Когда я навестил Брэда в тюрьме, он сказал: “Это не важно, по какому обвинению – большинство парней попадает сюда по сути из-за дурного нрава”. Брэду повезло: он отбывал наказание по специальной пилотной программе для заключенных с перспективой исправления. Такие заключенные живут в отдельном шестикамерном отсеке и ежедневно посещают семинары необычной направленности вроде определения разницы между поступками, продиктованными “творческим мышлением, негативным мышлением или игнорированием мышления”.
В других отсеках тюрьмы драки и унижения в порядке вещей. Брэд понимал, что главным вызовом для него будет научиться справляться с гневом в мире, где насилие и жестокость определяют место человека в тюремной иерархии. Этот мир, говорил он мне, основан на паранойяльном убеждении “они против нас”. В этой реальности все люди в униформе – “враги”, так же как и те, кто с ними сотрудничает.
“Все эти ребята легко слетают с катушек, раздражаются по любому пустяку. Все разногласия они разрешают дракой. Однако обитатели нашего отсека такой образ жизни не жалуют”.
Впрочем, Брэд рассказывал, что и у него случались стычки. “Тут был один парень приблизительно моего возраста, тоже попавший в нашу программу. Он постоянно надо мной насмехался, постоянно донимал меня. Он просто бесил меня – но я не давал гневу овладеть собой. Сначала я просто уходил от этого типа, но он меня преследовал, всегда болтался передо мной. Тогда я сказал ему, что он просто придурок и меня не волнует его бред. Но он не унимался и продолжал издеваться.
Наконец я разозлился настолько, что просто заорал на него. Я стоял и кричал ему в лицо, популярно объясняя, насколько же он туп. А потом мы просто смотрели друг на друга. Дело шло к драке.
Чтобы подраться, здесь принято заходить в камеру и закрывать за собой дверь, чтобы надзиратели ничего не видели. Дерутся до тех пор, пока один из участников не сдается, после чего оба выходят в коридор. Итак, мы вошли в мою камеру и закрыли дверь. Но драться у меня не было желания. Я сказал ему: «Если хочешь ударить меня – давай. Меня били уже столько, что это не проблема. Но драться с тобой я не собираюсь».
Он меня не ударил. Мы проговорили с ним час или два. Он рассказал мне, кто он такой, а я рассказал ему о себе. На следующий день его перевели из нашего блока, но когда мы встречаемся во дворе, он больше не достает меня”.
Программа, в которой участвовал Брэд, – типичный пример проектов, признанных активистами Каламазу лучшими для юных правонарушителей. Подростки, арестованные за агрессивные поступки и прошедшие курсы, где их учили сохранять хладнокровие, останавливаться и думать, прежде чем действовать, взвешивать разные варианты решений и их последствия, – реже вовлекаются в драки, становятся менее импульсивными и упертыми[693].
Но в отличие от моего молодого друга, большинству заключенных не суждено исправить привычки и изменить обстоятельства так, чтобы разорвать порочный круг “освобождение – рецидив – тюрьма”. Поскольку лишь меньшинство освободившихся из тюрем не попадает туда снова, сам термин “исправительная” по отношению к этой системе кажется дико неуместным: она никого не исправляет.
Наоборот, для большинства заключенных тюрьма – это школа преступности, которая лишь укрепляет предрасположенность к совершению преступлений и оттачивает криминальные навыки. Молодые заключенные завязывают там самые худшие из всех возможных знакомств. Поскольку обычно их наставниками становятся матерые уголовники, на свободу они выходят более ожесточенными, закаленными и квалифицированными преступниками[694].
Сети социального мозга, отвечающие, возможно, за самые дефицитные способности в уголовном мире – за эмпатию и контроль эмоциональных импульсов, – анатомически созревают в последнюю очередь. Судя по ведомостям тюрем местного и федерального подчинения, возраст почти четверти их заключенных не превышает 25 лет – то есть их нейронным сетям еще не поздно придать более законопослушную форму[695]. Тщательный анализ современных тюремных реабилитационных программ обнаруживает, что как раз проекты для юных правонарушителей лучше всего профилактируют возврат к преступной жизни[696].
Эти программы можно усовершенствовать, внедрив в них методы проверенных временем школьных курсов социального и эмоционального обучения[697]. На этих курсах обучают эмпатии, умению справляться с гневом, разрешать конфликты и вообще управлять собой. В школах эти программы сократили количество драк на 69 %, запугиваний на 75 %, а издевательств на 67 %[698]. Но вопрос здесь в том, удастся ли должным образом приспособить эти методы к специфике обучения подростков и заключенных старше 20 лет[699].
Перспектива фундаментальной реорганизации тюрьмы в место, пригодное для исцеляющей коррекции нейронных путей, весьма заманчива для общества и может быть отличной точкой приложения коллективных усилий. С годами, по мере распространения таких программ для впервые осужденных и молодых преступников, число заключенных в стране непременно будет снижаться. Удержание начинающих преступников от поглощения криминальным миром поможет осушить человеческие реки, так щедро питающие сейчас наши тюрьмы.
Исчерпывающий анализ послужных списков 272 111 человек, освобожденных из исправительных учреждений США в 1994 году, показал, что за всю свою криминальную карьеру они в общей сложности совершили 4 877 000 преступлений – то есть каждому из них было предъявлено в среднем более 17 уголовных обвинений. И это только те преступления, по которым им таки предъявили обвинение[700].
При правильном коррекционном подходе этот печальный отсчет можно было бы пресечь уже на старте. Но пока очень высока вероятность того, что впервые нарушивший закон продолжит криминальную карьеру, неустанно пополняя копилку своих преступлений.
Во времена моей молодости ювенальные тюрьмы называли исправительными школами. Они действительно могли бы стать таковыми, если бы задумывались и проектировались как обучающие пространства, которые дают людям навыки, позволяющие избегать тюрьмы: не только грамотность и профессиональные умения (иногда даже с возможностью трудоустройства), но и навыки самоосмысления, самоконтроля и эмпатии. Только в таком случае мы могли бы превратить тюрьму в место реального исправления нейронных привычек – то есть в исправительную школу в самом глубинном смысле этого словосочетания.
Что касается Брэда, то когда я встретился с ним два года спустя, он уже вернулся в колледж и подрабатывал помощником официанта в модном ресторане.
Раньше он жил в одном доме с некоторыми из своих старых школьных приятелей. Но, как он сказал мне, те “несерьезно относились к колледжу и посвящали себя лишь дракам да попойкам – так что я переехал оттуда”. Брэд перебрался к отцу и сосредоточился на учебе. Хоть это и обернулось потерей парочки друзей, он признался мне, что ни о чем не жалеет, и очень счастлив.
Однажды ранним июньским утром 2004 года в округе Бакс (Пенсильвания) загорелся уникальный деревянный мост[701]. Когда два месяца спустя нашли и задержали поджигателей, местные жители испытали настоящее потрясение.
Поджигателями оказались шесть студентов местного колледжа, все из уважаемых, “приличных” семей. Люди были озадачены и возмущены: все ощущали себя пострадавшими, утратившими бесценную связь с идиллическим прошлым.
На встрече жителей города с этой шестеркой отец одного из поджигателей выразил свой гнев в отношении незнакомцев, костерящих его вместе с сыном в прессе. Но помимо этого он признался, что постоянно думает о преступлении сына, лишился сна и внутри у него все сжимается. Затем, не в силах больше терпеть, он расплакался.
Ощущая потоки боли, которые невольно лились из их родных и соседей, молодые поджигатели приходили в отчаяние и раскаивались. Они просили прощения и уверяли, что хотели бы отмотать время назад и всё исправить[702].
Эта встреча была актом реституционного (восстановительного) правосудия, которое предполагает, что помимо назначения наказания преступникам надо предъявлять эмоциональные последствия их деяний и заставлять по возможности искупать вину[703]. Кстати, уже знакомый нам план Каламазу рассматривает реституционное правосудие как один из важнейших инструментов борьбы с преступностью.
В подобных программах арбитры часто добиваются того, чтобы преступники могли каким-то образом возместить причиненный ими ущерб – либо выплатив деньги, либо выслушав мнения пострадавших от преступления, либо искренне извинившись и раскаявшись. По словам руководителя такой программы, реализуемой в калифорнийской тюрьме, “встречи с пострадавшими очень эмоциональны, и многие преступники именно тогда впервые проводят связь между их злодеянием и жертвой”.
Одним из участников этой калифорнийской программы стал Эмарко Вашингтон. Подростком пристрастившись к крэк-кокаину, он не гнушался нападениями и грабежами, лишь бы разжиться деньгами. Особенно агрессивно он вел себя с матерью, когда та отказывалась оплачивать его пристрастие. До 30-летнего возраста Эмарко практически каждый год проводил какое-то время в тюрьме.
Пройдя в тюрьме Сан-Франциско реституционную программу вкупе с курсом управления гневом, Вашингтон после освобождения сделал неслыханную для него вещь: он позвонил матери и извинился. “Я сказал ей, что страшно злился, когда она не давала мне денег, но последнее, чего я хотел – это причинить ей боль. И меня словно дождем омыло. Это подсказало мне, что если я смогу изменить свои поведение и речь, то докажу себе и другим, что я не был дурным семенем”.