Эрик мотнул головой, хотя его подбородок и продолжал кривиться.
— Ну-ну, мой медвежонок, — продолжал уговаривать Фрэнк, — папа уже говорил тебе, что мы не можем только покупать вещи. В конце концов их станет столько, что мы не поместимся в квартире. Поэтому разное старье приходится утилизировать. У твоего медведя кончился срок использования, и мы сдадим его в переработку. Таков порядок. Я слежу, чтобы все соблюдали порядок, без исключения. Все граждане. А значит, и ты. Ты тоже гражданин, верно? Мой самый лучший гражданин.
Эрик вытер слезы и кивнул.
— Да, папа.
— Вот и славно, — сказал Фрэнк, — я в тебе ни секунды не сомневался. Теперь мы поедем в школу. А на пути обратно завернем в магазин и выберем тебе подарок.
На вид ему было все пятьдесят, а по документам сорок два. Лишние годы прибавляла неухоженная борода, потертый свитер, давно вышедшие из моды очки в тонкой металлической оправе и общая запущенность. Что еще поражало в нем с первого взгляда, так это удивительное равнодушие, которым нарушитель взирал на досмотр своих вещей инспекционной комиссией. Большая часть этих вещей даже не была распакована. Единственное, чем пользовался хозяин квартиры, — книги. Столько бумажных книг, собранных в одном месте, инспектору еще не приходилось видеть. Многие из них были настолько ветхими, что едва не рассыпались от старости прямо в руках. Антикварный пережиток, не подвластный пока закону об утилизации.
— Как же вы дошли до жизни такой? — сочувственно спросил Фрэнк. — Вы меня слышите? Гражданин Вебельман!
— Я слышу вас, — ответил задержанный.
— Мне получено разобраться в обстоятельствах вашего дела, — сказал инспектор. — Не хочу скрывать, что дело серьезное. Поймите, это не праздное любопытство. Найти для вас оправдание очень сложно, пригодятся любые смягчающие обстоятельства. Поэтому я снова спрашиваю, что довело вас до такой жизни.
— До какой? — равнодушно поинтересовался нарушитель.
— До той, например, где вы сидите в старом линялом свитере.
— Но мне нравится этот свитер, — сказал Вебельман. — Я его люблю.
Инспектор вдруг подумал, как много общего у его собеседника с детьми. Фрэнку случалось не раз преодолевать упрямство Эрика, когда тот прятался за стеной показного непонимания, блокируя слух и зрение, словно закрывая невидимую дверь в ребячью душу на замок. Приходилось изрядно постараться, чтобы подобрать к этому замку ключ и восстановить контакт. Взломать воображаемую дверь ничего не стоило, но грубый подход необратимо покалечил бы детскую психику и принес только слепое подчинение вместо понимания. Фрэнк не был сторонником жестоких мер, предпочитая гибкую политику. Возможно, налаживать общение с большим ребенком следовало схожими методами.
— Вас, кажется, зовут Лев? — мягко спросил инспектор.
— Лев Соломонович, — ответил собеседник.
— А я инспектор Вествуд. Можете звать меня просто Фрэнк.
— Что вам от меня нужно, Фрэнк? — без обиняков спросил нарушитель.
Инспектор неторопливо переложил стопку книг на столе, прочитывая непонятные названия, пестревшие пугающими математическими терминами.
— Я хочу вам помочь, — ответил он. — А для этого мне предстоит разобраться, какие обстоятельства вынудили вас нарушить гражданский долг. До недавнего времени вы не имели трений с законом и считались образцовым гражданином. Поэтому я и спрашиваю, что же такое с вами случилось, Лев Соломонович.
— Я не понимаю, что вы от меня хотите, — упрямо повторил нарушитель, рассеянно теребя и без того взлохмаченную бороду.
Фрэнк показал на груду нераспечатанных коробок, описью которых занималась инспекционная комиссия, выясняя даты последнего приобретения товаров.
— Ах, это… — вздохнул нарушитель. — Бюджетом занималась моя жена… Простите, бывшая жена.
— Стало быть, семейная драма могла заставить вас позабыть о гражданском долге? — спросил Фрэнк. — Я все пытаюсь найти смягчающие обстоятельства в вашем деле.
— Драма? Не было никаких драм. Она просто собрала чемоданы, и… Но я снова не понимаю, — нахмурился Вебельман, — что вы имеете в виду?
— Господи, — фыркнул Фрэнк, — вы бесподобны! Как же можно так мало знать о мире, в котором вы живете?
— Простите, — раздраженно заметил собеседник, — меня всегда занимали несколько иные проблемы.
— Насколько я понимаю, вы математик, — сказал инспектор, кивнув на книги. — Значит, считать умеете.
— Более или менее, — иронично улыбнулся нарушитель.
— Значит, вы в состоянии вести личный бюджет в отсутствие жены. Именно это вам заявит обвинитель в суде.
— Вы сказали «в суде»?
— Да, Лев Соломонович. В суде. Именно в суде. И речь в этом суде пойдет о лишении вас гражданства. Вы понимаете, что это значит?
Вебельман снял очки и промокнул нечистым платком вспотевший лоб, силясь осознать сказанное, но у него не слишком получалось.
— Простите, — сказал он, — я никак не улавливаю логическую связь между моим бюджетом и гражданством.
Фрэнк очень глубоко вздохнул, с усилием выпустил воздух через сжатые губы и сказал:
— У меня такое ощущение, что вы проспали последние двадцать лет, Лев Соломонович. Как Рип ван Винкль.
— Не то чтобы проспал, — ответил математик, — просто, как я уже сказал, меня занимали совсем другие проблемы, из области математических задач тысячелетия.
Внезапно инспектора осенило.
— Вспомнил! — воскликнул он, хлопнув себя по лбу. — Точно! Я вспомнил! Нобелевский лауреат Вебельман!
— Вы перепутали, — ответил нарушитель, — Альфред Нобель исключил математику из своего списка. Я лауреат Филдсовской премии и Премии тысячелетия.
— Ах да, верно. Все газеты писали о вас два года назад. Вы, кажется, доказали тогда какую-то теорему?
— Гипотезу Римана. Это…
— Даже не пытайтесь объяснить, — прервал его инспектор, — все равно не пойму. Как и причину, по которой вы отказались от премии.
— Видите ли, я… из тех людей, которым нужно очень мало вещей. Поэтому…
— Это выше моего понимания, — снова перебил Фрэнк. — Вы человек недюжинного ума, это видно сразу. Такое количество книг увидишь сегодня не в каждой публичной библиотеке. Тем удивительней, что мне приходится рассказывать мыслителю такого уровня о том, что известно каждому школьнику!
— Я слишком давно учился в школе, — заметил математик, машинально приглаживая растрепанную бороду.
— Но еще есть пресса, радио, телевидение. Курсы подготовки потребителей, в конце концов. Незнание закона не освобождает от ответственности, Лев Соломонович. Dura lex, sed lex. Что вам известно относительно глобальной экономической системы?
— Ну… Тотальная глобализация… Антикризисная эволюционная политика… В общем, практически ничего, — откровенно признался Вебельман.
— Это не новость, — кивнул инспектор. — Не думайте, что своим неведением вы претендуете на исключительность. Отнюдь. На этой планете четырнадцать миллиардов жителей, сто семьдесят восемь тысяч из которых ежедневно нарушают закон о гражданской ответственности. Ровно половина из них — по той же причине, что и вы. Большую часть жизни обязательные покупки за них совершали ближайшие родственники: мама, папа, жена или муж. Мама и папа рано или поздно умирают, супруги разводятся. И тогда эти политические иждивенцы остаются один на один с миром, в котором они ориентируются хуже, чем новорожденный в джунглях.
Нарушитель смутился и принялся без надобности протирать очки.
— Откровенно говоря, — сказал он, — я надеялся, что приношу своей работой пользу для общества…
Фрэнк снова вздохнул.
— Видите ли, Лев Соломонович… Как я уже сказал, на этой планете живут четырнадцать миллиардов человек. И вполне недурно живут, не подозревая о существовании доказанной вами теории Римана.
— Гипотезе.
— Неважно. Не в этом суть. Современный мир легко может обойтись без фундаментальной науки, Лев Соломонович. Но не может обойтись без глобальной экономической системы. Свободный рынок был слишком непредсказуем, — привычно повторял инспектор заученную лекцию. — Подъемы в нем чередовались со спадами, денежная эмиссия росла, инфляция повышалась, что привело, в конце концов, ко всеобщему дефолту и к тотальной экономической депрессии. Во избежание третьей мировой войны и была создана глобальная потребительская система, простая и гениальная. На каждого гражданина планеты была возложена почетная обязанность поддержания экономики минимальным ежемесячным лимитом обязательных трат. Это дает системе стабильный товарно-денежный оборот, что позволяет компенсировать возможные перекосы рынка. Постоянный и предсказуемый спрос на товары формирует стабильный рынок труда. Продукция производится, продукция потребляется, продукция утилизируется. Все при деле, нет кризиса, безработицы, голода, политической нестабильности. При условии, что каждый человек выполняет свой гражданский долг. Каждый, Лев Соломонович. Без исключений.
Математик снова снял очки, с любопытством окинув инспектора невооруженным взглядом.
— А если человек не поддерживает вашу сизифову политику? — спросил он.
— Не советую вам заявлять это в суде, — жестко парировал инспектор. — Хотя свободу воли никто и не отменял. Закон не запрещает отказаться от гражданского долга. Но кто не имеет обязанностей, не имеет и прав.
«Все-таки с детьми намного проще», — думал Фрэнк, протискиваясь по магистрали через дневную пробку и озабоченно поглядывая на часы. Эрик довольно болтал ногами в детском кресле, пристегнутом к переднему сиденью. Весь багажник и заднюю часть салона занял новенький акваплан с электромотором, облегчивший лимит Фрэнка на целых тридцать кредитов. Он рассчитывал потратить больше, но шикарная сверкающая обнова заняла все воображение мальчишки, не оставив места для других желаний. Теперь официальные извещения сыпались на коммуникатор Фрэнка каждый час, но цейтнот поджимал инспектора — нужно было сдать стопку отчетов и успеть заехать в следственный изолятор, а он все не мог про