Открываю глаза и поднимаюсь. Что ж, попробуем еще раз.
Беру со стола планшет и начинаю расхаживать туда-обратно. Четыре шага влево, четыре — вправо. Если семенить, то пять. Комната давно посчитана.
Посчитана так же, как и правильный объем текста, читательский охват, цитируемость площадки. Дело за малым — написать. Достать из себя хоть что-то, что будет интересно толпе. Что принесет отклик. Даст знать, что я не зря пишу в блог. Я пытаюсь передать чувство неограниченного детского счастья, свое удивление, рассказать про смешную, трогательную, такую настоящую сцену… поделиться со всеми. В голове воспоминание складывается в разноцветную мозаику, все кусочки которой на месте, но с текстом почему-то не получается. Фразы получаются неловкими, плоскими. В них нет чувств.
Пальцы противно скользят. Теперь со стороны я кажусь себе похожей на краба, который клешнями ухватился за тонкий гаджет и притворяется человеком — будто может хотя бы что-то осмысленное натыкать на сенсорном экране.
Но крабы не пишут в блог, крабы ничего не помнят о котятах, крабы ходят боком и слушают шум прибоя. Картинка из воспоминания теряет цвет, становится черно-белой и как будто чужой. Я сжимаю планшет беспомощными пальцами — клешнями, черт побери! — и опускаюсь на диван.
Прогресс налицо. Сегодня я не плачу. Совсем не плачу, несмотря на то, что несколько часов снова потрачены зря. Тем более что удалось вспомнить котика. Все любят котиков.
И никто не любит неловких бессловесных крабов, которые не способны превратить воспоминания в источник доходов. Больше-то превращать нечего. Иногда мне кажется, что в голове нет ничего, кроме прошлого. Ни полезных навыков, ни умных мыслей, ни умения анализировать, ни ярких озарений. Явилось одно яркое воспоминание — и что? Пришла пора отправить его в воображаемую мусорную корзину. Я не способна к текстовой трансляции.
Из-за двери слышатся крики. Родители опять ссорятся.
— Дармоедка! — это отец. Наверняка про меня. Еще бы. Двадцатилетняя дылда на шее у родителей.
— …Ты не понимаешь… Тихо-тихо, — это мама. Всегда и всех пытается успокоить. Держит меня за руку, когда мы ходим к врачу. Чтобы я не боялась уколов толстой иглой. Заботится обо мне, как в детстве. Должно быть, как в детстве. Точно я не помню. Но, по крайней мере, я знаю, что у меня тогда были хвостики. И два бантика.
К врачу мы ходим почти каждую неделю. Он задает мне одни и те же вопросы. Ты хорошо спишь? Ничего не боишься? Ты чувствуешь, как частит сердце или бьется слишком сильно? Что тебя тревожит? Я почти никогда не отвечаю. Молча смотрю в окно. Интересно, доктор выучил вопросы наизусть или каждый раз зачитывает их из компьютера?
Мама говорит за меня. Рассказывает, как я спала, что ела, сколько гуляла. Она юлит перед врачом, подобострастно заглядывает ему в глаза, поддакивает, кивает. На самом деле она боится, что страховая откажется платить за уколы. Мол, инъекции с витаминами и симуляторами — не обязательная часть терапии. Мол, краткосрочная память сохранилась — и ладно. А детские воспоминания — это роскошь. У меня частичная амнезия… была раньше. Теперь я почти все помню. Благодаря маме и врачу, которого она уговорила не прекращать лечение.
«Топ-топ-топ! По тротуару бежит щенок таксы. Уши развеваются на ветру, как два озорных флага. Блестящая гладкая шерсть переливается на солнце. Рядом с ним на велосипеде катится девочка. Подвернутые рукава рубашки, нос в веснушках, лакированные красные сандалии. Когда переднее колесо попадает в лужу, оставшуюся после вчерашнего дождя, поверхность воды разбивается на тысячу прозрачных осколков.
Черный мокрый нос несется сквозь волну брызг, как нос веселого маленького ледокола — через ледяные торосы и северное сияние.
Девочка смеется…»
— Нет-нет, — качает головой женщина. — Это совсем не то. У вас есть что-нибудь про кота?
— Кота? — вежливо улыбается продавщица, садится на корточки и роется в нижнем ящике под прилавком. — Да, есть. Черная кошка на подоконнике в полнолуние, ведьмин кот в пентаграмме…
— Нет. Что-нибудь радостное. И… кот должен быть рыжим.
— К сожалению, нет, — разводит руками девушка. — Чтобы сразу и девочка, и рыжий кот, и радость — такого не осталось. На прошлой неделе вы забрали последнее.
— Скоро новый завоз? — Женщина теребит ремешок сумки. Заправляет прядь волос за ухо. Прикусывает нижнюю губу.
— Зайдите дней через десять.
Женщина рассеянно кивает и выходит из магазина. Делает несколько шагов по тротуару, потом будто спохватывается и быстро оглядывается по сторонам. Никто из знакомых не должен ее здесь видеть. Иначе… Она мотает головой, будто вытряхивая дурные мысли, и быстро идет прочь.
«Топ-топ-топ! По широкой лестнице бежит карапуз лет пяти. Внизу его ждет мама, раскинув руки. Внизу ждут море и сладкая вата! Ступеньки низкие, но их много, поэтому во рту уже поселилась запыхалка, и щеки горят, но Вадик смеется и продолжает бежать…»
— Видели? Видели, да? — Отец поворачивается к нам с мамой и тычет в телевизор. — Совсем охренели!
На экране появляется молоденькая журналистка — почему-то они все такие в криминальных новостях, для контраста, не иначе — и рассказывает о том, как в руках полиции оказалось несколько записей детских воспоминаний. Даже меня передергивает, несмотря на имидж краба-пофигиста.
— …Судя по количеству найденных записей, было убито более десяти детей. Все в возрасте от четырех до семи лет.
— Это логично, — перехватывает нить разговора следователь. — Самые яркие детские впечатления формируются именно в этом возрасте.
— Живодеры, с-с-суки, — шипит отец. С работы он пришел уже навеселе, но успел еще добавить перед ужином. Так что теперь готов уличать весь мир в страшных злодеяниях. Не только меня. — А я ведь говорил… Говорил, что сначала лицензию на убийство животных одобрят, а там и до людей недалеко.
— Уймись, — привычно бормочет мама. — Никто не собирается трогать людей. Видишь — преступников поймали и судят. Сам слышал, что они работали на черном рынке. Кто из нормальных людей будет покупать там записи?
— Кто из нормальных людей вообще покупает эти записи?! А главное — кто запихивает их себе в голову? — Папу сегодня не унять, да. Предвкушаю теплый вечер с взаимными оскорблениями, битой посудой и хлопнувшими дверями. Морально готовлюсь, так сказать. — Эмоции мертвых животных, чтоб…
Пока отец подбирает ругательство из своего богатого арсенала, я пытаюсь убраться в комнату. Бочком-бочком. Будто краб. Меня здесь нет. Разбирайтесь сами, а я в домике. Интересно, у крабов есть домики?
Потом я сижу с планшетом, забившись в нишу между диваном и шкафом, и читаю описания воспоминаний. В Сети десятки сайтов, которые ими торгуют, но здесь самые классные тексты. «Как здорово бежать по зеленому лугу…», «Хочешь поиграть с солнечным зайчиком?», «Самая вкусная колбаса в мире после головокружительного прыжка за ней!». Тут я смеюсь.
Импланты воспоминаний стоят очень дорого, поэтому мне не светят. Родители вечно собачатся из-за денег, их то не хватает, то нет совсем. И рассуждать я могу лишь теоретически. Говорят, что картинки очень яркие. Говорят, что их можно прокручивать по несколько раз. Говорят, что это незабываемо и очень приятно.
Правда, есть и другие мнения. Чтобы получить воспоминание, животное убивают, быстро извлекают мозг и присоединяют к специальному устройству. Зоозащитникам такое страшно не нравится. Они все время протестуют, хотят, чтобы этот бизнес запретили, кричат об убийствах… С другой стороны, кур и коров тоже убивают для еды. И почему-то никто особо не возмущается. Да, те, кто победнее, едят соевые суррогаты, но животный белок до сих пор высоко ценится. Раньше домашних животных разводили только на мясо, а теперь поняли, что их можно использовать в качестве пищи для ума. И специально выращивают, чтобы получить их воспоминания, не обремененные рефлексией. Получить чистую концентрированную эмоцию, которую люди давно уже разучились испытывать.
Хороший этический вопрос, в самом деле. Я верчу его в голове так и эдак, пытаясь сообразить, получится ли из него годный пост? Люди в интернете любят обсасывать подобные темы. Я быстро записываю несколько тезисов — в текстовом виде они получаются дурацкие, но для наброса сойдет — и выкладываю запись в Сеть.
Через несколько часов индекс цитируемости моего блога взлетает, а на счету скапливается целых тридцать шесть кредитов. Сумма смешная — ее хватит разве что для того, чтобы купить билет на метро — но я все равно горда. Хотя в комментариях меня обижают. Каждый второй спрашивает: «А сама-то пробовала эти воспоминания?»
И я вынуждена писать: «Нет». Нет. Нет.
Тогда читатели уходят. Им не нужны умозрительные рассуждения. Им нужен личный опыт. О котором я совсем не умею рассказывать.
«Топ-топ… топ-топ. По лестнице поднимается кто-то тяжелый. Я слушаю его шаги, приложив ухо к входной двери. Мне одновременно хочется убежать — и страшно это сделать, потому что тогда я не буду слышать, что он приближается. Топ-топ-топ.
В замке скребется ключ. Я отползаю в сторону, но встать не могу. Ноги от страха, как ватные. Сижу прямо на коврике в прихожей. Смотрю, как загипнотизированная, на поворачивающуюся дверную ручку. Мне шесть лет. И пять с половиной месяцев. Я недавно научилась считать и теперь считаю дни, зачеркивая палочки на обоях. В незаметном месте. Над плинтусом за маминой тумбочкой.
Дверь распахивается настежь.
— Охренела тут сидеть? — орет большой страшный человек. Отец. От него мерзко пахнет. Блевотиной, спиртом и холодом. — Че уставилась?
Он замахивается и бьет меня в лицо сапогом с эмблемой в виде краба на подош…»
Я просыпаюсь, дрожа от страха. Кошмар. Мне снился кошмар. Но я ничего не помню. Ладонь под подушкой затекла. Я вытаскиваю ее наружу и, держа руку перед собой, пытаюсь сжимать и разжимать пальцы. Сердце колотится, как пойманная стрекоза в кулаке.
Что мне снилось?