На следующий день, когда он сидел в инвалидной коляске, ожидая перемещения в операционную, пришла та сестра. Она взяла его за руку и со слезами на глазах пожелала удачи.
Это была лишь одна из череды его встреч с сострадательными людьми от медицины, лишь один из тех актов доброты, которые, по выражению самого Шварца, “делали невыносимое терпимым”[639].
Незадолго до своей смерти, всего через несколько месяцев после операции, Шварц позаботился о наследии, которое, как он надеялся, сделает доброжелательное отношение доступным для многих пациентов. Он учредил Центр Кеннета Шварца при Массачусетской больнице общего профиля – “для поддержки и развития сострадательной медицины”, дающей надежду больным, поддерживающей персонал и таким образом благоприятствующей исцелению[640].
Центр Шварца ежегодно присуждает Премию за сочувственную помощь больным тем медработникам, которые проявили необычайную доброту в уходе за пациентами и потому могут служить примерами для подражания. Другим многообещающим нововведением Центра стал модифицированный вариант регулярных образовательных семинаров для медицинского персонала. Если стандартная их программа, как правило, включает лишь ознакомление сотрудников больницы с новинками в их отрасли, то семинары Центра Шварца дают им возможность поделиться друг с другом своими соображениями и опасениями. Организаторы сделали ставку на то, что, получив представление о собственных реакциях и чувствах, медицинский персонал сможет эффективнее налаживать контакт с пациентами[641].
“Когда мы впервые организовали семинар в Центре Шварца, – говорит доктор Бет Лаун из больницы Маунт-Оберн в Кембридже (Массачусетс), – мы ожидали прихода не более 60–70 человек, и это было бы неплохим результатом. Но, к нашему удивлению, собралось около 160 человек. Эти встречи как нельзя лучше обнажают насущную потребность честно говорить друг с другом о том, каково это – делать нашу работу”.
Будучи одним из руководителей Американской академии отношений врача и пациента, доктор Лаун выражает свою личную позицию так: “Мотивация близкого общения с людьми, которая многих привлекает в медицину, постепенно вытесняется больничной культурой – биомедицинской ориентацией, замешанной на технологиях и заточенной под скорейший оборот пациентов. Вопрос не в том, можно ли обучить эмпатии, а в том, что мы делаем, чтобы выдавить ее из студентов-медиков”.
То, что в сертификационные экзамены теперь включили оценку мастерства общения, говорит о признании важности культивирования у врача способности строить взаимоотношения и взаимопонимание. И один из упоров здесь делается на беседу с пациентом, который средний врач проводит до 200 тысяч раз за свою профессиональную жизнь[642]. Эта беседа предоставляет врачу и больному лучшую возможность для образования эффективного рабочего союза.
Аналитическое медицинское мышление разбило общение с пациентом на семь частей, начиная от сбора и обсуждения информации до составления плана лечения. При этом современные методические руководства фокусируют внимание не на медицинской составляющей беседы – она принимается как должное – а на гуманистической.
Врачам рекомендуют, например, позволить пациенту свободно высказаться, а не брать на себя управление разговором с первых же секунд, и постараться выявить все сомнения и вопросы, мучающие больного. Врачу необходимо установить контакт с ним и понять, как он воспринимает свое заболевание и лечение. Другими словами, врач должен задействовать эмпатию и достичь взаимопонимания с больным.
Таким умениям, по мнению доктора Лаун, “можно обучиться, но их надо практиковать и культивировать, как и все прочие клинические навыки”. Она уверена, что это повысит не только эффективность работы врача, но и приверженность пациентов лечению, а также удовлетворенность им.
Кеннет Шварц всего за несколько месяцев до смерти выразился еще прямее: “Простые акты гуманизма казались мне более целебными, чем высокодозные лучевая и химиотерапия, потому что поддерживали во мне надежду на выздоровление. Я не верю, конечно, что надежда и душевное равновесие могут сами по себе победить рак, но они определенно имели для меня гигантское значение”.
Часть VIСоциальное значение
Глава 19Отличное местечко для достижений
Вы едете на работу, планируя важную встречу с коллегой, и время от времени напоминаете себе, что на светофоре надо повернуть не направо, как обычно, а налево, чтобы забросить костюм в химчистку. Вдруг сзади вас взвывает сирена “скорой”, и вы спешите убраться с ее пути. Вы чувствуете, как учащается ваше сердцебиение. Вы стараетесь вернуться к планированию утренней встречи, но никак не можете сосредоточиться и постоянно отвлекаетесь. Приехав на работу, вы клянете себя за то, что забыли сдать костюм в химчистку.
Эта зарисовка не из пособия для начинающих бизнесменов, а из серьезного академического журнала Science. Так начинается статья, озаглавленная “Биология измотанности” (The Biology of Being Frazzled)[643] и обобщающая влияния, которые оказывает на мышление и работоспособность состояние измотанности от вызовов и неурядиц повседневной жизни.
Измотанность[644] – это такое состояние нервной системы, при котором эмоциональные всплески затрудняют работу исполнительных центров. Находясь в таком состоянии, мы не можем сосредоточиться и ясно мыслить. Эта нейронная реальность красноречиво свидетельствует о необходимости создания оптимальной психологической атмосферы в учебных аудиториях и офисных помещениях.
Достижение высоких показателей в учебе и работе требует комфортных условий для деятельности мозга, а биологические процессы, реализующие тревогу, выводят мозг из зоны комфорта.
“Долой страх!” – таков был девиз У. Эдвардса Деминга, признанного эксперта по контролю качества. Он понимал, что атмосфера страха в каком-то смысле парализует производственный процесс: сотрудники неохотно высказываются, не делятся идеями, плохо согласуют работу друг с другом и тем более не стремятся улучшить ее качество. Тот же девиз вполне подходит и учебным заведениям: страх приводит в смятение ум и нарушает процесс обучения.
Нейробиологическая основа измотанности представляет собой цепь реакций, которую организм запускает по умолчанию в экстренных ситуациях. Когда мы испытываем стресс, активируется гипоталамо-гипофизарная ось, готовящая организм к критической ситуации. Одна из ключевых особенностей его нового состояния – преобладание активности миндалины: она начинает диктовать свою волю префронтальной коре, исполнительному центру мозга. Эта передача руководящей роли нижнему пути благоприятствует автоматическому поведению, так как миндалина мобилизует рефлекторные защитные реакции. На некоторое время мыслящий мозг оказывается в стороне, ведь движение по верхнему пути происходит гораздо медленнее, чем по нижнему[645].
После того как мозг возлагает принятие решений на нижний путь, мы теряем способность адекватно мыслить. Чем интенсивнее давление, тем сильнее страдают мышление и производительность[646]. Разбушевавшаяся миндалина подавляет нашу способность к обучению, к удержанию информации в рабочей памяти, к гибкому и творческому реагированию, к произвольной концентрации внимания и к эффективному планированию и организации деятельности. Мы впадаем в состояние, которое нейробиологи именуют когнитивной дисфункцией[647].
“Самым худшим, через что я проходил на работе, – признается мне один приятель, – была реорганизация нашей компании, когда люди «исчезали» ежедневно, в заявлениях указывая, что уходят по личным причинам. Никто не мог сосредоточиться на работе, пока в воздухе висел страх. Рабочий процесс попросту остановился”.
В этом нет ничего удивительного. Чем больше мы тревожимся, тем сильнее снижается когнитивная продуктивность мозга. В ситуации ментального бедствия нашим вниманием овладевают посторонние мысли, истощая когнитивные ресурсы. Поскольку высокая тревожность сужает пространство, доступное вниманию, она подрывает даже способность усваивать информацию, не то что генерировать свежие идеи. Состояние, близкое к панике, – враг обучения и творчества.
Нейронный путь дисфории ведет от миндалины к правой префронтальной коре. Когда активируется эта нейронная сеть, наше внимание фиксируется на источнике дистресса. Если мы охвачены, например, беспокойством или негодованием, наш ум теряет ловкость. То же происходит и во время печали: уровень активности в префронтальной коре снижается, и нам труднее даются рассуждения[648]. Эти крайности – тревожность и ярость с одной стороны и глубокая печаль с другой – вытесняют мозговую активность из зоны высокой производительности.
Скука затуманивает мозг, порождая свою разновидность неэффективности. Когда ум блуждает, теряется фокус мышления и исчезает мотивация. На любом затянувшемся заседании (а чаще всего они такими и бывают) пустые глаза участников говорят о том, что их ум уже покинул аудиторию. Да и каждый из нас помнит те скучные школьные дни, когда приходилось тупо пялиться в окно.
Старшеклассники, разбившись на пары, выполняют задание по разгадыванию кроссворда. У партнеров один и тот же кроссворд, но один экземпляр уже заполнен словами там, где другой пуст, и наоборот. Задача – подсказывать друг другу ответы. А раз это урок испанского, то и подсказки надо формулировать по-испански, и угадывать слова тоже испанские. Ученики настолько увлечены заданием, что не обращают внимания на звонок с урока. Никто не собирается уходить – все хотят продолжать работу.