув Теренса с бревна.
— Ты же любишь колбасу? — обиженно сказал Денис.
— А сейчас не люблю.
— А что ты любишь?
— А я сама не знаю, что я сейчас люблю, — капризно сказала Келли, — вот смолу древесную люблю ужасно.
— Она горькая, — удивился Денис, — я пробовал! Видел, что ты жуешь, попробовал — дрянь какая-то.
Олег Викторович нахмурился.
— А если токсично?… Ты чем думаешь-то?
Келли надула губы.
— Я проверила. Сначала запах понравился, потом захотелось — я проверила анализатором. Ничего в ней токсичного нет. Жуйте свою колбасу. Я же к вам со смолой не лезу.
— Келли Симоновна, — ласково спросила Ширли, — а ты, мать, когда последний раз текла?
Келли озадаченно посмотрела на нее.
— Откуда знаешь? Третий месяц нету.
Ширли завалилась с бревна на спину и захохотала.
Теренс медленно поднял руку к лицу и замер.
— Ну, ты объясни, что ржать-то? — обиженно протянула Келли.
Теренс встал и, спотыкаясь, пошел вокруг костра.
— Идиоты! — застонал он, — ососки! Следопыты, мать их кузявая, что же мы наделали!
— Да ничего страшного, — спокойно ответила Ширли, мгновенно перестав смеяться, — учебники есть, яичников с Корабля вызовем. Так ведь и должно быть. Вы ведь уже скоро полгода как корабельную пищу не едите. А в сухпайке стабилизаторов мало.
Келли резко подняла голову.
— Это?.. Это ребенок?
— Точно.
— Смешанная Запись меня и Теренса?
— Нормальный ребенок. Твой и его.
Теренс схватил Келли, как мешок, в охапку и озирался с таким видом, как будто ее сейчас отнимут.
— Пожалуй, и мне стоит провериться, — задумчиво сказала Юйхао, и посмотрела на Дениса, — ты не помнишь, по чему это проверяют?
— Фон гормональный посмотрим хоть утром, — задумчиво ответил Денис, крутя колбасу на пальце, — только я не знаю, куда он должен изменяться… А, по Келькиному сравним. Она у нас будет контрольная группа, а ты — экспериментальная.
Все захихикали, будто невесть что смешное услышали, но что было дальше — Вовка не услышал, потому что вдруг оказалось утро.
Он лежал все в том же спальнике на чем-то мягком внутри домика.
Дверь была распахнута, снаружи разговаривали. В комнату вошла Ширли.
— Вставай, кум.
Она выдернула верхний клапан стоявшего у стены рюкзака и вытащила из него упаковку каких-то кассет. Хмыкнула и запихнула назад. На пороге появился Теренс.
— Вы сейчас на Двадцать третью?
— Ага, — буркнула Ширли, роясь в рюкзаке, — надо Хуна с Баськой сменить. Они там с самой выброски торчат.
— Мы туда сами собирались, — буркнул Теренс, — второй день рация молчит. Ладно, раз ты туда все равно собралась, мы все дружненько пойдем дельту снимать. Вам бы тоже с нами идти по хорошему, дельта мрак какая сложная… А, ладно. Я говорил Ритке, что у них аккумуляторы уже все сроки передержаны, менять пора — так даже запасных не взяла.
— У них там целая упаковка аккумуляторов для рации, — медленно сказала Ширли и повернулась к Теренсу, — когда последняя связь была?
— Позавчера, — пожал плечами тот, — по идее, уже подсудно. Ты их там взгрей, нельзя же так.
Ширли оторвалась от рюкзака и внимательно посмотрела на Володьку. Он поежился, потом вскочил и стал суетливо искать ботинки. Взгляд Ширли, странно тревожный, не отпускал. Наконец она вздохнула и отвернулась, бурча чуть слышно «а, все одним воздухом дышим…»
К двадцать третьей базе они подошли очень медленно. Ширли долго разглядывала поляну с несколькими домиками из кустов, даже достала бинокль. Володька не видел, что она там высматривает, но с каждой минутой Ширли становилась все мрачнее. Наконец она сняла с шеи и одела на Володьку небольшую флэш-подвеску.
— Если что, нажмешь на вот эту кнопку. Это метка пути, будет тебе обратную дорогу показывать. К лагерю не сворачивай, бестолку, они все в дельту ушли. Будешь идти строго по метке, ясно?.. За мной пока не иди, жди в расстоянии голоса.
Володька похолодел. Что значит «если что»? … Но Ширли уже скинула рюкзак и пошла сквозь кусты к ближайшему домику.
***
Он бежал, спотыкался, падал, потом снова бежал, потом брел, с хлюпаньем втягивая воздух в горло, потом снова бежал, насильно сгибая ноги. Потом снова брел. Как наступила ночь, он не запомнил. Метка пути прыгала перед глазами. Когда стало светло, а метка потускнела и пропала, он упал прямо на просеке. Кажется, он проспал несколько часов. Ноги были ватные. Он пополз, потом побрел, потом побежал. Казалось, его просто несет. Иногда роняло — когда бесчувственные ноги запинались. Увидев людей — троих лесорубов, он даже не сразу понял, что к чему, и продолжал бежать прямо на них, когда в голове взорвался крик Ширли «К ЛЮДЯМ НЕ ПОДХОДИ БЛИЗКО»! Мужики уставились на него с недоумением.
Володька упал на четвереньки и хриплым фальцетом заверещал:
— Один-два! Робя, один-два! Позывной семнадцать-девяносто три- тэ… Один-два… не подходи!!!