Наблюдая за тем, какие нейронные сети включаются в работу во время микроэкономического взаимодействия, когда два пути соперничают, Коэн сумел отделить влияние рациональной префронтальной коры от безрассудных “посланий в разные места”, генерируемых нижним путем – в данном случае островковой корой, которая при зарождении ряда эмоций активируется не меньше миндалевидного тела. Чем сильнее была реакция нижнего пути, зафиксированная нейровизуализацией, тем менее разумными с экономической точки зрения были поступки игроков. А чем активнее работала префронтальная кора, тем результат был взвешеннее[202].
В эссе “Вулканизация мозга” (The Vulcanization of the Brain; название отсылает к сверхрациональному персонажу “Звездного пути”, Споку с планеты Вулкан) Коэн уделяет основное внимание взаимодействию сухой обработки информации по верхнему пути, который тщательно и целенаправленно взвешивает все за и против, и операций нижнего пути, где сильны эмоции и склонность к поспешным действиям. Какая из систем возобладает, пишет Коэн, зависит от активности префронтальной коры, играющей роль проводника рационального мышления.
В ходе эволюции префронтальная кора человека значительно превзошла по размерам те же области у других приматов, и именно это в основном и выделило нас из их числа. Префронтальная кора, наделенная обязанностями “исполнительного директора”, работает чуть медленнее других отделов мозга, имеющих узкую специализацию. Зато, подобно многоцелевому мозговому тренажеру, она отличается удивительной гибкостью, способствуя решению гораздо более широкого спектра задач, чем любая другая нейронная структура.
“Префронтальная кора, – однажды сказал мне Коэн, – до неузнаваемости изменила мир людей в физическом, экономическом и социальном отношении”.
И какое бы умопомрачительное множество изменчивых реалий ни порождал человеческий гений – будь то прожорливые автомобили или нефтяные войны, агропромышленные гиганты или высококалорийная пища, электронная почта или хищение персональных данных, – наша изобретательная префронтальная система нейронов помогает нам маневрировать среди опасностей, отчасти ею же созданных. Многие из этих угроз вырастают из более примитивных влечений нижнего пути, когда верхний путь позволяет им обмануть себя или проявляет к ним снисхождение. Но в не меньшей степени мы обязаны верхнему пути и выживанием среди таких угроз.
Как утверждает Коэн, “нам сейчас доступно все, что пожелаем, да хоть те же сахар с жиром. Но нам необходимо находить компромисс между сиюминутными и долгосрочными интересами”.
К этому компромиссу мы приходим тоже благодаря префронтальной коре, во власти которой говорить “нет” нашим порывам – например, отказывать нам во второй порции шоколадного мусса или в излишне жестоком ответе в перебранке[203]. В такие минуты верхний путь всецело управляет нижним.
Один англичанин упорно, неделя за неделей делал ставку на одни и те же числа в национальной лотерее: 14, 17, 22, 24, 42 и 47. Однажды он увидел по телевизору, что в розыгрыше выпала та самая комбинация, и выигрыш составил два миллиона фунтов. Но как раз на той неделе он забыл обновить лотерейный билет, и срок его действия истек всего пару дней назад. От расстройства бедняга покончил с собой.
Новостное сообщение об этой трагедии процитировали в научной статье, посвященной переживанию сожаления о неудачном решении[204]. Подобные чувства возбуждают ОФК, провоцируя приступы раскаяния, а еще чаще – самообвинения, способные, как в случае с несчастным любителем лотереи, доводить до отчаяния. Однако пациенты с повреждениями ключевых нейронных сетей ОФК никаких сожалений не чувствуют. Как бы сильно они ни промахнулись, их ничуть не волнуют упущенные возможности.
ОФК осуществляет нисходящий контроль миндалины, источника бурных эмоций и импульсивных действий[205]. Пациенты с повреждениями этих тормозящих сетей, будто маленькие дети, не могут подавить свои эмоциональные порывы – например, не могут не нахмуриться, увидев чье-то хмурое лицо. Без эмоционального предохранителя их разбушевавшаяся миндалина получает полную свободу действий.
Такие люди абсолютно не волнуются по поводу своих поступков, которые другим кажутся убийственными оплошностями в общении. Например, они могут повиснуть на шее незнакомца и расцеловать его в знак приветствия или вдруг отпустить сортирную шуточку, способную порадовать разве что трехлетнего ребенка. Они беспечно делятся самыми деликатными подробностями своей жизни с любым, находящимся в пределах слышимости, и даже не подозревают, что совершают что-то непристойное[206]. Хоть они и способны пересказать правила поведения в обществе, применить их к себе эти люди просто не в состоянии. Если ОФК неполноценна, верхний путь, по-видимому, не справляется с контролем нижнего[207].
Похожие нарушения в работе ОФК происходят и у тех ветеранов, которые, увидев боевые действия в вечерних новостях или услышав звук автомобильного выхлопа, оказываются в плену травмирующих воспоминаний о пережитых ими военных кошмарах. В этом случае главный виновник – излишне активное миндалевидное тело, которое посылает потоки панических импульсов, ошибочно реагируя на знаки, как-то напоминающие о пережитой травме. У обычных людей ОФК анализирует это первичное чувство страха и делает вывод, что их покой нарушил телевизор или грузовик, а вовсе не вражеский огонь.
Пока системы верхнего пути сдерживают миндалину, она не может играть в мозге роль плохого парня. В состав ОФК входит один из нейронных комплексов, способных гасить исходящие из миндалины волны возбуждения, просто говорить “нет” лимбическим[208] импульсам. Когда сети нижнего пути высылают примитивные эмоциональные импульсы (“Ох, заору!” или “Как же она меня бесит! Пора валить!”), ОФК оценивает их с учетом обстоятельств, формируя более глубокое понимание ситуации (“Да ведь я же в библиотеке” или “Но это всего лишь наше первое свидание”), и в соответствии с этим, словно эмоциональный тормоз, модулирует их.
Когда же тормоза отказывают, мы ведем себя неадекватно. В одном исследовании разбили на виртуальные пары незнакомых друг с другом студентов колледжа, чтобы они познакомились в онлайн-чате, сидя в индивидуальных кабинках[209]. Примерно каждая пятая из интернет-бесед быстро приобрела сексуальную направленность, с откровенной лексикой, графическим обсуждением половых актов и даже прямым соблазнением собеседника.
Когда экспериментатор потом читал эту переписку, он был поражен. Насколько он мог заметить, провожая студентов в кабинки и обратно, все они вели себя сдержанно, скромно и вежливо, не выказывая ни малейших признаков той виртуальной распущенности.
Вряд ли кто-то из них отважился бы на такой откровенно сексуальный разговор с едва знакомым человеком, если бы они общались вживую. В том-то все и дело: при общении лицом к лицу мы находимся в единой петле обратной связи с собеседником и преимущественно по его мимике и интонациям понимаем, правильно ли мы себя ведем.
Нечто подобное этим неуместным разговорам о сексе наблюдают в интернете с первых лет его появления – так называемый флейминг: взрослые приверженцы этой стратегии общения забрасывают друг друга глупыми оскорблениями, словно дети[210]. В реальной жизни верхний путь обычно не дает нам выйти за рамки, но онлайн-общение лишено типичной обратной связи, без которой ОФК не может корректировать наше социальное поведение.
“Как печально… Эта бедная женщина одиноко стоит перед церковью и рыдает. Должно быть, там кого-то провожают в последний путь. И видимо, она оплакивает дорогого ей человека… Стоп. Если подумать, это вовсе и не похороны. Глядите-ка, перед церковью стоит белый лимузин, украшенный прелестными цветами, – да это же свадьба! Как мило…”
Примерно так можно описать мысли участницы эксперимента, которая разглядывала фотографию плачущей у церкви женщины. С первого взгляда испытуемая решила, что видит похороны. Ей стало грустно, и к ее глазам подступили слезы сочувствия.
Но поразмыслив, она начала воспринимать фото совершенно иначе. Когда испытуемая решила, что женщина пришла на свадьбу, и вообразила эту счастливую сцену, ее собственная печаль превратилась в радость. Получается, меняя восприятие, мы можем изменять и свои эмоции.
Эта небольшая деталь нашей повседневной жизни была разобрана на уровне нейронных механизмов в нейровизуализационном исследовании Кевина Окснера[211]. Окснер в свои 30 с небольшим уже успел стать авторитетом в этой молодой области науки. Когда я встретился с ним в его уютном кабинете, настоящем оазисе порядка в этой замшелой кроличьей норе, Шермерхорн-холле, где размещается психологический факультет Колумбийского университета, Окснер описал мне свою методику.
В его эксперименте, проходившем в Колумбийском центре фМРТ-исследований, доброволец неподвижно лежал в камере томографа – длинной и темной трубе. На голове у этого отважного страдальца было надето нечто вроде птичьей клетки – устройство, регистрирующее радиоволны, испускаемые атомами мозга. Контакты с другими людьми имитировали с помощью зеркала, закрепленного над этой “клеткой” под углом 45 градусов: в нем испытуемый мог видеть отражение всего, что демонстрировали у дальнего конца томографа, из которого торчали его ноги[212]