[773]. В исследованиях обе группы одинаково справлялись с когнитивными заданиями, например, проходя тест на определение коэффициента интеллекта (IQ), но только люди с поражением эмоционально значимых областей имели серьезные проблемы с межличностными отношениями: они принимали неудачные решения, ошибались в оценке чужих чувств и не справлялись с вызовами социальной жизни.
У всех пациентов с подобными социальными дефицитами выявили поражения в нейронных областях, которые изучавший этих людей невролог Антонио Дамасио, назвал системой соматических маркеров[774]. Связанные с работой вентромедиальной префронтальной, теменной и поясной коры, правой миндалины и островка, соматические маркеры активируются всякий раз, когда мы принимаем решение, особенно если решение имеет отношение к нашей личной или социальной жизни[775]. Социальные навыки, формирующиеся под влиянием этих ключевых элементов социального мозга, необходимы для поддержания гладких отношений с другими людьми. Например, неврологические больные с поражениями сетей соматических маркеров просто отвратительно считывают и производят эмоциональные сигналы и потому часто принимают катастрофические решения в своих отношениях.
Сети соматических маркеров Дамасио в значительной степени перекрываются с нейронными системами, которые рассматривают Стефани Престон и Франс де Вааль в своей модели эмпатии – модели восприятия-действия. Обе модели предполагают, что при восприятии чужой эмоции наши зеркальные нейроны активируют у нас нейронные сети той же самой эмоции, а также сети, генерирующие соответствующие ментальные образы и физические действия (или побуждения к действию). Независимые фМРТ-исследования указывают на то, что островок связывает системы зеркальных нейронов с лимбической областью, порождая тем самым эмоциональный компонент нейронной петли обратной связи[776].
Конечно, специфика каждого взаимодействия определяет, какие области мозга активируются в ходе нашей реакции – об этом говорят результаты фМРТ, выполненных в разных социальных обстоятельствах. Например, нейровизуализация добровольцев, слушающих рассказы о неловких ситуациях (вроде той, когда кто-то выплевывает еду на тарелку во время официального обеда), выявила повышенную активность в медиальной префронтальной коре и в височных областях (обе структуры активируются, когда благодаря эмпатии мы представляем чье-то психическое состояние), а также в латеральной орбитофронтальной и медиальной префронтальной коре (они активируются также в ответ на проявление злости или других негативных эмоций)[777]. Те же области, но в чуть меньшей степени, активируются и тогда, когда в истории еда выплевывается непроизвольно (человек просто подавился). Эта нейронная сеть, похоже, управляет вынесением любых решений относительно социальной приемлемости действий, то есть бесчисленным множеством мелких решений, которые нам приходится принимать в повседневной жизни.
Клинические исследования неврологических пациентов, не справляющихся с подобными задачами – и потому постоянно создающих неловкие ситуации в общении, – показывают, что эти отклонения обусловлены поражением вентромедиальной области префронтальной коры. Антуан Бешара, коллега Дамасио, пришел к выводу, что эта область играет решающую роль в интеграции работы мозговых систем, отвечающих за память, эмоции и чувства. Соответственно, ее повреждения подрывают способность к принятию верных социальных решений. При изучении поведения мозга в моменты конфуза удалось обнаружить и альтернативную активную сеть в дорсальной части медиальной префронтальной коры, в области, включающей переднюю поясную извилину[778]. Эта область, как выяснил Дамасио, представляет собой критическое место, где соединяются сети, управляющие планированием движений, движениями, эмоциями, вниманием и рабочей памятью.
Для нейробиолога все это – очень заманчивые зацепки, и нужно еще очень многое узнать, чтобы распутать неврологическую сеть нашей социальной жизни.
Приложение ВПереосмысление социального интеллекта
Социальный интеллект развился в высшей степени у тех видов млекопитающих, которые ведут групповой образ жизни, а эволюционировал он как механизм выживания[779]. Системы головного мозга, определяющие отличия человека от других млекопитающих, развивались прямо пропорционально количеству социальных связей первобытного человека[780]. Некоторые ученые полагают, что именно блестящие социальные навыки – а не когнитивное превосходство или физические преимущества – позволили виду Homo sapiens затмить других гоминид[781].
Эволюционная психология утверждает, что социальный мозг – а отсюда и социальный интеллект – развился для того, чтобы успешно ориентироваться в социальных течениях внутри групп приматов: он вооружает умением определять, кто здесь альфа-самец, на чью защиту можно положиться, кому угождать и как (обычно грумингом). У людей потребность в социальном мышлении – необходимом, в частности, для согласования действий, сотрудничества и соперничества – стимулировала эволюционное увеличение размеров мозга и повышение общего интеллекта[782].
Основные плоды деятельности социального мозга – навыки и синхронность взаимодействия, эмпатия разных типов, социальное познание и забота о других – предполагают существование нейронных путей социального интеллекта. Эволюционная перспектива заставляет нас снова задуматься о месте социального интеллекта в системе человеческих способностей – и признать наконец, что “интеллект” может включать в себя не только когнитивные способности. (Говард Гарднер, например, отлично справился с этим в своей революционной работе о множественном интеллекте.)
Последние нейробиологические находки, касающиеся социальной жизни, могут придать новый импульс социальным и поведенческим наукам. Фундаментальные положения экономической теории, например, уже поставила под сомнение зарождающаяся наука нейроэкономика, которая изучает мозг во время принятия решений[783]. Ее находки потрясли основы стандартного экономического мышления, в частности, дискредитировав идею о том, что люди принимают рациональные финансовые решения, которые можно моделировать с помощью анализов типа дерева принятия решений. Экономисты теперь понимают, что нейронные системы нижнего пути играют гораздо большую роль в принятии таких решений, чем это могут предсказать чисто рациональные модели. Кроме того, настало время и для пересмотра основ теории и системы оценки интеллекта.
В последние годы изучение социального интеллекта было вытеснено на научные задворки: это направление игнорировали и социальные психологи, и исследователи интеллекта. Исключением стал лишь некоторый всплеск интереса к эмоциональному интеллекту благодаря фундаментальной работе Джона Мейера и Питера Саловея, опубликованной в 1990 году[784].
Как рассказывал мне Мейер, исходная модель Торндайка предусматривала три типа интеллекта – механический, абстрактный и социальный, – но впоследствии Торндайк так и не смог найти способ измерения социального интеллекта. В 1990-е, когда стала понятнее локализация эмоций в мозге, “эмоциональный интеллект взялись пестовать как замену интеллекта социального, не прижившегося в этом триумвирате”.
Однако недавний выход на сцену социальной нейронауки провозгласил возрождение социального интеллекта, который достоин такого же внимания, как и его родной брат, интеллект эмоциональный. Результат переосмысления социального интеллекта должен полнее отразить работу социального мозга, поскольку предполагает расширение понятия этого интеллекта за счет способностей, часто игнорируемых, но безмерно важных для наших взаимоотношений.
В этой книге я предлагаю модель социального интеллекта гипотетическую, открытую для коррекции, а не окончательную, каковой она может показаться из-за многословного изложения. Все желающие могут перегруппировывать ее составляющие и предлагать собственные: мой способ категоризации – лишь один из многих возможных. По мере накопления данных непременно будут появляться все более прочные и достоверные модели социального интеллекта. Я же просто хотел стимулировать свежее, творческое мышление в этом направлении.
Как составляющие социального интеллекта вписываются в модель эмоционального интеллекта
Некоторые психологи могут упрекнуть меня в том, что в перечень основных составляющих социального интеллекта я предлагаю включать помимо стандартных интеллектуальных способностей и те, что не относятся к разряду когнитивных. Но именно в этом и заключается смысл, который я хочу донести: когда дело касается применения интеллекта в социальной жизни, мозг сам смешивает разные способности. Такие некогнитивные способности, как умение сопереживать, синхронизироваться и проявлять участие, относятся к истинно адаптивным инструментам из арсенала социальных приспособлений для выживания. И эти способности уж точно позволяют прилежнее следовать завету Торндайка “действовать мудро” в наших взаимоотношениях.
Старая концепция социального интеллекта как чисто когнитивного феномена допускает – и об этом говорили ранние теоретики интеллекта, – что социальный интеллект может вообще не отличаться от общего. Некоторые когнитивисты, без сомнения, скажут, что эти человеческие свойства идентичны. Но чему тут удивляться, если они строят модели психической жизни на компь