зыку Чайковского "впереди планеты всей" прославленный балет изображал действо, где добро непременно побеждает зло. Она с раздражением выключила телевизор и пошла в Анютину комнату, где на ее рабочем столе лежала толстая папка с докладом о Горбачеве, который она готовила до отпуска. Она с усмешкой открыла папку, которая, как подумалось, никогда уже более не понадобится, и посмотрела на портрет Горбачева на обложке. "Эх, Михаил Сергеевич! Сколько надежд и перспектив сулил ваш приход! Неужели вы все предали, хватаясь за личную власть? Нет, нет! Слишком много вы завертели в мире, слишком многое уже люди связали с вами. Допустить, что то, что сейчас происходит, тоже заверчено вами, значит допустить то, что вы способны предать не только тех, кто верил в вас, но и самого себя!.." В этот момент раздался, как ей показалось, громче обычного телефонный звонок. Инга Сергеевна испуганно вскочила со стула и дрожащей рукой подняла трубку. -- Ингуля, дорогая, это я, Лина. Я понимаю, что ты занята после отпуска, но, прошу тебя, если можешь, приди. Кроме тебя, у меня никого нет, и, если я с кем-то не поделюсь, то просто сойду с ума... -- Хорошо, хорошо, Линочка, сейчас буду у тебя. --Инга Сергеевна положила трубку. Неожиданный звонок подруги придал даже какую-то бодрость и избавление от оцепенения. Но тут она вспомнила картину встречи Олега с Асей во всех подробностях и стала выстраивать различные варианты последствий приезда Нонниной дочки в дом Лины. По дороге к подруге она размышляла о том, стоит ли ей рассказывать о встрече с Нонной в Америке и том, что и Нонна ни в чем не была виновата. "Но нет, лучше вообще избегать какого-либо упоминания об этой поездке, чтоб не ранить Лину еще больше", -- решила она.
x x x
Когда Лина, словно поджидавшая подругу у входа, мгновенно открыла дверь сразу же после звонка, Инга Сергеевна с трудом узнала ее, настолько она изменилась с того дня, когда они виделись последний раз. Лина являла вызывающе демонстративное пренебрежение к своему внешнему виду. Волосы спадали лоснящимися сосульками грязносерого цвета; глаза погасли, синеватые губы, выцветшая темносерая кофта, скатавшаяся сзади на подоле, неглаженая и короткая Из-за сильного натяжения на животе и бедрах юбка, простые чулки с толстыми грубыми шерстяными носками и большие мужские шлепанцы -- все это превратило еще недавно цветущую женщину в простую неопределенного возраста бабку. -- Ну рассказывай, Линочка, что случилось? -- сказала Инга Сергеевна, тщательно скрывая свою подавленность внешним видом подруги.
-- Даже не знаю, с чего начать. И не знаю, чем все это кончится. У Олега несколько часов назад был сердечный приступ. Вызывали "скорую". Ему сделали укол, предписали немедленное обращение к врачу, а он, представляешь!.. После всего он уехал в город с этой тварью! -- Почему в город? Что произошло? Расскажи по порядку. Я ничего не пониманию, -- сказала Инга Сергеевна, как можно сдержаннее, чувствуя, что вопреки ее воле, в ней нарастает раздражение к подруге. -- Ну вот, -- заплакала Лина, -- они приехали вчера днем. И он, представив меня ей по имени отчеству, отвел тут же на свою половину. И знаешь, поверь, ничего во мне не зашевелилось. Единственное, что вызвало эмоции, так это то, насколько она похожа на свою мать. Да красива, ничего не скажешь, и лицо, и фигура. Она еще красивее Нонны. Но что-то в ней есть хищное и отталкивающее. Не знаю, я старалась ее оценить объективно, -- продолжала Лина. Она на мгновенье умолкла, глядя куда-то вдаль и снова расплакалась -- жалобно, беспомощно, отчаянно. -- Они провели весь вечер и ночь там вместе на той половине квартиры. Я слышала, когда Олег ушел в институт. Она осталась. Где-то в одиннадцать пришел Олег, и я услышала крики за стеной. Олег бросился ко мне за помощью с просьбой ее утихомирить. Если б ты слышала, что она тут устроила, узнав про этот ГКЧП, про болезнь Горбачева и т. д. Она кричила, чтоб он немедленно отправил ее в Америку, что они с мамой не для того ночами стояли в ОВИРе, валялись в Шереметьево, испытывали муки унижений при выезде, чтоб сейчас застрять здесь, в этой варварской стране, да еще в Сибири. Он ее умолял, как ребенка, что все образуется, что они съездят в Одессу, в Москву и всюду, куда он ей обещал, но она ничего не хотела слышать и требовала, чтоб он немедленно отправил ее домой. Мне стало жаль Олега. Я предложила ей позвонить Нонне в Америку, чтоб посоветоваться. Но эта стерва ничего не хотела слушать. Но самое страшное разразилось, когда он ей сказал, что обратные билеты куплены за рубли в кассе Аэрофлота и потому их нелегко будет быстро поменять. И тут она разразилась! Это была настоящая змея, тигрица, бестия. Ее огромные глаза горели ненавистью и презрением. "Нечего на мне экономить, -- орала она -мне плевать на ваш Аэрофлот. Мне плевать на ваши деревянные деньги, немедленно купи мне билеты за доллары", -- она такое выделывала! Он был буквально ошеломлен, потерян, смущен. Знаешь, -- продолжала Лина, переведя дыхание, -- когда он готовился к ее приезду, он вольно и невольно все время демонстрировал какое-то превосходство передо мной: мол он еще молод, любим молодой красавицей. В нем не ощущалось никакой вины передо мной. Всем видом он демонстрировал некоторую объективность случившегося, мол, ему это положено как бы свыше. А сегодня, когда эта бестия не только никакой любви к нему не демонстрировала, а, наоборот, презрение и даже ненависть, я видела, что ему более всего неловко, что я это вижу и что он совершенно один и ему некому помочь, кроме меня. И тут случилось ужасное. Он вдруг страшно побледнел, медленно опустился на диван и, закрыв глаза, положил руку на сердце. Эта дрянь вначале даже не сообразила, что случилось. Это ведь я всю жизнь пеклась о его сердце. Но чутье ей, повидимому, подсказало, что надо остановиться и замолчать.
Я быстро вызвала "скорую", ему сделали электрокардиограмму, укол. Олег после укола полежал немного с закрытыми глазами, может, даже вздремнул, затем, открыв глаза, естественно, не обнаружил ее сидящую рядом и заламывающую руки от волнения. Нет, она была в той части квартиры, демонстрируя, что не приехала сюда, чтоб сидеть у постели больного. Олег медленно встал, пошел к ней, и вскоре они на такси куда-то уехали. Не знаю, наверное, доставать билеты... -- Лина обессиленная замолкла. -- А ты спросила врачей, что с ним? -- Они сказали, что это сердечный приступ и предложили отвезти его в больницу. Но он категорически отказался. Тогда они настояли, чтоб он полежал в состоянии полного покоя и завтра же непременно обратился к лечащему врачу. Инга Сергеевна не знала, что говорить и как реагировать. Она лишь молча уставилась на подругу. -- Знаешь что, Линочка, пойдемка к нам. -- Нет, нет, моя дорогая, -- сказала Лина, утерев глаза посудным полотенцем. -- Я уж подожду дома до их прихода. Мне кажется, что Олег просто в отчаянье. Я должна ему помочь... В этот момент Инге Сергеевне показалось, что в потухших глазах Лины засветились какие-то искорки, выдававшие ожидаемую ею перспективу оказаться снова нужной мужу, которого, она, судя по всему, продолжала бесконечно любить. Она подошла к Лине и, прижав ее голову к своей груди, тихо спросила: -- Чем я могу тебе помочь? Что я могу для тебя сделать?
-- Ой, не знаю, дорогая моя! Ты уже мне помогла тем, что пришла. Мне действительно стало легче. И знаешь, знаешь, что я подумала?! Можно я тебе, как на исповеди скажу... А может, все к лучшему то, что сегодня произошло? Может, Олег опомнится, отрезвеет! -- Все может быть, только наберись спокойствия и веры в себя, -- произнесла Инга Сергеевна тоном умной и ласковой учительницы.
Эти слова подруги подействовали на Лину как допинг. Она встала, тепло и сердечно поблагодарила еще раз подругу за участие и, провожая до двери, даже улыбнулась, сказав, что будет ее держать в курсе всех событий. x x x
Открывая дверь квартиры, Инга Сергеевна услышала шаги, поднимавшегося по лестнице мужа. -- Как ты думаешь, что это такое?! Что будет? -произнесла она, как только они переступили порог своего дома. -- Трудно сказать. Посмотрим. Пока же никаких подробностей нет... -- Так в том-то и дело, что ничего не сообщают, мы же быдло. А если диктатура, что будет с нами? Как мы будем в такой дали от Анюты? Без возможности встречи с ней? И как она будет без нас? Неужели же и нас постигла участь тех несчастных людей, которые оказывались по разные стороны политических систем в результате перекройки границ, войн и навсегда теряли возможность встречи с близкими?
Глава 10. Закон перехода отрицания в борьбу противоположностей
Чуть более двух месяцев спустя, за день до отъ езда, когда необходимые дела были завершены и все собрано в дорогу, Александр Дмитриевич отправился в институт, а Инга Сергеевна осталась одна дома. Испытывая абсолютную душевную пустоту и апатию, она принялась пересматривать вышедшие в те драматические дни газеты и журналы, бесформенной горой скопившиеся в картонной коробке у письменного стола. В суматохе и суете, обусловленной принятием решения об отъезде, оформлением виз, доставанием билетов, выполнением срочных дел по работе, времени для телевизора и чтения периодики почти не оставалось. Потому все покупаемое в киосках и полученное по подписке, сбрасывалось в эту коробку, а информация по телевидению фиксировалась на видеокас сетах, новых и старых (с записями фильмов, концертных программ), которые Инга Сергеевна, когда не забывала, вставляла в видеомагнитофон, даже уходя из дома. Сейчас перебирая газеты и журналы, она то и дело останавливалась для прочтения заинтересовавших ее материалов, ища там информацию, которая бы послужила объективным оправданием тому пути, на который повернула ее судьба. Отдельно на тумбочке лежали разные номера журнала "Огонек" за 1991 год. Обычно Инга Сергеевна сохраняла те журналы, которые содержали особенно заинтересовавшие ее публикации возможностью использования их в качестве примеров в докладах и выступлениях на семинарах, конференциях и т. п. С щемящей грустью заключив, что сейчас они уже ей не понадобятся, она прежде, чем выбросить, решила глянуть в их страницы. Неожиданно в этой стопке первым оказался февральский "Огонек" 1990 года, где она обнаружила материал, ради которого, как сейчас вспомнила, сохранила когдато этот н