жающий их подлинные духовнонравственные устремления.
Горбачев как типичный представитель шестидесятников, осуществлял свою перестройку в этой характерной для них манере выражения своих мыслей и целей. Вот почему буквально с самых первых его шагов к нему "приклеилось" слово "загадка". Инга Сергеевна стала перелистывать совсем недавно приобретенную книгу Анатолия Собчака "Вхождение во власть", где автор пишет: "Для меня Горбачев -- загадка . Он может согласиться с твоими доводами, и ты пребываешь в уверенности, что убедил его. Не торопись... элемент непредсказуемости всегда остается. Точно так же, как элемент загадочности ". Философ Александр Ципко в интервью, опубликованном в 47м номере "Огонька" за 1990 год, на вопрос интервьюера о Горбачеве отвечает: "Горбачев -- загадка . Чисто почеловечески, он, несомненно, противник насилия. Не фанатик идеи. Явно не верит в классовую мораль. У него классическое реформистское мышление". "Загадка Горбачева", "Горбачев -- загадка" -- стали расхожими определениями! В этом, очевидно, величие Горбачева, и в этом его драма. Величие в том, что с помощью "кодов", "загадок" ему удавалось сбалансировать противоречия и интересы различных политических сил в обществе и осуществлять беспрецедентные преобразования. Его драма в том, что он оказался непонятым своим народом. Обществоведы, особенно преподаватели общественных наук, "как передовой отряд идеологического фронта", которые были хорошо натренированы в прочтении подтекста речей руководителей партии и правительства, впервые ощутили в его речи на совещании заведующих кафедрами общественных наук трудно формулируемую еще новизну в идеологической ориентации. Эта новизна, очевидно, прежде всего проявлялась в отсутствии в речи нового генсека обычных для такого рода выступлений партийнодирективных штампов, которыми была наполнена, к примеру, на этом же совещании речь Лигачева. Горбачев, говоря о новых задачах обществоведения, подчеркивал, что время выдвигает не только необходимость перестройки обществоведения как такового, но и отношения к нему в обществе, ибо "в ходе перестройки нашей жизни, ее обновления идет острая, не всегда открытая, но бескомпромиссная борьба идей, психологических установок, стилей мышления и поведения. Старое не сдается без боя, оно находит новые формы. Причем, -- подчеркивал Горбачев, -- уже и понятия "ускорение" и "перестройка" стараются порой вписать в рамки отживших догм и стереотипов, выхолащивая их новизну и революционную сущность". Обществоведы тогда сразу обратили внимание на то, что Горбачев нигде не называл такие "задачи" общественной науки, на которых акцентировал внимание в своем выступлении здесь же Лигачев: "борьбу с буржуазной идеологий, реакционными философскими и политическими теориями". "Империалистическая пропаганда, -- утверждал Лигачев, -- тщится доказать, будто жизненные силы советского общества иссякают, начатая партией перестройка обречена на неудачу. Поэтому нам в нашей идеологической работе следует более полно, убедительно раскрывать огромные возможности нашего строя, достижения его практики"... В речи Горбачева нет ни слова об атеистической пропаганде (без чего обычно не обходилось ни одно совещание обществоведов), в то время как Лигачев, говоря в своем докладе о необходимости улучшения атеистического воспитания молодежи, подчеркивал: "Не религия преподнесла людям нравственные нормы, ставшие ныне общечеловеческими. Их выработали и закрепили народные массы в ходе своей многовековой борьбы против гнета и насилия богачей, против аморализма и жестокости эксплуататорского общества. Коммунистическая нравственность по содержанию значительно обогатила общечеловеческие нормы". "Мог ли Егор Кузьмич представить себе премьерминистра СССР и президента России присутствующих и участвующих в церковной службе?!.. Уже трудно людям, очевидно, даже вообразить, какой неизмеримо огромный путь они прошли в своей социальной жизни, -- рассуждала Инга Сергеевна. -- Но можно ли обвинять простых людей в этом, если профессионалыгуманитарии не стыдились говорить о загадке Горбачева, не утруждая себя в ней разобраться". Сейчас вспомнилось, как в институте на одном из первых философскометодологических семинаров по проблемам перестройки кто-то из участников воскликнул: "Я не понимаю, почему перестройку Горбачев назвал "революционной?"
"Можно ли назвать революцией то, что задумал и осуществил Горбачев? -записывала Инга Сергеевна. -- Была ли у Горбачева концепция перестройки? -вопрос, который задавали и те, кто справа, и те кто слева, и те кто в центре. Одной из основных претензий к Горбачеву было то, что у него не было концепции, не было теории". В своей книге "Исповедь на заданную тему" Ельцин именно в этом и упрекает Горбачева: "Неясно, как он видит перестройку нашего дома, из какого материала предполагает перестраивать его и по каким чертежам. Главная беда Горбачева, -- пишет Ельцин, -- что он не имел и не имеет в этом отношении глубоко теоретических и стратегически продуманных шагов". Писатель Бондарев этот же упрек выразил в своем выступлении на XIX партконференции известным сравнением перестройки с самолетом, который, взлетев, не знает куда приземлиться. Инга Сергеевна открыла сборник с характерным для первых лет перестройки (сборник был издан в 1988 году) названием "Если по совести", в котором собраны статьи Ч. Айтматова, Е. Евтушенко, Д. Гранина, А. Нуйкина, В. Распутина, и других. Ее внимание привлекла статья Бурлацкого "Какой социализм народу нужен", в которой он вспоминает: "Во время пребывания Хрущева в Югославии в 1963 году он посетил одно из предприятий в Белграде, где на встрече с представителями рабочего совета неожиданно заявил: "А что плохого в рабочем самоуправлении Югославии? Я не вижу здесь никакой крамолы"... Эта реплика попала в югославскую и западную прессу. Журналисты решили включить ее в отчет для внутрисоюзной печати, но когда доложили об этом Хрущеву, он сказала: "Не стоит дразнить гусей у нас дома"". В этой же статье Бурлацкий пишет, что недавно по возвращении из Китая ему довелось рассказывать о тамошних реформах, когда с помощью семейного подряда удалось решить продовольственную проблему. И тут, с горечью отмечает автор, слово взял почтенный профессор. Он сказал буквально следующее: "Все это, конечно, неплохо. Но какой ценой это достигнуто? А достигнуто это ценой отступления от социализма и заимствования капиталистических методов. Не слишком ли дорогая цена за хозяйственный рост?" "Тридцать лет назад, -- размышляла Инга Сергеевна, перечитывая эти строки, -- Хрущев не без оснований боялся "дразнить гусей" у себя дома любыми разговорами об отступлении от "принципов" тоталитаризма в управлении экономикой, но и спустя годы эта опасноть не исчезла у его последователя -Горбачева, ибо многие, очень многие в лице достопочтенных профессоров боялись за достойную жизнь "платить" ценой "отступления от социализма"".
В 1986 году в своем докладе на XXVII съезде КПСС Горбачев вынужден был заявить: "К сожалению, получила распространение позиция, когда в любом изменении хозяйственного механизма усматривают чуть ли не отступление от принципов социализма".
В памяти всплыли воспоминания о конференции в Академгородке весной 1988 года, посвященной социально экономическим последствиям перестройки, в которой принимали участие видные социологи, демографы, экономисты -- такие, как Т. Заславская, Ю. Левада, А. Вишневский, Ф. Бородкин и многие другие. Строго регламентированная Из-за весьма насыщенной программы, эта конференция между тем запомнилась еще и незапрограммированным выступлением в перерыве одного из вечерних заседаний гостя из Москвы. Встававшие уже со своих мест и настроенные на ожидавший их в фойе ароматный кофе, участники конференции, казалось, вначале не могли "врубиться" в содержание того, о чем он взволнованно говорт. Цель его выступления состояла в том, чтоб известить общественность о том, что взбудоражило всех, -- о письме никому дотоле не известной Нины Андреевой, опубликованном 13 марта 1988 года в "Советской России", о том, что оно не является директивным, а есть продукт деятельности антиперестроечных сил. Москвич подчеркнул, что прогрессивные силы общества называют это письмо "антиперестроечным манифестом" и призывают всех сторонников перестройки игнорировать его. Он сказал, что опасность этого документа состоит в том, что он не только иллюстрирует наличие воинственной оппозиции перестройке, но и вводит в заблуждение многих, поскольку преподносится автором и его сторонниками как директива. В подтверждение он приводил факты того, как в ряде парторганизаций это письмо уже "прорабатывают" как установочную, директивную статью и что многие обкомы перепечатали его, а в Ленинграде готовится теоретический семинар, посвященный идеологическим ошибкам Горбачева. Это выступление взбудоражило присутствующих, большинство которых были представителями (уже, увы, ставшими старше на тридцать лет) тех самых шестидесятников, которые когда-то откликнулись на хрущевскую перестройку, а ныне были из тех, кто первым откликнулся на горбачевскую.
Сейчас, анализируя начальные этапы деятельности Горбачева на пути реформ, Инга Сергеевна все более убеждалась, что суть драмы определялась неготовностью к ним общественной жизни ни в теоретическом, ни в практическом плане. У самого Горбачева, хоть и не было четко "расписанной" теории перестройки, в чем он сам не стеснялся признаться, но, бесспорно то, что, назвав начатые им перемены "революцией", он имел в виду коренные преобразования страны, которые бы обеспечили ее развитие на уровне стандартов высокоразвитых стран. Но, понимая, сколь сложен этот путь, как на уровне общественного сознания, так и на уровне практических действий, Горбачев призывал к осторожности.
"Политика, -- пишет Горбачев в своей книге "Перестройка и новое мышление", вышедшей в 1987 году, -- искусство возможного. За пределами возможного начинается авантюра. Именно поэтому мы тщательно, трезво оцениваем возможности, с учетом этого намечаем свои задачи. Наученные горьким опытом, не забегаем вперед на избранном пути, учитываем очевидные реалии своей страны". Именно, исходя из "реалий своей страны", Горбачев крайне осторожно формулировал свои идеи. При этом он исходил из того, что стране, издерганной, прошедшей через кровопролития путь строительства то