КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА
5.1. Культура народа и культурная среда
Состояние культуры в обществе есть всегда показатель его развития в политической, социально-экономической и иных сферах. Расцвет искусства, как правило, знаменует собой подъем государственности, упадок же сопровождается социальным утомлением, декадансом. Хотя были в истории примеры, казалось бы, обратного свойства. Достаточно вспомнить поразивший мир всплеск интеллекта и духовности на рубеже XVIII и XIX вв. в раздробленной на множество карликовых и маломощных государств Германии. Провинциальный Веймар стал вдруг центром духовной жизни Европы, что вполне, впрочем, объяснимо – там в то время жил Гёте… А может быть, происходивший тогда процесс накапливания национальных сил впоследствии и явил миру феномен сильной Германии, поскольку своему экономическому и социально-политическому возрождению она во многом была обязана знаменитым на весь мир университетам и художественным школам.
Фермент культуры всегда является мощной цивилизационной «закваской» в исторических процессах. Эту особенность подметил еще В. О. Ключевский. Говоря о культурном значении наследия преподобного Сергия Радонежского, он подчеркнул, что нравственное влияние таких, как Сергий, «украдкой западая в массы… вызывало брожение и незаметно изменяло направление умов, перестраивало весь нравственный строй души…» [11,77]. Экономическому и политическому возрождению народа всегда должно предшествовать духовное, нравственное – таков вывод историка.
Прогресс культуры – это постоянный процесс интеллектуализации общественной жизни и духовного, прежде всего нравственного, совершенствования человека, наиболее полного раскрытия его творческого потенциала через субъективно заинтересованное свободное участие в созидании материальных и духовных ценностей. Вся совокупность этих ценностей и сама творческая деятельность по их созданию и освоению рядовым человеком и есть культура в ее наиболее общем и глубоком значении. В данном контексте если и уместен вопрос: «Чему или кому должна служить культура?», то ответ может быть лишь один – человеку. Именно в культуре и через культуру народы и каждая отдельная личность обретают себя в своем уникальном и неповторимом историческом своеобразии и цельности.
Человек немыслим вне культуры, но в то же время в истории человечества угроза гибели, разрушения культуры часто исходила от самого человека. Войны и революции, расовая и национальная нетерпимость всегда несли с собой опасность гибели не только отдельных культурных ценностей, но и обществ. Развитие общества не приостанавливалось, но, теряя что-то ценное из накопленного культурного достояния, человечество лишалось частицы своей всемирной памяти и поэтому в чем-то становилось беднее, ущербнее.
Опасность невосполнимых утрат особенно усиливается в переломные моменты истории народов и стран, когда изживают себя старые общественно-политические системы, формируются новые, со своим набором парадигм ценностного отношения к культурному наследию, к культуре вообще. Не случайно кризис культуры всегда ассоциируется со сменой, резкой ломкой миропонимания, основополагающих принципов роли и места человека, его исторического предназначения. В 1990-е годы Россия снова, уже во второй раз в течение столетия, вступила в полосу кризисного развития, и вопрос о культуре, ее выживаемости вновь приобрел особую остроту и актуальность.
Культура народа – это исторически сложившийся национальный тип духовности. «Русская культура и русская общественность, – подчеркивал Н. А. Бердяев, – могут твориться лишь из глубины русской души, из ее самобытной творческой энергии» [2, 69–70]. И наоборот, если следовать логике и терминологии Бердяева, современная культура масс есть продукт цивилизации, космополитизма и нивелирующего европеизма и американизма.
Иногда высказывается мнение, что разрушение тоталитарной советской культуры, выступавшей часто в образе и подобии «идеологического китча», не ведет к возрождению культур национальных, ибо это должны быть культуры онтологически иные. Просто на смену одной массовой культуре государственного толка и советской ментальности придет иная по содержанию и направленности массовая культура и другая ментальность. Однако в любом случае по своему унифицирующему и упрощающему воздействию на личность эти культуры практически равнозначны, поскольку речь идет об участии обеих разновидностей массовой культуры в формировании распространенного типа потребителя – читателя, зрителя, слушателя, испытывающего ежедневное давление со стороны определенного типа книг, прессы, радио и телевидения.
Действительно, общность, формируемая на такой культурной основе, может быть лишь космополитической, т. е. вненациональной. У современной массовой культуры, выступающей побочным продуктом научно-технического развития стран, как правило, нет национального лица. Она способна объединять людей лишь внешне, делая их похожими друг на друга по ритму жизни, формам личного и социального поведения. Однако для духовного сплочения людей такая культура необходимого потенциала в себе не несет. Не случайно для объединяющейся Европы сегодня проблемой проблем является возникновение на базе диалога национальных культур «нового европейского духа» и «новой европейской самобытности» [22].
Россия, которую нередко называют «мир миров», – уникальная по своему историко-культурному потенциалу страна. Путь к будущему России и ее народов не в саморазрушении основ, не в утрате веками создаваемой целостности, не в отказе от собственной истории. Идея русского национального возрождения может обрести реальную почву лишь на платформе демократического обновления и правового укрепления российской государственности. Проявление русскими своего народного духа, национального характера всегда было тесно связано с судьбой российского государства, с тяжелейшими испытаниями, выпавшими на его долю. И изначально, как отмечал В. С. Соловьев, истинный дух русской народности, определяемый высшим нравственным началом, выразился в обстоятельствах, сопровождавших возникновение русского государства. Так что определяющим фактором культуры русского народа вряд ли можно считать региональную самобытность поморов, казаков, сибиряков и др. И совсем необязательно для того, чтобы почувствовать себя русским, замыкаться в скорлупе региональной культуры, какой бы богатой и привлекательной она ни представала.
Для наиболее глубоких мыслителей, оставивших заметный след в духовном наследии человечества, русская идея всегда возвышалась до всемирной соборности. Так понимали ее Н. А. Бердяев, В. С. Соловьев, П. А. Флоренский. О «всемирной отзывчивости» – важнейшей черте духовного склада русских – писал Ф. И. Достоевский. Исторически русская культура складывалась как открытая миру система. Она тесно взаимодействовала с культурами других народов, обогащая их и обогащаясь сама. Естественные различия в культурах народов, населяющих Россию, на протяжении веков не были препятствием для их в целом дружного и заинтересованного сосуществования в границах единого государства. Если препятствия и возникали, то причины их появления были связаны скорее не с культурой, а с политикой. В сфере политики следует искать и истоки попыток дистанцирования друг от друга как бывших республик в составе СССР, так и отдельных национально-государственных образований в составе Российской Федерации. Уж слишком настойчиво прежняя союзная идеология и политическая практика толкали народы к безнациональному братству, что не могло не вызвать у них реакции обратного свойства – к размежеванию и замкнутости, к поиску иных партнеров и попутчиков в своем национальном развитии.
Однако что конкретно подразумевает тезис о необходимости опираться в возрожденческом процессе на фактор культуры? Речь идет прежде всего об изменении акцентов в самом понимании культуры и культурного наследия не только как некоторой совокупности ценностей, памятников истории и культуры, но и о самих этносах, создавших эти памятники, об их неповторимом строе души, особенностях духовной самореализации. Все это становится сутью широкого и емкого понятия «экология культуры», подразумевающего единое культурное пространство для народов России, социокультурную среду* отвечающую требованиям полифонической целостности, разнообразия и богатства. Д. С. Лихачев полагал, что сохранение культурной среды – задача не менее существенная, чем сохранение окружающей природы. Если природа необходима человеку для его биологической жизни, то культурная среда столь же необходима для его духовной, нравственной жизни, «духовной оседлости», привязанности к родным местам, нравственной самодисциплины и социальности [19].
Что такое культурная среда в своем главном, сущностном проявлении? Вряд ли правомерно воспринимать ее как нечто внешнее по отношению к человеку, как какой-то параллельный мир, с которым он соприкасается лишь тогда, когда посещает музей или театр.
Культура не только вне нас и для нас, но и внутри нас. Она становится выражением его социальных начал. Человек рождается, растет в своей культуре, ее преломление в каждом из нас, собственно, и выражает сущность нашей личности. И в этом смысле из культуры нельзя выпрыгнуть, мы все несем в себе ту или иную культуру, она выражается в образе мышления и стиле поведения, порядке материальной и духовной организации жизни.
Конечно, необходимо, чтобы культурная среда отвечала своему истинному назначению – очеловечиванию человека, способствовала духовному и физическому совершенствованию людей. При этом чрезвычайно важна не только культура мемориальная, к восстановлению и сохранению которой сегодня приковано внимание общественности в нашей стране, но и культура актуально действенная, тесно связанная с повседневным бытом и жизнью человека. Именно в ней непосредственно и ежедневно люди черпают духовные силы, находят смыслообразующие основания своего существования. Бедность такой культуры неизбежно сопровождается духовным оскудением людей, их нравственной и эстетической деградацией.
В заключение подчеркнем, что культура народа как исторически сложившийся национальный тип духовности представляет собой совершенно особое и уникальное явление, составляющее ценностную основу мировоззрения массы. Ее развитие – одна из задач государственной власти. Поэтому вопрос об управлении культурой в современных условиях становится вопросом ее выживаемости, особенно если речь идет о культуре народа.
5.2. Управление культурой
Прежде чем рассматривать проблему управления культурой, необходимо определить, что входит в само понятие «культура». Статья 1 «Декларации культуры», разработанной Д. С. Лихачевым, гласит: «Под культурой понимается сотворенная человеком материальная и духовная среда обитания, а также процессы создания, сохранения, распространения и воспроизводства норм и ценностей, способствующих возвышению человека и гуманизации общества» [18, 3].
В декларации вводится понятие «гуманитарная культура», т. е. культура, ориентированная на развитие созидательных начал в человеке и обществе. Указывается, что культура представляет главный смысл и глобальную ценность существования как народов, так и государств. Вне культуры их самостоятельное существование лишается смысла. Культура, по сути, поставлена в один ряд с жизнью. Культура – это источник, питающий все стороны жизни общества.
Культуру общества можно понять лишь уяснив состояние самого общества. Издревле философы определяли культуру как воплощение сущностных сил человека, который, по меткому определению А. П. Чехова, есть «то, во что он верит». Значит, совпадение или несовпадение вер, надежд и устремлений людей может определить вектор общественного развития.
Большинство исследователей определяют состояние современного российского общества как переходное, когда со сменой политической системы, формированием рыночно-демократических отношений происходят кардинальные изменения в соотношении духовных и идеологических приоритетов. Обвальное крушение идеологем привело к появлению множества мифологем, а значит, и к иллюзорности, крайней неустойчивости массового сознания. И только культура, стоящая над схваткой, усмиряющая политические страсти, может стать единственной устойчивой доминантой, объясняющей общественно значимый смысл происходящих перемен.
Общеизвестно, что управление культурой тесно связано с управлением обществом в целом. И поскольку культура пронизывает все сферы общества, то, по мнению В. Б. Чурбанова, высказанному им в начале 1980-х годов, она не нуждается в выделении специального участка планового руководства и в специальных субъектах такого управления [27, 707]. По тем временам это было довольно смелое утверждение, идущее вразрез со сложившейся жесткой командно-административной системой управления культурой.
При социализме была поставлена задача планомерной культуризации всех сфер общества – экономической, социальной, политической, семейно-бытовой. Деятельность, направленную на культуризацию, В. Б. Чурбанов обозначает понятием «культурная политика» [27, 707]. Субъектом подобной политики выступала система социалистического государства и негосударственных учреждений, организаций, руководимых КПСС. Последняя представляла собой политическую организацию общества, которая регулировала функционирование всех его сфер. Таким образом, культурная политика, находясь в единстве с экономической, социальной политикой и выполняя свою регулятивную роль, выступает стороной экономической и социально-политической деятельности партии и государства, негосударственных институтов общества, а управление культурой, делает вывод исследователь, неизбежно опирается на существующую систему средств и инструментов социального управления.
Задолго до перестройки начались поиски оптимальной организационной структуры управления отраслью культуры, наиболее рационального сочетания децентрализованных (местных) и государственных начал в ее руководстве. Ставились задачи достижения единства и преемственности целей на всех уровнях, разумного соотношения директивных и экономических методов, преодоления ведомственности. Постоянным было стремление превратить экономические методы в действенный инструмент управления культурой [26, 7 97—220]. Инициатива, предприимчивость и хозрасчет, несомненно, способствовали активизации самодействующих механизмов ее развития. Но, как показала практика, самоуправление в культуре требует солидной государственной поддержки, а при ее отсутствии в обществе возникает духовная недостаточность, некий дефицит культуры.
В те годы культура соответствовала созданной в стране политической и социально-экономической системе, а модель ее управления была идеократическая. Чтобы обеспечить мощь и устойчивость авторитарной политической системы, потребовалось создать такую культуру, которую можно было превратить в «приводной ремень», «инструмент», «средство» официальной идеологии и влияния. Для этого потребовались грандиозной силы удары, разомкнувшие стороны «вечного треугольника», на который опирается духовная жизнь всякого цивилизованного общества: народная культурная традиция, классическое наследие и современная творческая интеллигенция.
Были вытравлены из будней и праздников ценности народной культуры, вобравшие в себя вековые нравственные нормы, ремесла, обряды, фольклор, религию, прервалась связь с мировым и отечественным культурным наследием. В результате было утрачено представление о целостности этого наследия, его многообразии и подлинном богатстве. «Новая» культура стала всего лишь толкователем и иллюстрацией официальной идеологии, которая не могла ужиться с гуманистическим содержанием и бесконечным многообразием культуры предшествующих веков. Рабочий класс и крестьянство противопоставлялись интеллигенции – этой «прослойке», которая должна, отрабатывая свой хлеб, «обслуживать» трудовой народ в лице его государства. До конца советского периода истории российского общества культура оставалась служанкой сложившейся политической и социальной системы.
Культура не может быть понята из самой себя, а только в связи с обществом. Но и для глубокого понимания общества необходим не только анализ его политической и социально-экономической «биографии», но и осмысление его культуры. Уже достаточно много сказано о сталинизме – порождении «левого» доктринерства в самом его примитивном виде. Значительно меньше осознана разрушительная, антикультурная сущность более изощренной сусловской идеологии. Застой духовной жизни породил застой общества, предрешив его распад.
Долгие годы в бывшем СССР господствовала бюрократическая модель развития культуры. Она претворялась в жизнь через функционирование сети учреждений и соответствующую отчетность. Следует, правда, заметить, что характеристика модели в целом отнюдь не тождественна деятельности конкретных функционеров, которые на практике нередко осуществляли и подлинную культурную активность.
Что же представляет собой эта модель, благополучно перекочевавшая в постсоциалистическое общество? Во-первых, в соответствии с прежней административной логикой она состоит из тех же феноменов, которые по традиции приписывают только культуре. Жесткий ведомственный барьер отделяет ее, например, от образования, книгоиздания или средств массовой информации. Во-вторых, это нормативно-инструментальная идеократическая модель, делающая культуру по-прежнему служанкой идеологии, ищущей поддержки у мэтров под неувядаемым лозунгом: «С кем вы, мастера культуры?» В-третьих, это предельно централизованная модель, несмотря на попытки децентрализации в надежде, что вот-де возникнут реальные механизмы культурно-национальной автономии, появится реальная власть на местах и оживет культура, выбьется из нищеты. Но первые же шаги по перераспределению управленческих функций сверху вниз обнаружили, что местные власти не увеличивают ассигнования на культуру, а еще больше урезают их под давлением нужд жилищного строительства и здравоохранения, коммунального хозяйства.
Рассмотрим, что входит в понятие «управление», когда речь идет о такой тонкой материи, как культура. Например, если взять функционирование традиционной культуры, устного поэтического творчества, народных ремесел и т. д., то этот пласт тем успешнее развивается, чем меньше им пытаются руководить. В области профессионального художественного творчества управление также в основном носит опосредованный характер, а на этапе создания художественного произведения оно вообще противопоказано. Управляющее воздействие сполна реализуется на «входе» (подготовка творца и создание необходимых условий для его самореализации) и на «выходе» творческого процесса, т. е. на этапе распространения его результатов. Эти результаты могут выступать как товары-блага и товары-услуги, попадая уже в мир экономики культуры. И если раньше, в советское время, наши духовные ценности приходилось защищать от экспансии идеологии, то теперь они еще более беззащитны от экспансии коммерциализации, а механизмы выживания культуры – от традиционной до профессиональной – еще не выработаны.
В меняющемся обществе, где все нестабильно и политически наэлектризовано, сектор творческой свободы становится еще меньше, хотя, казалось бы, после снятия всех ограничений должно бы стать наоборот. Но художник поставлен в такие условия, когда его по-настоящему свободный труд обществом невостребован, и он вынужден, чтобы выжить, подчинить себя рыночной конъюнктуре. Оказывается, что свобода творчества ничего не порождает, если напрочь исчезает регулирование социальных и экономических условий творческой деятельности. Так нормативно-правовой вакуум порождает духовный.
В новых условиях на простор рыночных отношений вырывается ничем не управляемая стихия массовой культуры. Впрочем, если проанализировать мировой опыт, она выступает неизбежным атрибутом экономической модернизации в период общественных перемен. Как писал А. Моруа, «массовая культура, разумеется, несет в себе немало мусора, но она распространяет при этом также и прекрасное» [23, 80].
Иначе и быть не может. Сокровенные потребности людей остались прежними. Чтобы привлечь зрителей, чтобы удержать аудиторию, дав ей должную порцию поэзии и величия, без которого люди чувствуют себя несчастными, «массовые средства информации не могут долго обходиться без творческой выдумки. Пошлыми зрелищами можно привлечь на какое-то время, но не навсегда и не всех» [23, 80].
При разумном управляющем воздействии, по мнению специалистов, массовая коммерческая культура могла бы нормализовать настроение людей за счет усиления компенсаторно-развлекательного начала, да и прибыль государству принести немалую. Но это лишь в том случае, если будет отработана необходимая нормативно-правовая база управления всех отраслей культуры, как ее коммерческой, так и некоммерческой сфер – независимо от ведомственной принадлежности. А для этого нужен работающий закон о культуре и единый регулирующий центр, пусть даже в лице Министерства культуры, с полномочиями органа государственного управления сферой культуры. Это помогло бы сформировать целостную культурную политику в противовес групповым и ведомственным интересам.
Управление культурой в том и состоит, чтобы, уйдя от привычных предписаний «сверху», суметь гибко и последовательно осуществить такие основополагающие принципы социального управления, как планирование и регулирование. Во многих странах мира, в том числе Канаде, Швеции, Франции и Норвегии, культура живет и развивается на основе долгосрочного планирования. В США, например, составляются планы культурного развития на пятилетку.
Культурное пространство России столь велико, многоэтнично и многоукладно, что его единство вряд ли достижимо. Уходя от авторитарной модели управления, необходимо рассматривать существующую ныне «демократическую» модель как переходную ступень на пути к более зрелой системе регулируемого развития и саморазвития культуры, осуществляемого по законам социального управления.
5.3. Феномен культурной политики
Общеизвестен тезис, широко декларируемый сегодня средствами массовой информации, что культура общества в самых разнообразных ее проявлениях – процесс творческий, спонтанный, не поддающийся управляющему воздействию. Поэтому часто ставится под сомнение даже сама возможность определения приоритетных целей и задач государства в сфере культурного строительства. Вопрос о культурной политике – это вопрос о государственном и общественном статусе культуры.
Необходимо отметить, что феномен культурной политики уже длительное время находится в поле внимания исследователей [20,27]. Так, известный французский ученый А. Моль в книге «Социодинамика культуры», изданной в Париже в 1967 г. (в СССР она вышла в 1973 г.), осуществление «культурной политики» связывал с задачей, стоящей перед обществом, «сознательно строить свою собственную судьбу, вместо того чтобы подчиняться спонтанным импульсам» [21, 37 ]. Автор допускал решение такой задачи не только в рамках отдельных государств, но и неких «всемирных объединений», прообразом которых он считал организации типа ЮНЕСКО.
ЮНЕСКО, действительно, сыграла и играет заметную роль в активизации усилий мирового сообщества в проведении согласованной культурной политики и в повышении ее эффективности. Этой международной организации принадлежит приоритет в определении самого понятия «культурная политика». В ходе дискуссии, проведенной под эгидой ЮНЕСКО в Монако в декабре 1967 г., было достигнуто решение: понимать под культурной политикой комплекс операционных принципов, административных и финансовых видов деятельности и процедур, которые обеспечивают основу действий государства в области культуры, всю сумму сознательных и обдуманных действий (или отсутствие действий) в обществе, направленных на достижение определенных культурных целей посредством оптимального использования всех физических и духовных ресурсов, которыми располагает общество в данное время.
Из данного определения явствует, что культурная политика – это процесс, в основе которого лежат некие принципы и цели, обусловливающие деятельность и процедуры по их реализации и достижению на практике. Основные субъекты культурной политики – государство и общество. Внимание при этом не концентрируется на моменте возможного несовпадения культурных целей общества и государства. Быть может, это не столь существенно для практики культурного развития тех стран, в которых общественное согласие уже не воспринимается как нечто далекое и труднодостижимое, а является нормой, поддерживаемой демократическими институтами правового государства и гражданского общества. Однако в условиях нашей страны, как об этом свидетельствует ее подчас горький опыт, такое различение культурных целей общества и государства просто необходимо, поскольку они нередко не только не совпадают, но и находятся в явном противоречии друг с другом. Возможно, поэтому большинство отечественных исследователей предпочитают разрабатывать тему именно государственной культурной политики.
Объяснением этому служит исторически сложившееся представление об аффирмативном характере культуры, которая якобы и существует лишь только для того, чтобы поддерживать и утверждать социально-политические структуры в их незыблемости и несокрушимости, при этом часто во вред и в ущерб личности и обществу, их свободе и творчеству. Не случайно в целом ряде культурфилософских построений (Хоркхаймер, Адорно, Маркузе и др.) культура несет в себе мощный заряд враждебности человеку, проявляет себя по отношению к нему как угнетатель. В своем крайнем выражении такая позиция строится на отождествлении культуры и политики.
Вопрос, как видно, упирается в ту или иную трактовку обозначенных явлений, в понимание характера их взаимосвязи и взаимодействия, в определение места и роли человека в данном взаимодействии. Если в понятия «культура» и «политика» не вкладывать сугубо инструментальный смысл, по существу, отождествляя первую с производством и потреблением (использованием) средств производства, сырья, материалов и т. п., а вторую – с осуществлением регулятивных функций в отношениях между большими группами людей (классами, нациями, государствами), то, естественно, возникает и иное понимание их сути и назначения. Гуманистически ориентированный взгляд на культуру и политику требует рассмотрения их взаимосвязи и взаимодействия через отношение к человеку. При этом в культуре следует видеть в первую очередь культивирование подлинной человечности, т. е. всего того, что в сообществе людей обеспечивает возможности свободной и самодеятельной реализации сущностных сил специализированных индивидов без разрушительных для общества последствий. В свою очередь, политика, главным содержанием которой становится отношение к человеку как к самоценности, способна выступать в качестве существенного субъектоформирующего фактора.
Стремясь к гармонизации отношений в обществе, к тому положению, когда деятельность и политика государства и общества будут подлинно культуротворящими и культуроразвивающими, важно сосредоточить внимание на том, чтобы каждый человек уже не рассматривался бы исключительно в качестве объекта инструментального начала политики, а на самом деле был созидателем политики, ее субъектом.
К сожалению, для нашей страны такое положение на данном этапе ее развития воспринимается как невозможное, нереальное. И дело здесь не только в том, что для российской действительности традиционным является приоритет государственного начала в функционировании и развитии культуры. Парадокс в том, как справедливо отметил Н. Н. Киященко, что вывести из культурного кризиса общество, где у большинства людей культурная жизнь ограничена лишь решением проблем жизнеобеспечения, без государственной культурной политики невозможно [9,27]. Вопрос, следовательно, не в том, нужна или не нужна государственная культурная политика в постсоветской России, а в том, какой она должна быть в соответствии с меняющимися потребностями общественного развития, что необходимо предпринять, чтобы культурная политика по-настоящему стала механизмом саморегуляции культуры.
Что же следует понимать под государственной культурной политикой? Многозначно само употребление этого термина: с одной стороны, им характеризуется деятельность государства в сфере культуры по линии централизации происходящих в ней процессов и в соответствии с выстроенной «вертикалью» управления, с другой – определяется плюралистическая, горизонтальная модель управления с акцентом на региональное и местное самоуправление в рамках декларируемых «центром» целей и задач.
В литературе культурная политика чаще всего определяется как государственное участие в сфере культуры, регулирование культурных процессов посредством системы налоговых льгот, как целенаправленное государственное вмешательство в социокультурное развитие, как комплексная правительственная программа поддержки искусства и гуманитарных наук посредством распределения субсидий. В работах отечественных исследователей распространено понимание культурной политики как процедуры выработки целей и построения механизма их реализации.
Отметим основные направления культурной политики: охрана культурного наследия; создание и распространение культурной продукции; образование в сфере культуры; развитие науки о культуре; стимулирование народного творчества и развитие культурно-досуговой деятельности и т. д.
Цели и задачи культурной политики определяются прежде всего характером целей общественного развития, формой государственного устройства, типом политического режима и т. д. Основной целью культурной политики в СССР и странах социализма провозглашалось обеспечение беспрепятственного доступа широких масс трудящихся к духовным ценностям, а объектом этой политики была не только культурная жизнь, а жизнь общества в целом, духовные запросы различных категорий населения. В развитых капиталистических странах, особенно в тех, где к власти в последние десятилетия пришли социал-демократические правительства, культурная политика также стала рассматриваться (не без влияния впечатляющего опыта в этой области социалистических стран) как важнейшая часть социальной политики, а потому и осуществляться в соответствии с задачами демократизации культурной жизни населения, поддержки региональной и местной самобытности. В этих странах предпринимаются плодотворные попытки выхода за институциональные рамки культуры в социум, т. е. сама область, на которую распространяется культурная политика, становится намного шире, чем культурная жизнь. Этим, кстати, европейская модель культурной политики отличается от американской, с ее неплюралистичностью, унификацией, ориентацией на потребительские идеалы, отсутствием национального и территориального многообразия.
Характер целеполагания, приоритетность задач указывают на сам предмет регулирования – культура, культурная жизнь или общественная жизнь в целом. В выделении основных направлений культурной политики, ее целей и задач, предмета регулирования важнее адресный характер. Показателен в этом плане опыт Швеции, где культурная политика осуществляется как по территориальному, так и по возрастному, национальному и социальному признакам. Так, во всех областях культуры учитываются особенности различных групп населения – детей и юношества, иммигрантов, инвалидов, а также людей, находящихся в домах для престарелых, больницах, тюрьмах; большое значение придается созданию и развитию культурных традиций в рабочих коллективах и по месту жительства, т. е. в той среде, где ранее культурная жизнь не была объектом регулирования.
Важнейшим компонентом культурной политики является механизм ее реализации, включающий в себя экономико-правовые, организационно-управленческие, информационно-рекламные и другие аспекты. Культурная политика материализуется в организации процессов, охватывающих производство культурных ценностей, их сохранение, аккумуляцию и распространение. Ее содержание, структура и направление культурной жизни зависят от того, какая часть ценностного фонда культуры актуализируется и ассимилируется в соответствии с принципами данной социальной системы [14,8].
Существующие типологии культурной политики строятся на различных основаниях – исторических, культурологических, социологических и т. д. Исследователи сталкиваются при этом со сложностью определения ее критериев, что обсуловлено спецификой развития региона или страны. Очевидно, в наиболее общем виде эти критерии должны зависеть от целей и задач культурной политики, которые, в свою очередь, детерминируются целями общественного развития. В этом плане заслуживают внимания выводы и обобщения шведского ученого И. Клеберга, который применительно к культуре Европы рассматривает парадигмы ее развития в рамках типологии социальных систем – моделей «общества потребления» и «общества созидания».
«Общество потребления» характеризует, по мнению исследователя, продолжающееся развитие негативных тенденций современности: роль культуры в конечном счете сводится к пассивному состоянию; культурная политика носит оборонительный характер, процветает коммерциализация; задачи культурного развития только декларируются, а культуре отводится роль терапии для утешения малоимущих слоев. В этом обществе культурное развитие будет допускаться только в той мере, в какой оно способствует достижению целей промышленного производства и экономики, а потому резко сократятся средства на культуру, что не только приведет к ее упадку, но и поставит в тесную зависимость от властей, а значит, лишит ее свободы.
«Общество созидания» отличается от «общества потребления» тем, что появляются новые цели, главная из которых – достижение «культурного благосостояния», подразумевает переход от потребительского к «творческому образу жизни». Возрастет активность личности; культура будет неотъемлемой частью развития и с помощью демократизации и децентрализации станет доступной всем слоям населения и всем регионам Европы, а потому остановится процесс сегрегации в пользовании достижениями культуры; культурная деятельность явится движущей силой улучшения социальной действительности, важнейшей формой самовыражения личности; государство будет оказывать поддержку развитию культуры, не мешая местным и личным инициативам; заботы о культуре преобразуют социальную среду, высвободят для общества скрытые силы человека и тем самым будут способствовать решению глобальных общественных проблем.
И. Клеберг подчеркивает, что оба варианта основаны на тенденциях современного развития и реальность их осуществления зависит от сегодняшней деятельности, поэтому так важно объединение европейцев вокруг идеи «общества созидания» [13, 73]. Анализируя представленные им модели, нетрудно заметить подчиненную, инструментальную роль культуры по отношению к другим сферам общественного развития в рамках «общества потребления» и совершенно противоположный подход к культуре, соответствующий целям и задачам «общества созидания». Культура рассматривается здесь как движущая сила улучшения социальной действительности, подчеркивается ее регулятивная функция по отношению к другим сферам общественной и государственной жизни.
Анализ социокультурной ситуации в пореформенной России, перспектив ее развития показывает, что идеи «общества созидания» еще не стали здесь элементом общественного согласия и основой для государственной культурной политики. Неясность целей общественного развития порождает неясность государственной политики во всех ее проявлениях.
Культурная политика государства связана с решением задач культурного строительства как процесса адаптации культурных достижений к реалиям современности (стимулирование инициативы населения и профессиональных деятелей, создание условий для эффективной деятельности организаций и учреждений культуры и образования и т. д.). В любом обществе основным субъектом культурной политики выступает государство и обычно ее отождествляют с государственной культурной политикой. Государство в лице своих органов регулирует процессы функционирования и развития культуры, используя для этого финансовые и материальные ресурсы, законодательные акты, организационно-управленческие и иные способы и механизмы. Культурная политика принимает иной характер, когда монополия государства на данный вид деятельности нарушается и к регулированию культурными процессами подключаются новые субъекты в лице различных общественных движений и организаций.
Таким образом, государственная культурная политика – это специфическая деятельность государства, направленная на реализацию права каждого гражданина свободно участвовать в культурной жизни общества, выявление и учет культурного аспекта во всех социально-экономических проектах и обогащение культурной самобытности народов, развитие международного культурного обмена. О последовательной культурной политике государства можно говорить только в том случае, если определены ее приоритеты и стратегия, существует необходимая законодательная база, система принятия культурно-политических решений, организационно-финансовый механизм реализации.
5.4. Цели, принципы и модели культурной политики
При всей самоценности культуры как особого общественного явления речь не может идти о единой культурной политике, пригодной для всех времен и народов. В каждом конкретном случае ее разработка и определение опираются на конкретно-исторический анализ сложившейся социокультурной ситуации. Вполне естественно при этом, что культурная политика, скажем, Швеции может существенно отличаться от культурной политики Сенегала или Объединенных Арабских Эмиратов. Для России факт ее внутреннего политического многоцветия и культурного многообразия уже сам по себе представляет серьезную трудность при определении целей, задач, средств и принципов культурной политики. Очевидна опасность того, что, как отмечает В.Б.Чурбанов, закамуфлированность политизированности культуры, эксплуатации ее национализмом и выдаваемым за суверенитет территориальным сепаратизмом местных вождей могут деформировать духовные процессы, дезориентировать деятелей культуры ангажированием их политиками или, напротив, подчинить последних воздействию носителей таких элементов локальных культур, которые способны провоцировать такие явления, как изоляционизм, вражда, исключительность [28, 38]. Недооценивать этого, безусловно, нельзя.
Учитывая региональную и этническую пестроту культурного пространства России, важно при определении федеральной культурной политики исходить из некоторых универсальных в своей общечеловечности норм и принципов. В отличие от общих деклараций, нормы и принципы культурной политики, сформулированные в виде основополагающих ценностей (идей), составляют ее своеобразный духовно-нравственный стержень, скрепляющий локальные культуры в их конструктивном взаимодействии в единое культурное пространство.
Назовем основные принципы государственной культурной политики* которые одновременно выступают критериями ее эффективности.
1. Открытость и демократизм ее структурирования в соответствии с теми культурными нормами, которые определяются целями общественного развития, национальными и историко-культурными традициями, спецификой полиэтнизма российского государства.
2. Преемственность, эволюционность культурного развития, равенство прав и возможностей всех граждан и социальных групп в создании и использовании материальных и духовных ценностей.
3. Регулирующая роль культурной политики государства в формировании социокультурной ситуации: реализация культурной политики через систему надведомственного общественно-государственного регулирования мер, препятствующих дальнейшему социальному расслоению.
4. Многосубъектность и многообъектность структурирования культурной политики государства: максимальный учет культурной самобытности людей, различных локальных и территориальных сообществ, ассоциированный характер деятельности субъектов культурной политики через взаимосогласование их интересов в рамках единого культурного пространства.
5. Единое культурное пространство; единство и многообразие федеральных, региональных и местных программ социокультурного развития, согласованность интересов центра и регионов.
6. Многоканальность финансирования при ведущей роли государственного бюджета.
7. Соблюдение государством правовых и экономических гарантий в сфере культуры.
8. Структурная целостность: соответствие целей и задач культурной политики организационно-финансовому механизму ее реализации.
Важно, чтобы вышеназванные принципы могли быть проведены на всех уровнях как формирования, так и практического осуществления целей государственной культурной политики. К ним могут быть отнесены:
♦ свобода культуротворческой деятельности людей;
♦ многообразие и равенство культур, диалогичность их взаимодействия;
♦ органичное сочетание культурной самобытности с общими для страны и человечества представлениями о культурных ценностях и культурном развитии;
♦ защита культуры как самоценности, как важнейшего проявления общественного прогресса;
♦ сохранение и оздоровление социокультурной и экологической среды жизни человека;
♦ доступность культурных благ широким массам населения;
♦ широкое внедрение культуры в системы воспитания подрастающего поколения – дошкольную, школьную и вузовскую.
Значимость этих и других принципов и целей в определении культурной политики подтверждается опытом культурного развития многих стран, в том числе достигших весьма заметных положительных результатов на данном поприще. Культура в современном обществе все чаще рассматривается не как привилегия избранных лиц и групп, не как «дополнительная роскошь», а как один из основных параметров качества жизни и общественного благосостояния. Не случайно культурная политика выступает составной частью общей государственной политики, что проистекает из понимания неразрывной связи культурного и всеобщего развития (экономического, социального, технологического). При этом подчеркивается, что культурное развитие «означает развитие человека», а потому оно «есть одновременно и средство, и цель экономического развития» [29, 722]. Взаимосвязь здесь такова, что экономический прогресс в целом отражается положительно на культуре, что, в свою очередь, стимулирует экономический рост.
Признание права граждан на культуру обязывает государство предоставлять им средства для его осуществления. Поэтому в поле внимания правительств многих западных стран постоянно находятся такие вопросы, как облегчение доступа к учреждениям культуры новых участников, устранение экономических барьеров, регулирование цен на культурные услуги, организация и использование эффективной информации о событиях культурной жизни.
Пример не только Швеции или Франции, где государственный патронаж культуры играет традиционно заметную роль, но и такой страны, как Испания, которая совсем недавно определила политический курс на демократизацию доступа к культурным ценностям и только развертывает активную работу по увеличению бюджетных ресурсов, модернизации и расширению своих культурных программ, свидетельствует, что на этом пути можно достичь впечатляющих результатов. По мнению Т. Кренца, директора Фонда Гуггенгейма, Испания за последние десять лет стала исключительно интересным центром культуры и искусства среди всех стран мира [30, 57–60]. Опросы, проведенные в этой стране в 1978 и 1985 гг., показали, что участие граждан в культурной жизни за этот период значительно выросло: на 14 % увеличилась посещаемость музыкальных концертов; на 27 % – время, уделяемое чтению книг; на 29 % – посещаемость музеев и выставок; на 49 % – посещаемость театров [30, 57–60].
Учитывая, что современное состояние российской культуры характеризуется отрывом широких слоев населения от накопленного культурного потенциала, обоснованно считать главной целью культурной политики расширение участия населения в культурной жизни страны. При этом, безусловно, важно учитывать как количественные, так и качественные показатели такого участия. Сегодня по целому ряду позиций эти показатели чрезвычайно низки, что ведет к дальнейшему усугублению кризисных явлений в сфере культуры. Опыт Запада между тем подсказывает, что существует только один способ выведения страны из состояния культурного одичания – широкое использование различных, и прежде всего финансовых, организационно-правовых, рычагов стимулирования культуротворческой деятельности.
Для обеспечения свободного доступа граждан к культурным ценностям, участия в их производстве и потреблении необходимо создать разнообразный по своим возможностям рынок культурных услуг, опирающийся не только на государственную, но и на общественную и частную инициативу и поддержку. Сама по себе культура нигде и никогда не была и не является самодостаточной в смысле выживания.
Не будучи включенной в систему экономических и социальных процессов, образующих современное общество, культура обрекает себя на положение вечной нищенки. Задача сегодня состоит в том, чтобы овладеть менеджментом в культуре, научиться использовать рыночные механизмы в ее интересах и для ее блага, что, однако, предполагает и некоторые ограничения в этой сфере. Использование рыночных отношений как вспомогательного инструмента культурной политики поможет преодолеть традиционное для российской действительности размежевание между экономикой и культурой. Необходим переход от «остаточной» к приоритетной схеме экономического обеспечения развития культуры посредством прямого и косвенного налогообложения предприятий, ценообразования, расширения доходов за счет нетрадиционных источников, поощрения спонсорства и меценатства и др. Естественно, нужно помнить, что существуют такие культурные институты, которые наиболее эффективно и стабильно могут финансироваться только из государственного бюджета. Определение подобных приоритетов – важная задача государственной культурной политики.
Исходить нужно из понимания того, что фокусом культурного развития и его своеобразным результатом является человек. При этом важно, чтобы логика экономических реформ соответствовала логике намечаемых целей и задач культурной политики. Во главу угла необходимо ставить физическое и духовно-нравственное здоровье человека, создание условий для его свободной творческой самореализации.
В свете вышесказанного правомерно предположить, что в условиях меняющегося общества от решения проблем управления культурой, научно-практической разработки государственной политики в духовной сфере зависят судьбы культуры, выживание истончившегося культурного слоя нации. Поэтому так необходимо разобраться в вопросах современного культурного процесса, проанализировать различные модели культурной политики переходного периода.
Эти модели – своеобразные слепки «правил игры» в отношениях между культурой и государством, культурой и обществом. При всех различиях конкретных моделей, несущих на себе отпечаток той или иной «ведущей идеи», положенной в основание, либо национальных традиций и особенностей в принципе они поддаются типологизации. У А. Моля, в частности, когда он пишет о трансляции культуры через информационные каналы [21, 708, 304], речь идет, по существу, о четырех крупных гр у п п а х к у л ь т у р н ы х п о л и т и к, среди которых названы:
1. «Популистская», или «демагогическая» культурная политика. Ее цель – наиболее полное удовлетворение культурных потребностей значительного числа людей. Показательной в данном отношении страной названы Соединенные Штаты Америки.
2. «Патерналистская» или «догматическая» культурная политика. Ее отличительная черта состоит в том, что она выражает некую «шкалу ценностей», принятую на вооружение политической партией, религиозным течением или государством, которые хотят переделать мир в соответствии с определенной идеологией. Как подчеркивает А. Моль, в действительности эта система в определенном смысле лишь важнейший частный случай предыдущей системы.
3. «Эклектическая» или «культуралистическая» культурная политика. В ее задачу входит оснащение индивидов такой культурой, которая была бы в некотором роде неискаженным отражением, уменьшенным слепком, «хорошей» выборкой в статистическом смысле из более общей человеческой гуманитарной и гуманистической культуры – культуры, которую философы, по мнению Моля, считают воплощающей смысл деятельности человека – завоевание мира силой своих идей.
4. «Социодинамическая» культурная политика. Она строится с учетом факта существования «циклов культуры», «динамического эффекта» – изменения общества во времени и в определенном направлении. Цель социодинамики культуры, по А. Молю, выработать принципы воздействия на культуру, на ее эволюцию, ход которой может быть либо ускорен, что соответствует «прогрессивной» установке субъекта политики, либо замедлен, что есть свидетельство «консервативности» таких установок. Подчеркивается, таким образом, момент необходимости выбора в культурной политике между «прогрессивными» и «консервативными» ценностями.
Предложенные А. Молем модели культурной политики, естественно, не могут восприниматься в качестве единственно возможной типологии. Канадские ученые Г. Шартран и К. Маккахи, анализируя опыт государственной культурной политики в разных странах, пришли к выводу о существовании как минимум четырех концептуальных установок правительств по отношению к культуре: «помощника», «архитектора», «инженера» и «мецената» [8, 10]. Государство, выступая в роли «архитектора», финансирует культуру через канал министерства или другого государственного органа. Культурная политика выступает при этом частью всей социальной политики, а ее целью становится общее улучшение благосостояния народа. Примером таких взаимоотношений государства и культуры может служить Франция и другие западноевропейские страны.
В роли «помощника» культуры, по мнению ученых, выступает государство в США. Финансирование культуры здесь осуществляется в форме встречных субсидий, стимулирующих частные или коллективные вложения в данную сферу.
Анализ ситуации в восточноевропейских странах дает основание говорить о государстве как об «инженере». Эта роль становится возможной для государства в том случае, если оно является собственником материальной базы культуры, функционирование которой связывается с задачами воспитания и образования и направляется на осуществление этих целей.
В англосаксонских странах государство обычно выступает в роли «мецената». Здесь фондами финансового обеспечения и развития культуры распоряжаются советы искусств, которые, распределяя государственные субсидии, не позволяют бюрократии вмешиваться непосредственно в творческий процесс, в деятельность организаций, получающих помощь (принцип «длинной руки»).
Концептуальными основаниями выбора той или иной модели культурной политики обычно служит то или иное понимание сути культуры, ее назначения и функций в обществе. Парадигмы культурной политики обычно произрастают на почве конкретной исторической ситуации в стране, и с изменением этой ситуации они также меняются.
Иллюстрацией этому может служить динамика смещения акцентов культурной политики в бывшем СССР. Исследователи отмечают по крайней мере три крупные перемены в отношении советского государства к культуре. Так, в 1920—1930-е годы политика в этой области строилась на жизнестроительной и идеологически-воспитательной трактовке культуры, и главным назначением последней было служить инструментом «идеологической унификации социальной картины мира, организации культурной активности в коллективных формах, манифестации с помощью нового искусства социалистического образа жизни и ценностей» [25,39].
Начиная с 1950-х годов сформировалось новое представление о культуре, и на первый план выдвинулась задача «обслуживания населения». Культура представала в категориях «обслуживающих учреждений, услуг, потребностей, потребления» [25, 40]. Наконец, в 1970—1980-е годы в практическом осуществлении культурной политики делается акцент на самодеятельность населения, культура трактуется как «живое активное начало». Это находило свое выражение в идее свободного выбора культурных услуг, в создании любительских и клубных объединений, в развитии процессов самоуправления и самоорганизации при осуществлении культурной досуговой деятельности. Признание получает «не просто идеологическое воспитание и культурное обслуживание, а стимулирование культурной активности людей» [25, 40].
Таким образом, вся совокупность отношений государства и культуры, а именно цели государства в области культуры, механизм его воздействия на культурные процессы, с одной стороны, и реагирование на культурные потребности общества и имманентные проявления культуры – с другой, составляют суть культурной политики. Эта политика всегда имела и имеет конкретно-исторический характер: она обусловлена национально-историческим типом культуры, историческим типом и политическим характером государства, уровнем развития общества, его геополитическими ориентациями и другими факторами.
Опыт и уроки «социалистической культурной политики», феномен которой достаточно хорошо изучен, по-разному влияют на формирование переходных моделей культурного развития постсоциалистических стран. Все зависит от характера и интенсивности модернизационных процессов, степени их преемственности с предыдущими этапами развития, учета национально-культурных традиций, цивилизационных основ и т. д.
Так, цикличность российской истории, по мнению А. Янова, имеет в своей основе «маятниковые» построения попыток реформации или, как полагает А. Ахиезер, инверсию периодов социо-политического развития. Инверсию огромного масштаба претерпевает и современное российское общество. В то же время, как показывает опыт других государств, сопредельных с Россией территориально, а в недавнем прошлом и идейно, это переходное состояние для нации может быть не столь болезненным, если в процессе реформ не нарушаются цивилизационные основы ее идентификации и не происходит резкой ломки политической системы.
Показателен в этом отношении пример Китая. В отличие от других стран некогда социалистического содружества, его настоящее не отрицает прошлого. Этому во многом способствует государственная культурная политика, основанная на уважении к традиционным историко-культурным ценностям и нормам. Несмотря на трудности и противоречия модернизации, курс реформ привел в Китае к заметному росту благосостояния и раскрепощению образа жизни населения.
Преобразования в сфере культуры затрагивают:
♦ перестройку деятельности самого министерства культуры, в частности переход от прямого руководства учреждениями культуры к косвенному, сокращение штатов министерства;
♦ осуществление организационно-финансовой реформы исполнительских коллективов.
Последнее – главное звено в перестройке сферы культуры. Ее основные принципы – сохранение лишь за небольшим числом театральных и иных коллективов статуса государственных (они будут по-прежнему финансироваться из госбюджета, руководство их деятельностью будет осуществляться через систему Министерства культуры). Абсолютное же большинство коллективов будет действовать как общественные коллективы – на принципах коллективной или индивидуальной собственности.
В то же время понимая, что в условиях товарно-планового хозяйства творческим коллективам трудно перейти на самоокупаемость, министерство стимулирует их сотрудничество с предприятиями: предприятия финансово поддерживают творческие группы, компенсируя бесплатные спектакли для своих рабочих, а артисты помогают им в организации художественной самодеятельности, в рекламе продукции. В случае необходимости предприятия изыскивают возможности для трудоустройства у себя членов театральных трупп.
Такова типично социалистическая модель культурной политики в условиях переходного периода. Государство дало большую экономическую свободу творческим коллективам, сократив им дотации, но вместе с тем позаботилось и о внебюджетных источниках их существования. Во многом это стало возможным благодаря тому, что преобразования в культурной сфере начались значительно позже, чем в других отраслях народного хозяйства. Позитивный результат экономических реформ определил и более «мягкий» вариант реформирования социокультурной сферы.
Изменения, происходящие в постсоветской России, естественно, находят отражение и в области культуры. Ранее сложившиеся способы освоения культуры и формы культурной жизни требуют модернизации, критического пересмотра сквозь призму новых реальностей. Перспективы культурного развития видятся порой на пути революционного отрицания всего, что имело место в культуре в недавнем прошлом. Есть опасность того, что подталкивание стихийных процессов придает им не эволюционный, а революционный или вообще деструктивный характер со всеми вытекающими отсюда последствиями для культуры. Очень важно поэтому на данном этапе модернизации исходить из того, что целью проводимых реформ не может быть глобальное изменение положения культуры в обществе, достигаемое методом «кавалерийской атаки». Более действенным и эффективным представляется путь последовательных и упорядоченных действий по изменению общества и такой его подсистемы, как культура.
5.5. Парадигма «догоняющего развития»
В современной отечественной научной литературе рассмотрение феномена культурной политики Российского государства, как правило, ограничивается историческими рамками недавней советской истории или сегодняшнего дня. Однако более плодотворным представляется сочетание диахронического и синхронического аспектов анализа процессов ее формирования. Диахронический подход помогает проследить историческую эволюцию отношений государства и культуры, синхронический – понять их взаимопроникновение. Сочетание этих подходов способствует осознанию феномена культурной политики в контексте парадигм исторического развития общества. Для России одной из таковых была и остается парадигма «догоняющего развития».
Оценивая современное состояние отечественной культуры, многие исследователи ссылаются на хронически «плохое» отношение к ее проблемам со стороны государства. Действительно, в истории Российского государства последних трех столетий нетрудно обнаружить не только «остаточный подход» к культуре, но и враждебность к ее фундаментальным ценностям. Особенно это характерно для периодов преобразований, направленных на модернизацию государства. Примечательны в этом отношении петровские реформы, заложившие основы «догоняющего развития» в России.
Концепция «догоняющего развития» вот уже три столетия является идеологией усилий огромной державы, направленных на то, чтобы уподобить ее продвинутым во всех отношениях странам Запада. Однако Европа и Запад в целом так и не стали для России «общим домом», так как сама специфика геополитического положения страны, евразийский полиэтнизм ее культуры, особенности исторического и религиозного развития образовали отличный от западного тип цивилизации.
Сторонники концепции «догоняющего развития» рассматривают русскую культуру как самобытную версию византийской, а значит – европейской. Соответственно татаро-монгольское иго оценивается ими как период «торможения» культурного развития России. Такая точка зрения господствовала в науке еще со времен Н. М. Карамзина и характерна для официальной историографии советского периода. Она игнорирует то обстоятельство, что дохристианская восточнославянская культура синтезировала культуры неславянских и праславянских племен, проживавших некогда на этой территории, а также интенсивные культурные влияния «степи». Однако и после христианизации Руси ее культура формировалась под воздействием не только византийских, но и «туранских» влияний, в том числе в рамках сложных процессов взаимоотношений Орды и русских княжеств. Недооценивается и роль западноевропейских влияний на культурные процессы средневековой Руси. Между тем именно сложный и разнородный характер культурных скрещений обусловил самобытность, уникальность и мощь русской культуры. Ученые – от А. Тойнби до Э. Хантингтона – все увереннее говорят о русской (или славяно-православной) цивилизации как одной из восьми самых значительных мировых цивилизаций наряду с западной (евро-американской) и исламской.
Тем не менее, как полагает современный исследователь С. Я. Сущий, российская культура является «догоняющей» относительно европейской. Подобное суждение предполагает, что и советский период культурного развития страны был периодом европеизации российской культуры. Однако заметим, что нарастающие в российском обществе настроения против «вестернизации» культуры свидетельствуют о неидентичности советской и западной культур. Важно понять причины незавершенности культурных «поворотов» России к Европе, Западу в эпохи Ивана III, Петра I, капиталистического развития России, советской власти как некую закономерность развития отечественной культуры.
У России свой особый и естественный путь развития. Эффективность преобразований на этом пути определялась, как правило, не стремлением догнать или перегнать кого-то, а формированием своей цивилизационной модели, учитывающей достижения Запада, но при этом основывающейся на своей исторической и культурной традиции, т. е. на собственной социокультурной идентичности. Разумеется, речь не идет о том, чтобы Россия и ее народы самоизолировались от влияния извне и замкнулись лишь на достижениях культуры, унаследованных от прошлого. Напротив – процесс модернизации обретает смысл только тогда, когда он нацелен на создание новых пропорций между факторами перемен и требованиями преемственности и основан на принципе равного достоинства всех культур. Ничто, по сути, не должно мешать тому, чтобы влияние других культур стало одним из факторов утверждения и обновления культурной самобытности.
На каком-то этапе может быть и «догоняющее развитие», но оно не должно становиться самоцелью – только средством. Ни один проект развития, оправдывающий это название, не может игнорировать культурный аспект, особенности не только естественной, но и культурной среды, равно как и фундаментальные ценности народа. В то же время осуществление государством культурной политики всегда тесно связано с задачей «сознательно строить свою собственную судьбу, вместо того чтобы подчиняться спонтанным импульсам» [21, 707]. Выявление тех или иных аспектов социокультурной динамики на различных этапах модернизации помогает понять смысл и эффективность происходящих преобразований. Проиллюстрируем этот тезис на примерах из истории России.
Опыт отечественного реформирования показывает, что успех модернизации во многом зависит не только от воли, решительности и возможностей ее инициаторов, но и от внутренней готовности основной массы населения к предстоящим переменам, ее активного участия в преобразовательной деятельности. Только этот социокультурный фактор не всегда учитывался, и реформы, не получая широкой поддержки, тормозились. В. О. Ключевский, например, считал, что реформаторская деятельность Петра I «ограничивалась стремлением вооружить русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными», а потому и завершилась «борьбой деспотизма с народом, его косностью» [12, 18]. То, с чем боролся Петр I, не всегда было косностью, безжалостно истреблялось и самобытно-духовное, не укладывавшееся в готовый западноевропейский шаблон. Более того, накапливаемый в процессе модернизации «культурный потенциал» оказался не только не освоенным, но даже и не был востребован основной массой населения, поскольку воспринимался им как глубоко чуждый. Налицо был явный «перепад» культур, отсутствие четкого, осознанного отношения к модернизации даже среди ее сторонников.
Решить сложившуюся проблемную ситуацию можно было только с помощью продуманной системы мер в виде государственной культурной политики. Опыт западных модернизаций показывает, что идеальный вариант их проведения возможен тогда, когда культурные революции предваряют социальные. М. Вебер в своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) убедительно доказал, что капиталистические отношения смогли появиться благодаря возникновению нового культурного образца в протестантских общинах.
В России, как правило, культура становилась заложницей преобразований, поэтому так неизмеримо высока их цена. Во всех странах буржуазные революции завершались отделением церкви от государства, а у нас, наоборот, – поворот к модернизации XVIII в. сопровождался закрепощением церкви, превращением ее в еще одно бюрократическое ведомство. Возможно, это была реакция Петра на духовное, культурное противостояние его реформам, которое оказалось не менее действенным, чем политическое. Пришлось менять не только систему социальных институтов традиционного общества, но и философию их деятельности, уклад жизни, систему норм и ценностей.
Культурная политика государства строилась в тот момент не на преемственности, а на насильственном вытеснении культурных образцов традиционного общества новыми, привнесенными извне, а потому чуждыми. Так, в области образования произошли изменения, приведшие не только к появлению новых типов учебных заведений на европейский манер и «обмирщению» духовных школ, но и к кардинальному изменению содержания образования. Ведь основное внимание педагогики Древней Руси, по меткому замечанию В. О. Ключевского, было обращено на привитие житейских правил, а не научных знаний. Изменение системы образования сопровождалось рождением новых социокультурных институтов – Академии наук, Кунсткамеры, библиотеки, печатной газеты, типографии и т. д. Все это ускорило процесс утверждения новой светской культуры, ее отделение от старой, развивающейся под контролем церкви. С тех пор основным субъектом культурной политики в России становится государство.
В период просвещенного абсолютизма Екатерины II такая политика стала обретать еще более отчетливые черты и системный характер. Государство упрочило свое влияние на духовную жизнь общества, распространив его не только на сферу образования, но и на все стадии социализации личности, дерзнув заявить о необходимости создания «новой породы людей». В этом плане огромное значение имело освобождение дворян от обязательной службы, которое, по меткому определению американского историка Р. Пайпса, открыло для них «шлюзы умственной деятельности».
«Расцвет русской литературы в XIX веке, – пишет Пайпс, – был невозможен без закона 1776 года и чувства личной безопасности, обретенного высшим дворянским слоем в благодатное царствование Екатерины». Именно с тех пор «русское общество наконец-то принялось отстаивать свое право на независимое существование» [24, 77].
Уделяя большое внимание проблемам образования, Екатерина II подходила к их решению удивительно мудро, делая акцент на воспитании и подготовке учащихся к гражданскому общежитию. Это воспитание, по определению В. О. Ключевского, должно быть сосредоточено на разработке нравственного чувства. Это дело должно взять в свои руки само государство [10, 93].
Реформы Екатерины II, ее культурная политика, несомненно, способствовали пробуждению общественного самосознания и активности дворян, но в значительно меньшей степени влияли на аналогичные процессы среди основной части населения России, которое по-прежнему было лишено элементарных гражданских свобод. Результат преобразований оказался противоположен тому, на что надеялась императрица. На месте монолитного традиционного общества возникло новое, заключавшее в себе массу противоречий. Все это не могло не привести к растущему отчуждению государства от общества, питавшего оппозиционное движение русской интеллигенции в XIX столетии.
Отчуждение государства от общества возникло в результате не только половинчатого характера реформ, их непоследовательности, но и слабого социокультурного обеспечения. Отсюда нереализованность социальных ожиданий у одних и апатия ко всему происходящему у других. Резкий перепад культур, увеличивающаяся разница «культурных потенциалов» в социально-классовой структуре объясняются главным образом особенностями проводимой государством культурной политики.
В связи с тем что эта политика не имела широкой социальной базы и в основном распространялась на привилегированную часть общества, в стране возникло культурное расслоение, которое в переходный период не менее значимо для успехов модернизации. Образовались как бы две разные культуры: дворянская (господская) и народная. Духовная жизнь народа развивалась по-прежнему в контексте норм и образцов допетровского традиционного общества, ему были чужды новые прозападные ценности. Возникла ситуация трагического для всего последующего исторического развития России разрыва культур – народной и культуры образованного класса. «Народ, принадлежавший к иному типу культуры, увидел в университетской интеллигенции что-то ложное, нечто себе чуждое и даже враждебное», – так характеризовал Д.С.Лихачев противостояние культур уже на рубеже XIX–XX вв. [17].
Для понимания подобного «различения между ученой, или официальной культурой», с одной стороны, и культурой народной, неофициальной – с другой, по мнению А. Я. Гуревича, необходимо ставить вопрос о разных ментальностях «элиты» и «простого народа» – о различиях в образе их мыслей и чувств, о различии точек зрения на мир и человека, присущих «как низшим прослойкам имущих, так и социальным маргиналам» [4,25]. Перед историками культуры, полагает он, «вырисовываются очертания во многом еще не открытого и не познанного материка – культуры «безмолвствующего большинства», тех широких слоев, которые были оттеснены от книги и письменной фиксации своих идей, «побуждений и чувств»» [4, 35–36].
Нельзя сказать, что российские крестьяне сплошь были темны и безграмотны. Чаще всего элементарной грамоте до появления земских школ многих крестьянских детей обучали священники или другие лица причта. И хотя в 1786 г. был принят Устав народных училищ в Российской империи», предусматривавший создание сети средних учебных заведений в губерниях и уездах России, эта сеть росла медленно и плохо. К концу столетия малые народные училища были открыты далеко не во всех даже уездных городах, а организацию школ на селе, где проживала основная часть населения, Устав 1786 г. вообще не предусматривал. Не способствовал развитию просвещения и культуры и указ Екатерины (1786) о запрещении «вольных типографий» и введение более жесткой цензуры. В последнее десятилетие ее царствования в стране неуклонно снижалось количество издаваемых книг: в 1788 г. было отпечатано 439 наименований книг различного содержания; в 1789 – 339; в 1790 – 263.
Таким образом, государственная культурная политика периода реформ Екатерины носила в основном сословный характер: с одной стороны, она была более открыта для общества, с другой – ее отличало усиление нормативного начала, ориентация на политику и эстетику абсолютизма. Искусство, как вершина культуры, превратилось в инструмент власти: достаточно вспомнить верноподданнические оды, творчество придворных и крепостных архитекторов, скульпторов. Крепостной театр на рубеже XVIII–XIX вв. стал символом взаимоотношений государства и культуры. Именно в это время в основание культурной политики «на века» закладывается ее краеугольный камень – всесильная цензура, просуществовавшая в России «от неолита до Главлита»,
Правда, в начале XIX в., после восшествия на престол Александра I, появилось либеральное цензурное законодательство (1804). Благодаря полученным свободам в области книгоиздания в культурной жизни России произошел переворот – профессионализация литературной деятельности. Стремительный рост читателей и покупателей книг, периодических изданий превращает литературную деятельность в доходную. «Литература оживилась и приняла обыкновенное свое направление, т. е. торговое», – писал А. С. Пушкин, который всегда был горячим сторонником профессионализации писательского труда.
До Пушкина в русском обществе безраздельно господствовал инструментальный подход к культуре, в соответствии с которым она была неким приложением к жизни, политике, досугу и т. д. Культурная политика выступала соответственно функцией политических, сословных, правительственных и иных структур, но только не самой культуры. В творческой же практике Пушкина подобная модель взаимоотношений культуры и общества – не единственно возможная и не абсолютно безупречная. Поэт решительно уклонялся от любого «социального заказа», даже если это исходило от друзей-единомышленников.
Николай I, в отличие от своих венценосных предшественников, которые неугодивших им авторов ссылали, избрал в начале своего правления более тонкую политику «приручения» наиболее талантливых из них. Пушкин, как никто другой, мог влиять на общественное мнение. И царь это знал; во время высочайшей аудиенции он объявил поэту, что отныне сам будет его цензором.
Именно в правление Николая I утверждается российская, а затем и советская традиция культурной политики – бесцеремонное вмешательство в художественную жизнь и даже в сам творческий процесс. Царь не только стал личным цензором первого поэта России, он назначал президентов Академии художеств исключительно из числа членов императорской фамилии. Николай I лично уволил из Академии художеств знаменитого живописца А. И. Иванова, скульптора С. С. Пименова, архитектора А. А. Михайлова; художник А. Е. Егоров за не понравившиеся царю образа был уволен с выговором и даже со взысканием денег.
Ужесточение цензуры, наступление реакции табуировали для культуры ряд областей общественной жизни; она как бы ушла в себя, подчинив свои цели задачам «чистого» искусства, науки и просвещения. И при этом, как ни парадоксально, культура не перестала быть мощным двигателем общественной жизни. Деятели культуры становились властителями дум. Наступила новая эпоха духовной жизни России, впоследствии названная И. С. Тургеневым «эпохой политической». Отсутствие гражданских свобод породило в России феномен интеллигенции как духовной оппозиции власти, которая возникла из невостребованного государством интеллектуального, культурного потенциала наиболее образованной и граждански активной части. Эти люди стали «лишними» – так назовет их современное им общество; но их деятельность подготовила общественное мнение к восприятию реформ Александра II. Отсутствие консолидированной буржуазии, малочисленность среднего слоя обрекли на неудачу и эти попытки буржуазного реформизма. Прозападные ценности так и не стали близки ни основной части народа, ни интеллигенции, которая по своей духовной сути всегда была антибуржуазной. Таким образом, очередная модернизация не стала достаточно эффективной опять-таки из-за того, что не была дополнена политическими и социокультурными элементами с учетом специфики цивилизационного развитии России. Правда, отношения государства и культуры характеризовались значительно большей свободой. Стала либеральнее цензура, в общественном лексиконе впервые появились понятия «оттепель», «гласность». Окончательно утвердилась власть общественного мнения. В условиях пореформенной России это обусловило новый виток политизации культурной жизни.
Достаточно вспомнить революционно-демократическую публицистику, произведения А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского, творчество художников-передвижников и т. д. Политизированность предполагала консолидацию творческих работников – так возникли первые творческие объединения и союзы: «Могучая кучка», передвижники, объединения писателей при журналах «Современник», «Русское слово», «Отечественные записки» и др. В 1870 г. было создано Общество русских драматических писателей во главе с А. Н. Островским. В 1884 г. к нему присоединились оперные композиторы.
В царской России не было специального ведомства, в исключительном ведении которого находились вопросы культуры и искусства. Департамент по делам цензуры и Министерство просвещения осуществляли в основном идеологический надзор, олицетворяя собой государственную культурную политику в рамках знаменитой триады: «Самодержавие, православие, народность». Прямо противоположную, демократичную политику проводили общественные организации и фонды, помогавшие художникам и содействовавшие развитию национального искусства. Эти объединения не стремились управлять или контролировать, их задача была в том, чтобы всячески поощрять и пестовать дарования. Именно благодаря возникшему в 1820 г. Обществу поощрения художников, переименованному впоследствии в Общество поощрения художеств, стали возможны командировки «пенсионеров» – способных молодых художников – за границу. Это общество просуществовало до революции и превратилось в один из самых крупных демократических центров художественной жизни России.
Под стать ему было и Московское общество любителей художеств, основанное в 1860 г. и действовавшее до 1917 г. Это был своего рода клуб, принимавший от художников в виде членского взноса их произведения. Благодаря этим вкладам формировались постоянные экспозиции, имевшие большое значение в культурной жизни Москвы. По инициативе общества после передачи городу Третьяковской галереи в Москве был созван I съезд художников (23 апреля – 1 мая 1894 г.). Его организаторы, среди которых были В. Д. Поленов, В. Е. Маковский, К. А. Савицкий, видели задачу съезда в том, чтобы напомнить обществу о необходимости поддерживать искусство. Об этом говорил в своей речи Н. Н. Ге. Кроме того, участники съезда доказывали необходимость расширения эстетических элементов в общем образовании. Был поставлен вопрос об охране законом гибнущих памятников древнерусского художественного творчества.
К концу XIX в. по мере развития демократии, капиталистических отношений в России явной стала тенденция снижения государственного влияния на духовную жизнь общества. Власть вынуждена была уступить общественным движениям, в том числе порождаемым и поддерживаемым молодым русским капитализмом. Всевозможные общественные объединения, меценатство стали полноправными субъектами культурной политики. По сути, это была уже совсем другая политика: опираясь на самоцелевой подход, она выступала как функция самой культуры. Появились принципиально иные организационные формы: художник на равноправных началах принимался в товарищество или артель, а не нанимался на службу. На таких принципах формировался Московский Художественный театр, основанный на средства Филармонического общества и капиталы Морозовых, а затем (не без помощи меценатов) перешедший в руки актерского товарищества.
Союз, товарищество, содружество – сами названия предполагали совсем иной тип отношений в среде творческой интеллигенции, чем в государственных учреждениях культуры. Созданные на началах самоуправления, эти объединения естественным образом сменяли друг друга, подчиняясь логике саморазвития различных направлений художественных школ и методов. Это вовсе не значит, что между ними не было конкуренции и даже борьбы, но соперничество, по мере снижения их политизированности (которой, например, очень отличались поздние передвижники), все больше носило характер творческого самоутверждения.
Именно по такому принципу, например, стали организовывать свои выставки объединения «Мир искусства» и «Союз русских художников», противопоставляя их одряхлевшим и развалившимся передвижникам. «Мир искусства», по мнению П. П. Лапшиной, в огромной степени способствовал поднятию общей художественной культуры во всех областях творчества. Парадоксальным плодом этого было то, что «мирискусников» как художников начали быстро обгонять «новые силы» [15,295].
Бурное развитие художественной жизни в России в начале XX в. породило и новый стиль в архитектуре (модерн), и новый русский театр (Московский Художественный), и новые формы содружества, предполагавшие синтез различных искусств (Дягилевские сезоны в Париже), и нового русского читателя (заметно вырос уровень грамотности, прежде всего городского населения), и огромные тиражи печатных изданий. По свидетельству книговеда, библиографа и писателя Н. А. Рубакина, благодаря ослаблению цензуры уже к 1905 г. страну охватило «настоящее книжное наводнение».
Небывалое напряжение писательской и издательской работы с октября 1905 г. поставило Россию по числу названий и экземпляров книг на «первое место на всем земном шаре». Создававшаяся в это время народная (т. е. популярная) литература по общественным вопросам была в тот период одной из богатейших народных литератур в Европе.
Складывается такое впечатление, что Серебряный век нашей культуры смог состояться исключительно благодаря общественной инициативе, на которую были так бескорыстно изобретательны отечественные меценаты. Это была их культурная политика, своего рода «программа вызова» крепко ставшей на ноги национальной буржуазии одряхлевшему строю. Иногда этот вызов принимался. Известно, например, что Александр III покупал картины русских художников, вступая в конкуренцию с П. М. Третьяковым, поскольку тоже имел благородный замысел создания национального музея русской живописи. Да и открытие Русского музея в Петербурге в 1898 г. было ускорено самим фактом передачи Третьяковской галереи Москве.
Правительственная же реакция на культуру всегда была неизменно чиновной. Даже отец российской модернизации, мудрейший С. Ю. Витте, когда к нему обратился вице-президент Академии художеств И. И. Толстой с просьбой увеличить ассигнования, удостоил того ответом вполне в духе современных реформаторов: «Россия еще не нуждается в искусстве, нужды Академии не так важны и можно с ними подождать, есть более важные вопросы».
Наступивший XX век был ознаменован удивительным взлетом русской культуры, блистательно представшей практически во всех областях человеческой деятельности. Это безусловное свидетельство успешности процессов модернизации, их высокого «человеческого измерения».
Блага культуры и образования становятся все более доступны для самых широких слоев населения. Например, если в 1902/03 учебном году половину студентов всех российских университетов составляли дети дворян и чиновников, то уже в 1906 и 1914 гг. мы видим постепенную убыль из университетов потомственных дворян, личных дворян и чиновников, увеличение в 2,5 раза числа детей крестьян. В целом 38,9 % студентов составляли дети мещан и цеховых, казаков и крестьян [16,23–24].
Сложившаяся в стране общественно-государственная модель культурной политики помогала преодолевать социокультурное расслоение[2] внутри общества, приобщать представителей всех сословий к образованию и профессиональной художественной культуре. Это, в свою очередь, способствовало решению как общецивилизационных задач, так и проблем ускорения модернизации. Приведем мнение авторов книги «Вехи Российской истории»:
«…При «догоняющем» типе развития России и ориентации ее правящих верхов и интеллигенции на западноевропейские образцы модернизация по своей сущности должна была носить буржуазный характер, устранить остатки крепостничества, снять преграды для развития предпринимательства и утвердить политические свободы. Она диктовалась необходимостью решения общецивилизационных задач, в том числе и преодоления социокультурного разрыва внутри общества, приобщения трудящихся к образованию и профессиональной художественной культуре» [3,77].
После 1917 г. с изменением социально-политической системы в стране сохраняется идеология «догоняющего развития», но в принципиально иной интерпретации. Провозглашаются альтернативные западным цели развития и в то же время признается, что достижение этих целей возможно только при условии применения богатого опыта экономически развитых стран, т. е. на путях «догоняющего развития».
Тем не менее масштабность преобразований, вера народов в реальность поставленных целей (не только догнать, но и перегнать!) вызвали прилив огромной социальной энергии. Интенсивность модернизационных процессов была обусловлена возрастающей ролью как экономических, так и социокультурных факторов развития.
Благодаря мощным государственным механизмам регулирования социальных и экономических целей в стране удалось добиться признанных мировым сообществом достижений в уменьшении различий в образовательном и культурном уровне разных социально-демографических и национальных групп населения.
Практика решения задач культурного строительства порой приобретала не «догоняющий», а альтернативный характер. Достаточно вспомнить впечатляющие примеры из области науки, образования, художественного творчества и т. д. В нашей стране и за рубежом появились теоретические работы, обосновывающие оценку советской культуры как «специфической цивилизации» или, во всяком случае, феномена мировой исторической значимости. В области общего и специального образования, книгоиздания, культурной активности населения в 1960-е годы СССР вышел на ведущие позиции в мире.
Но уже с начала 1970-х годов все более ощутимо стало проявляться противоречие между потребностями развития производительных сил и уровнем развития человека. Научно-технические и экономические достижения, постепенное повышение уровня жизни не трансформировались в ожидаемый новый тип личности, который декларировался как основная цель социализма. Это противоречие проявилось прежде всего в отчуждении личности в процессах производства и распределения, духовной сфере, в росте индивидуализма и эгоизма, потребительства. Постепенно развитие личности переставало осознаваться советскими людьми как самоценность. Потребление становилось главным мотивом их трудовой, общественной и иных видов деятельности.
Примечательно, что именно на рубеже 1950—1960-х годов на Западе была разработана теория конвергенции, суть которой в том, чтобы совместить достижения в развитии производительных сил в западных странах с успехами в развитии личности в условиях социализма. Но интерес к этой теории стал угасать в связи со все более полным проявлением вышеназванных противоречий советской системы.
Мировым сообществом признано, что культура – это основополагающий элемент жизни каждого человека и каждого общества. На этом основании сделан вывод о том, что понятие «развитие» имеет смысл лишь в контексте культурной самобытности людей и народов, их взглядов на мир. Поэтому непременным условием осуществления национальных и международных стратегий развития является выработка соответствующей культурной политики как отражения интеграции культуры в сферу государственной деятельности – наряду с деятельностью неправительственных ассоциаций, различных объединений и отдельных граждан.
Анализируя опыт отечественной модернизации в свете вышеназванных требований, нетрудно убедиться в том, что эти процессы в России стали приобретать системный и последовательный характер лишь в конце XIX – начале XX в. по мере ослабления жесткого государственного контроля и расширения необходимого инновационного пространства. Все предшествующие модели развития, как мы уже отметили, носили непоследовательный и явно противоречивый характер: с одной стороны, результатом «европеизации» России стала ее богатейшая дворянская культура, но, с другой стороны, это же обстоятельство не уменьшало, а лишь увеличивало степень отчужденности от нее народа, духовную пропасть между «верхами» и «низами».
По западным критериям «догоняющего развития» России навсегда уготована участь отсталой державы хотя бы потому, что уже само положение «догоняющей» страны заранее обрекает ее на неудачу: Запад ведь тоже стоять на месте не будет. Да и в гонке ли дело? В конце концов есть и пределы роста – экономические, экологические и т. д. Так стоит ли стремиться к тому, от чего в развитых странах начинают отказываться? Как справедливо отметил еще в 1990 г. литературовед Ю. Архипов, догоняя Запад в его достижениях цивилизации и демократии, мы имеем редкостную историческую возможность заодно избежать западных бед. К ним он относил диктат примитивного потребителя в области культуры и диктат интеллектуальной моды в среде «высоколобия» – террора этой среды [1]. Действительно, универсализация способов производства, чрезмерное потребление, стандартизация образа жизни и вкуса, поглощение традиционных культур привнесенными извне культурными моделями ныне осознаются мировым сообществом как угроза самой основе самоидентификации народов, а в международном масштабе – как угроза мировой цивилизации, выживаемость которой базируется на многообразии культур и вариативности их развития.
В результате градостроительства, индустриализации, загрязнения окружающей среды, вооруженных конфликтов, неразумного массового туризма, насаждения нигилистических идеологий и национального эгоизма, наконец, нерегулируемой коммерциализации культурной сферы достопримечательности культуры все больше подвергаются опасности разрушения. Отечественный исторический опыт, особенно XX в., свидетельствует о том, что эта опасность не ограничивается безвозвратной утратой памятников архитектуры, произведений искусства, уникальных рукописей, раритетов, обеднением национальных языков и сокращением сферы их функционирования и т. п. Она воплощается в утрате национального самосознания и в развитии психологии национальной ущербности, что в конечном счете подрывает духовный потенциал народа и государства.
Разумеется, культурное достояние народов России не ограничивается лишь самобытными ценностями и культурным наследием. Это и современная культура, начиная от новых продуктов духовной деятельности и кончая изменениями в быту, образе питания, одежде и т. д. Сегодня в России сфера культуры и массовых коммуникаций охватывает 3 млн человек, 200 тыс. учреждений, из них 150 тыс. бюджетных и 50 тыс. частных. Это 10 тыс. издательств, 25 тыс. газет и журналов, 100 творческих союзов и ассоциаций. Это еще и особого рода индустрия – от империй телерадиовещания до маленьких сельских библиотек и клубов.
Развитие современной культуры связано со стимулированием творческой деятельности, положением дел в области образования, коммуникации, науки и техники и т. д. Участие населения в культурной жизни – показатель их включенности в общественную жизнь и процесс развития общества. Поэтому без эффективного осуществления прав на доступ к культурным ценностям и культурной деятельности, в сущности, невозможна не только подлинная культурная демократия, но и реальная политическая демократия.
Для иллюстрации этого утверждения достаточно напомнить, что низкий и падающий уровень образованности молодого поколения в современной России и снижающаяся включенность этого поколения в систему национальных культурных ценностей увеличивают долю электората, ориентирующегося на экстремистские политические доктрины, а недостаточная – и более того, сокращающаяся на наших глазах – диверсификация коммуникационных структур выключает все большую часть населения из общественного диалога. Таковы реалии современной политической жизни в зеркале культурной политики.
Подведем итог. Анализ концепции интеграции культуры России в мировую «глобальную культуру» на основе ее «догоняющего развития», «коммерческой саморегуляции» свидетельствует о неперспективности этой модели культурной политики в сравнении, например, с политикой «культурного консерватизма», направленной на развитие культурной самобытности и культурной идентичности России, ограждение ее от экспансии «глобальной культуры» и осуществляющей патернализм в отношении локальных культур.
5.6. Отчуждение культуры
Характер воздействия культуры на личность обусловлен углубляющимся разделением труда. Происходит разрыв между узконаправленной деятельностью человека и общим продуктом, суммирующим усилия многих людей, который отчуждается от конкретной личности. Так проявляется феномен отчуждения, свойственный культуре, под воздействием которого меняются жизненные ориентиры личности, доминанта ее развития. Рассмотрим действие этого феномена на примере недалекого прошлого.
Начавшаяся в СССР в середине 1980-х годов перестройка вызвала прилив огромной социальной энергии. Жажда реформ овладела советскими людьми, а в еще большей степени – стремление узнать наконец-то правду о том обществе, в котором они живут. В печати стали появляться публикации, раскрывающие истинное положение дел в различных сферах народного хозяйства, науки, культуры, образования и т. д. Опубликованные данные явно не соответствовали тому, о чем говорилось с трибун партийных съездов. Например, по данным ЮНЕСКО, СССР в середине 1980-х годов находился лишь на 25-м месте в мире по некоторым показателям в сфере образования и культурной активности населения, 29-е место занимал по количеству музеев, 47-е – по производству бумаги. Выяснилось, что симфонических оркестров в СССР в 20 раз меньше, чем, к примеру, в США, театры и музеи посещает менее 10 % населения страны, концерты симфонической и камерной музыки – 1 %. Быть может, это происходило потому что в стране практически отсутствовало музыкальное образование: примерно на 130 тыс. общеобразовательных школ приходилось 50 тыс. учителей музыки, имевших в большинстве своем лишь начальное музыкальное образование.
Кинотеатры уже тогда превратились в коммерческие предприятия, деформирующие духовный мир миллионов людей, так как преподносили зрителю, как правило, поделки, далекие от настоящего искусства. При этом 76 % доходов кинопроката давали нелучшие зарубежные фильмы. Массовое общественное сознание было поражено безразличием к культурному наследию. Рушились тысячи памятников культуры и истории, горели и гибли уникальные фонды библиотек. СССР не имел ничего, сравнимого с грандиозными культурными центрами Кеннеди в США или Помпиду в Париже, с Библиотекой американского Конгресса. Поражала несопоставимость масштабов музейной сети в СССР и, например, во Франции и Англии. Кроме того, если американцы тогда тратили на образование 12 % национального дохода, мы – в пересчете на конвертируемую валюту – 1 %. Библиотеки страны оказались заполнены миллионами томов литературы низкого художественного качества. Более 2 млрд книг библиотечного фонда ни разу не были востребованы читателями. Многократным было отставание СССР и в области видеотехники.
С середины 1920-х годов почти прервалась связь с мировой интеллектуальной культурой, так как практически не издавались труды таких выдающихся таких мыслителей XX в., как Н. А. Бердяев, П. А. Флоренский, И. А. Ильин, Г. П. Федотов, не переводились Э. Гуссерль, Г. Марсель, М. Хайдеггер, М. Вебер, Х. Ортега-и-Гасет и многие другие.
Такова была картина духовной жизни страны, выявленная в результате анализа сложившейся к началу перестройки социокультурной ситуации. Разумеется, столь трагическое состояние культуры складывалось в течение многих десятилетий и имело глубокие причины внутреннего и внешнего характера, связанные с особенностями текущего столетия.
История России в XX в. оказалась перенасыщена, как никогда прежде, войнами, революциями, социальными и природными катаклизмами. Стремительные изменения в социально-экономических укладах привели к агрессивным формам столкновения разных культур. Проходившее с конца XIX в. в несколько этапов переселение огромных масс народа из деревни в город означало не просто смену жительства, а переход миллионов людей из одной сложной системы культуры в другую. В результате оказался обедненным духовный мир как городского, так и сельского населения. Все это усугубилось особенностями общего развития культуры – преобладанием технократического типа мышления над гуманистическим. Достижения научно-технической революции часто были не только вне поля духовных ценностей, но даже становились порой агрессивными по отношению к человеку.
Одну из самых глубоких внутренних, сущностных причин создавшегося положения в области культуры следует, на наш взгляд, искать в таком сложном социально-философском феномене, как отчуждение. В культуре это и сегодня одна из наиболее острых проблем российского общества. От степени ее объективного научно-социального осознания зависит эффективность культурной политики государства, которая уже по своему определению должна быть направлена на снятие отчуждения во всех сферах жизнедеятельности человека.
Отчуждение есть результат углубляющегося разделения труда, по мере усиления которого увеличивается разрыв между деятельностью человека и продуктами этой деятельности. Ощущения дискомфорта и отстраненности в труде усугубляются разрывом традиционных форм социальности, основанных на патриархальных связях, сложившихся ценностных ориентациях.
Отчуждение в труде порождает изменение в жизненных мотивациях личности: они теряют социально-творческий характер, доминантой их развития становятся жажда потребительства, приспособления и агрессивная пассивность в форме иждивенчества.
«Источник отчуждения, – пишет Б. Ерасов, – внешние человеку силы и обстоятельства, блокирующие осуществление его намерений и подрывающие его внутренние оценки внешнего мира и самого себя. Таким источником могут оказаться рынок и капитал, государство, бюрократический режим, а то и общество в целом как воплощение чуждых человеку норм поведения и образа мышления, сталкиваясь с которыми человек оказывается малозначительным «винтиком», целиком подчиненным общему механизму» [5, J49].
В социокультурном плане источником отчуждения является утрата идентификации личности, проявляемая, по наблюдениям Л. Ионина, как потеря способности вести себя так, чтобы реакции внешнего мира соответствовали намерениям и ожиданиям. Человек видит, что мир перестает реагировать на его действия адекватным образом, как бы перестает отражаться в зеркале социального мира. В результате он становится неузнаваемым для самого себя [7, 3–4].
В условиях переходного периода россиянин порой перестает узнавать себя в зеркале той социально-политической реальности, которая его окружает, – настолько она ему чужда и непонятна. И лишь в культуре, в ее народном и классическом варианте он еще находит источник своей национальной самоидентификации.
Традиционно в течение десятилетий советские ученые писали об отчуждении применительно к культуре капитализма. Между тем набирал темпы и остроту проявления процесс отчуждения культуры при социализме. В чем это выражалось?
Во-первых, в отчуждении культуры от труда: культура стала существовать как бы сама по себе и для себя, а работники материального производства постепенно стали относиться к культуре безразлично, как к чуждому, далеко не всегда понятному явлению. Для них была организована особая отрасль духовного производства – культурно-просветительская работа, представляющая собой в большей степени сферу агитационно-пропагандистской деятельности, нежели культуру. Эта работа имитировала культурную деятельность, была скорее «социальной педагогикой», призванной заполнить досуг трудящихся набором квазикультурных мероприятий. Усиливался процесс расслоения культуры по социально-классовому признаку. Трудящиеся довольствовались массовой, «развлекательно-коммерческой» культурой, а интеллигенция – высокопрофессиональной, классической, «элитарной».
Во-вторых, в появлении и бурном развитии «альтернативной» культуры, которая существовала помимо и вне государственных и профсоюзных учреждений. Примером тому может служить развитие жанра авторской песни, возникновение студий, рок-ансамблей и т. п.
В-третьих, развитие административно-командной, бюрократической системы привело в определенной степени к стагнации культуры, ее застою, развитию так называемого соцреалистического искусства, предназначенного для воспроизводства механизмов тоталитарного этатизма.[3] На уровне обыденного сознания, в выступлениях публицистов и отдельных ученых отчуждение понималось как наличие в обществе чего-то чуждого, враждебного. И, дескать, стоит только уничтожить эту «аномалию», как сразу же совершится поворот к нормальному, естественному, «правильному» ходу дел. Ведь еще задолго до капитализма, о чем свидетельствуют факты истории, существовали, сменяя друг друга, социальные формы отчуждения, обусловленные конкретными экономическими и духовными предпосылками.
Отчуждение культуры – исторический процесс, включающий в себя разъединение, разрыв некогда единой, целостной синкретической культуры эпохи первобытности и варварства. Расслоение культуры было следствием развития и углубления социальной формы отчуждения, появления частной формы собственности, роста классовых антагонизмов.
Каждый конкретный этап человеческой истории имеет свою форму социально-экономического и духовного отчуждения. Особая форма отчуждения культуры присуща и социализму. Отчуждение при социализме так же неизбежно, как и при капитализме. Это не аномалия, а естественный процесс, свойственный достигнутому уровню развития общества, и охватывает он не только сферу экономики, но и сферу духовности, культуры. В условиях реального социализма сохранялось отчуждение труда, поскольку трудящиеся массы были отделены от средств производства. Они ни юридически, ни фактически не являлись собственниками. Конечный результат их трудовой деятельности отчуждался от них в пользу различных министерств и ведомств, которые являлись распорядителями условий труда, монопольными владельцами практически всех природных ресурсов и производственного оборудования. Возникло и развилось отчуждение человека и от природы. Таким образом, нарушились связи в единой системе производительных сил: между трудящимися и средствами производства, с одной стороны, и между человеком и природой – с другой.
Отчуждение охватывало и процессы потребления. Оно фактически потеряло свою самостоятельность, автономию и превратилось в придаток производства, так как потребитель лишился возможности выбора, превращался в просителя, заложника производства. А официальная мораль, политика, пропаганда при этом навязывали обществу мнение об иждивенческой функции потребителя, который должен довольствоваться тем, что есть.
В то же время трудящиеся отчуждались и от своих трудовых коллективов, и от занятых в других сферах производства, от которых зависела их постоянная ритмичная производительная деятельность. Поэтому «часть» своего «недовольства», «враждебности» они переносили на работников транспорта, связи, снабжения, от кого непосредственно зависели их труд, условия жизни. Тем самым одни трудовые коллективы ставились по отношению к другим в положение просителей-потребителей, а потому весь производственный процесс превращался в «надэкономический» цикл, где все было построено не на деловых технологических отношениях, а на отношениях просьб, мольбы и заклинаний. Так, экономические отношения подменялись личными, деляческими, облеченными в форму соответствующей «деловой» нравственности.
В докладах и выступлениях, прозвучавших на I и II съездах народных депутатов СССР, неоднократно звучала здравая мысль. Суть ее в том, что для углубления процессов революционного преобразования общества необходимо преодолеть отчуждение трудящихся: крестьян – от земли, рабочих – от средств производства. Для этого следовало осуществить радикальную социально-экономическую реформу, превратить трудящихся в подлинных хозяев, коллективных собственников промышленных и сельскохозяйственных предприятий.
Дело в том, что в 1920-е и особенно интенсивно в 1930-е годы происходило не преодоление отчуждения крестьян от земли, а рабочих от средств производства, а его трансформация в новые формы. Конечно, тому имелись как социально-экономические, материально-технические, так и социально-культурные, духовные, идеологические основания. Низкий уровень развития производительных сил, доставшийся в наследство, полукрепостнические условия труда в сельском хозяйстве и некоторых отраслях промышленности способствовали сохранению отчуждения.
Революция, по сути своей, должна была ликвидировать старые, крайне обременительные для большинства населения царской России формы отчуждения труда. Однако печально знаменитая в первые послереволюционные годы продразверстка фактически стала новой и тоже весьма обременительной формой отчуждения. Она имела место не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, где особенно заметно дала о себе знать в 1930-е годы. Но все-таки не это самое главное. Отчуждение при социализме не только сохранялось, но и развивалось. Низкий уровень духовности подавляющего большинства масс в сочетании с бурными, организованными и четко направляемыми кампаниями политической активности, ориентированными на разжигание классовой ненависти ко всему «чуждому», «буржуазному», «интеллигентскому», привели к тому, что трудящиеся даже не заметили, как стали отчуждены от «своих» же промышленных и сельскохозяйственных предприятий, от «своей» же «народной» собственности и власти, как произошло полное и окончательное огосударствление всех сфер жизни общества, включая духовную.
Отчуждение труда при социализме было неизбежно. Это результат не только экономического, доставшегося в наследство от капитализма отчуждения, но и итог культурного оскудения. На наш взгляд, именно низкая культура привела к тому, что человек труда даже не заметил отчуждения, не понял того, что с ним произошло, как и когда это случилось. Он стал жертвой той формы идеологического воздействия, появление которой в конце жизни заметил В. И. Ленин и об опасности последствий которой своевременно предупредил партию и народ. Это идеология «пролеткульта», предназначенная для того, чтобы отделить широкие народные массы от интеллигенции – от мировой и отечественной. Классовая борьба, разжигаемая идеологами «пролеткульта» в обществе, была направлена не только против культуры, но и против самого пролетариата, так как одурманивала его сознание слепой ненавистью ко всему «не нашему», «не пролетарскому» по своему происхождению, порождала в его сознании несуществующий образ врага, идеологического диверсанта.
В 1920—1930-е годы были созданы культурно-просветительные учреждения, которые превратили творческую деятельность в «культурно-просветителную работу», призванную повышать уровень духовного «обслуживания» населения, т. е. заполнять досуг культурными поделками, называемыми результатами «народного творчества». Произошла дифференциация, точнее – «элитаризация»: для одних по-прежнему были доступны театры, концерты, для других – клуб на долгие годы стал единственным «очагом культуры», если учесть, что он «культурно» обслуживал преимущественно тех, кто постоянно проживал в общежитиях, т. е. в антисоциальных и антикультурных условиях.
Трагические последствия для экономики и особенно для культуры имели постоянно нарастающие, практически никем не регулируемые и никак не сдерживаемые лавинообразные потоки миграции миллионов людей из деревень и небольших поселений в большие города. Это неизбежно вело к утрате старой традиционной культуры, ломке привычного образа жизни и хозяйственного уклада, к волюнтаристскому насаждению новой городской, индустриальной культуры. Люди из деревни, вырванные из социального и культурного контекста привычных для них, веками складывавшихся отношений, связей, традиций, теряя старую культуру, не приобретали новую. Приобщение к городу носило формальный, внешний, приспособительский характер, так как переезжали они в город в поисках работы и хлеба, а не в поисках культуры. И без того малообразованная, малокультурная городская среда постоянно пополнялась многочисленными выходцами из деревни, быстро утрачивавшими в новых условиях традиционные стереотипы психологии и идеологии деревенского образа жизни и столь же быстро усваивавшими новые псевдогородские.
Следствием отчуждения культуры в духовной сфере общества стало то, что «китч» как никогда поразил профессиональное искусство, порождая в нем разнообразнейшие «узаконенные» формы. Он широко и, кажется, прочно завладел сферой досуга, включая в свою орбиту даже интеллигенцию.
Отчуждение культуры особенно ярко проявляется в судьбах фольклора. Из естественного состояния крестьянской культуры он превращается в искусственное, заново созданное на профессиональной основе состояние. Почему? Потому что произошло отчуждение труда в результате насильственной индустриализации деревни, ее разрушительной коллективизации. Ликвидация патриархальных форм жизни и творчества в деревне привела к уничтожению фольклора, несмотря на все попытки реанимировать его – законсервировать народные промыслы, возродить фольклорные танцевальные ансамбли и хоровые коллективы.
Таким образом, отчуждение современной культуры, обусловленное углубляющимся и обостряющимся процессом ее расслоения, расчленения на высшую – элитарную, и низшую – массовую, было исторически, социально-экономически и психологически запрограммировано.
Почва промежуточной массовой культуры, во многом ориентированной на примитив и «китч», в том, что она представляет миросозерцание людей, остро ощущающих свою общественную ненужность, культурную неполноценность, психологическую и экономическую неустроенность. Как правило, это люди, оторванные от своей малой родины, ушедшие в большие города в поисках материального благополучия, во имя которого готовы поступиться своим прошлым. Окружающую городскую культуру они боятся, а порой и ненавидят, относятся к ней как к чуждой (в социальном и психологическом отношениях) «интеллигентской» культуре, к которой им не примкнуть и которая их постоянно отторгает. Эти люди социально и экономически не устроены, психологически не защищены и, как следствие этого, агрессивны и нетерпимы. Они чаще всего становятся желанными адептами «китча», «массовой культуры», «примитива».
Факты свидетельствуют, что процесс освоения культуры личностью всегда носил в России фрагментарный, ситуативный характер, что привело в конечном счете к дефициту духовности, породило пассивное потребительское отношение к культуре и к жизни. Люди в большинстве своем не подготовлены к восприятию художественных произведений, тяготеют к примитивным ценностям, «культурным» шлягерам.
Низкий уровень культурных притязаний, тяга определенной части взрослых и молодых людей к развлекательной, точнее, просто примитивной культуре, уход от подлинной культуры к «потребительской» – свидетельства отчуждения культуры в наши дни. Это проявляется и в «разъединении» культуры и образования: на протяжении многих десятилетий она методично изгонялась из средней и высшей школы, практически из всех детских дошкольных и школьных учреждений. Образование, лишенное культуры, перестает, как об этом говорит опыт человеческой цивилизации, им быть, становится чуждым личности и обществу, превращается в «ремесло», в систему средневекового натаскивания, в которой учитель выполняет функции мастера, а ученик – подмастерья: один «вдалбливает» знания, другой их механически штудирует. Это ведет к тому, что и человек, и общество перестают испытывать потребность в образовании, основанном на подлинной духовности.
В этом феномене отчуждения личности от «высокой» культуры проявляется одна из характерологических особенностей и современной социокультурной ситуации в российском обществе: очевиден явный приоритет коммуникации над культурой, когда происходит замещение культурных норм (как результата воспитания и образования) формами коммерциализованной стихии массовой культуры. Отсюда и определение потребителя такой культуры – «массовый коммуникант».
«Задача полного «снятия» отчуждения, – писал выдающийся советский ученый Э. Ильенков, – совпадает с задачей создания таких условий непосредственного труда и образования, внутри которых каждый индивидуум – а не только некоторые – достигал бы подлинно современных высот духовно-теоретической технической и нравственной культуры. Ибо только в этом случае он становится подлинным, а не формальным хозяином всего созданного в рамках «отчужденного» мира культуры» [6, 83].
Реализация вышеназванных условий на государственном уровне и есть подлинно демократическая культурная политика, так как лучший метод управления культурой – не прямой, а опосредованный через создание необходимых социально-экономических и политических условий для самораскрытия сущностных сил человека.
ВЫВОДЫ
Уровень культуры – показатель развития общества, всех его сфер – политической, социально-экономической и др. Состояние культуры в значительной степени зависит от культурной политики государства.
Как вид социального управления культурная политика представляет собой деятельность субъектов управления по определению и реализации направлений и способов регулирования финансовых, правовых, социокультурных, организационно-управленческих и иных процессов функционирования и развития культурной сферы государства в соответствии со стратегически значимыми, универсальными для данной политической системы ценностными ориентациями (идеологическими, политическими, духовно-нравственными, эстетическими и др.). Существуют различные модели культурной политики. Чтобы выбрать наиболее подходящую для определенного этапа развития конкретного общества, необходимо понимать сущность культуры, ее назначение и функции.
Культурная политика призвана обеспечить законодательно фиксированную ответственность государства за охрану культурно-исторического наследия, создания условий для культурной деятельности, а также ограничение его вмешательства в творческий процесс, распространение культурных ценностей и деятельность негосударственных организаций культуры.
Использованная литература
1. Архипов Ю. Разное и вселенское: Письмо немецким друзьям // Литературная газета. 1990. № 42.
2. Бердяев Н. Судьба России. М., 1990.
3. Вехи российской истории / В. В. Привалов, М. И. Барышников, Г. Г. Фруменкова и др. М., 1994.
4. Гуревич А. Я. Социальная история и историческая наука // Вопросы философии. 1994. № 4.
5. Ерасов Б. Социальная культурология: Пособие для студентов: В 2 ч. М., 1994. Ч.2.
6. Ильенков Э. Философия и культура. М., 1979.
7. Ионин Л. Идентификация и инсценировка // Социологические исследования. 1995. № 4.
8. Каменец А. В. Культурная политика и современная культурная ситуация. Методологические основы системы управления на федеральном и региональном уровне в сфере культуры // Ориентиры культурной политики. М., 1994.
9. Киященко Н. Н. Политические аспекты самоорганизации в культуре // Теоретические основания культурной политики: Сб. науч. тр. Российск. ин-та культуры. М., 1993.
10. Ключевский В. О. Два воспитания // КлючевскийВ. О. О нравственности и русской культуре / Сост. Р. А. Киреева. 2-е изд., испр. и доп. М., 2006.
11. Ключевский В. О. Значение Преподобного Сергия для русского народа и государства // Там же.
12. Ключевский В. О. Курс русской истории // Соч.: В 8 т. М., 1958. Т. 4.
13. Культурная политика западноевропейских стран и проблемы социального развития // Общие проблемы культуры: Обзорная информация / ГБЛ НИО «Информкультура». М., 1987. Вып. 3.
14. Кухтерин С. Европейская культура и мировое развитие. М., 1987.
15. Лапшина П. Мир искусства: Очерки истории и творческой практики. М., 1977.
16. Лейкина-Свирская В. Русская интеллигенция в 1900–1917 гг. М., 1981.
17. Литературная газета. 1991. 18 сент.
18. Лихачев Д. С. Декларация прав культуры. СПб., 1996.
19. Лихачев Д. С. Заметки о русском // Советская культура. 1988. 27 авг.
20. Лоусон Дж. Культурная политика в Голландии // Театр. 1990. № 6.
21. Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973.
22. Морен Э. Что может интеллигенция // Литературная газета. 1989. 2авг.
23. Моруа А. Шестьдесят лет моей литературной жизни: Сб. статей. М., 1977.
24. Пайпс Р. Россия при старом режиме. Нью-Йорк, 1974.
25. Розин В., Жешко И. Культура и культурная политика // Теоретические основания культурной политики. М., 1993.
26. Столяров И. А. Комплексные решения в управлении культурой // Вопросы социального функционирования художественной культуры. М., 1984.
27. Чурбанов В. Б. Культура и формирование личности в социалистическом обществе. М., 1981.
28. Чурбанов В. Б. Новая культурная политика или новая «культурная революция»? М., 1993.
29. Girant A. Cultural development: Experiences and Policies. P., 1983.
30. Canovas F. Sociedad, mecenaz go у cultural // Leviatan. 1990. № 39.