— Глупцы! Молокососы! Сгиньте, пока не поздно… Вы не к тому пришли. Все целое в хлам, все живое в прах, надежда ранит, доверие убивает… Кто прислал вас ко мне — знает ли он, что делает, и что делает с вами?
И с ненавистью уставился на оторопевших посланников.
— Как вы сказали? — вежливо уточнил Гальвано, когда нарастающая тишина стала невыносимой.
— Я сказал, — Олеф спрятал камень в карман, — что лишнего кофе у меня нет. Займите столик в забегаловке внизу, я сейчас подойду.
Наступая на пятки друг другу, секретари устремились вниз. Запыхавшиеся, уселись в хлипкие кресла. Над столешницей засверкали предложения дня.
— Нас же предупреждали, — неуверенно сказал Габриэль. — Все это чревовещание… Нуэва-катальянцев на испуг не возьмешь, да?
Гальвано согласно закивал, но душу по-прежнему сжимал мокрый кулак. Хотелось сказать напарнику: давай встанем и вернемся, мог же этот Олеф куда-то переехать, миров не счесть! Лучше наврать субгерцогу, чем…
В свежей одежде и с дорожным саквояжем Олеф напоминал доктора. Бесцветный все знающий взгляд, насмешливо сложенные губы, добрые морщинки у глаз. Он сел на свободное место и спросил:
— Так что беспокоит?
Их беспокоило слишком многое, и из сбивчивого рассказа на два голоса Олеф вынес лишь никчемные цифры и проценты: рост валового продукта, снижение субсидий и рост налоговых отчислений в метрополию, ограничение самоуправления, квотирование местных инициатив.
— Подождите-подождите, — Олеф выставил перед собой руки и смачно, с оттяжкой зевнул. — Я не бухгалтер и не судья, не надо со мной так. Пейте кофе, думайте о хорошем. Вот это вот — что такое?
Он ткнул пальцем Габриэля в грудь, в значок. Тот скосил глаза на лацкан, гордо улыбнулся:
— Это цветок рассветной лианы, растет у нас на болотах. Вырастает иногда — вот такой! — Взмах рук едва не опрокинул соседний стол. — Карапушки устраивают в них гнезда. На ночь цветок закрывается — получается, что птицы спят как в домике!
— А у тебя что на руке? — повернулся Олеф ко второму секретарю.
— Меня зовут Гальвано! А это Габриэль!
— Не придумал пока, зачем мне это знать, но допустим. Так что на руке?
— Бабушка сплела оберег. Ну, от всего плохого. А цвета такие у нас любят — они же на флаге!
Олеф прикрыл глаза, погладил в кармане кончиками пальцев шершавую поверхность камня. Вокруг него летали невидимые искры и снежинки. От кофейной пенки вместе с паром ускользала чья-то история. В окнах домов напротив отражались тени еще не свершившихся событий.
— Это хорошо, что на флаге, — кивнул Олеф и встал. — Думаю, пора навестить Нуэва-Каталью.
В ожидании слота для входа в Анфиладу Габриэль и Гальвано озирались по сторонам, пялились на местных и на транзитников, что-то негромко обсуждали, иногда взрываясь смехом. Олеф разглядывал их с легкой завистью — к их молодости, беззаботности, к ненабитым шишкам и невстреченным бедам. Потом подумал, что завидовать им глупо.
Маршрут до Нуэва-Катальи, исходя из загрузки Анфилад, выпал кружной, долгий. Из мира в мир, из мира в мир перешагивали жизнерадостные секретари субгерцога, а за ними серой тенью следовал Олеф. Десятки солнц освещали их красным, белым, голубым светом, за хрустальными стенами бушевали песчаные бури и проливные дожди, роились летающие лодки и извивались города-грибы. Вокруг звучали языки, диалекты, наречия бескрайней во всех смыслах метрополии.
Что за странная выдумка, рассуждал Олеф, пытаться обособить один-единственный маленький мирок от настоящего многомирья? Ради чего? Выгадать чуть больше денег? Испытать чуть больше гордости за свои болота?
Но размышления Олефа никак не влияли на его планы: заказ был принят. И синий камень грел пальцы в кармане.
Они добрались до Нуэва-Катальи ночью. В транзитной зоне Анфилады было немноголюдно, а на выходе они оказались вообще одни. Олеф втянул в себя воздух нового мира — душистый, вязкий, пряный.
— Слышите? — Гальвано дернул его за рукав. — Прислушайтесь!
Странные звуки доносились из лежащей в темноте низины: то ли нарочито громкие поцелуи, то ли чавканье.
— Слышите, да? Это наши карапушки!
Гальвано расплылся в улыбке. Габриэль тем временем разбирался с транспортом.
— Я скоро увижусь с заказчиком? — поинтересовался Олеф.
Его тяготила компания попутчиков. Хотелось остаться одному — с синим камнем в кармане, наедине с Нуэва-Катальей. Послушать звезды и ветер, поговорить с искрами и снежинками.
— Он уже ждет вас, — сказал Габриэль.
Ширококрылая птера доставила их на уединенный остров. Здесь никто не жил, но на невысоком холме стояла небольшая открытая беседка, в ней угадывался человеческий силуэт. Габриэль и Гальвано остались рядом с птерой. Олеф поднялся по склону.
— Как вам катальянская ночь? — спросил заказчик, черная тень на фоне звездного неба.
Правильный человек из другого мира выглядел совсем обычно и буднично: немолодой, лысоватый, помятый долгой дорогой. Леферт предполагал увидеть кого-то более впечатляющего: шамана, друида, чародея. Впрочем, такого серого обывателя куда проще спрятать в толпе.
Разговор получился сухой, деловой, прямой. Что устроило обоих.
— Не знаю, играет ли это какую-либо роль, — подытожил Леферт, — но все, чего жаждет наш мир, — это свобода. Когда Нуэва-Каталья выйдет из-под контроля метрополии, здесь все обустроится так, как считает нужным народ. В конце концов, это наш дом…
— Нет, не играет, — сказал Олеф. — Мне все понятно. Я пойду.
Не дожидаясь разрешения, он вернулся к птере. Леферт задумчиво смотрел, как крылатая машина поднимается в воздух.
Все ли сказано? Все ли разъяснено? Власть метрополии кажется незыблемой, безусловной, но в любой крепостной стене найдется расшатанный кирпич.
Леферт перебирал в уме каждую фразу прошедшей беседы — понимая при этом, что для правильного человека не важно, что и как сказано. Он сам все увидит — и подскажет, что делать.
Теперь оставалось показать Олефу Нуэва-Каталью.
Неделя шла за неделей, а путешествие Олефа продолжалось. Он побывал в торфяных поселках и на светских приемах, поднялся на орбиту и опустился в подводные лаборатории. Танцевал на карнавале лепестков и пару раз присутствовал на тайных сходках агитаторов. Канцелярия субгерцога обеспечила ему качественное прикрытие — налаживание торговых связей, оценка объектов инвестирования, что-то еще, и Олеф в сопровождении неотлучных Габриэля и Гальвано перемещался по миру, не вызывая подозрений у службы безопасности Анфилад.
С каждым днем Олеф убеждался все четче, что «заговор» не стоит выеденного яйца. Серьезные намерения одиночек вязли в киселе обсуждений и митингов, забалтывались и выхолащивались. Разговоры о свободе и независимости могли длиться вечно, не выходя за пределы кухонь или комнат отдыха. Но это ничего не меняло — заказ был принят.
Долгий вояж закончился, и Олефа разместили на небольшой вилле в столичном пригороде. За порядком в доме приглядывала смешливая девчонка из актива «Свободной Нуэва-Катальи» по имени Аурита. Гальвано представил ее Олефу как свою девушку. Аурита не возразила. Она с любопытством разглядывала важного гостя, пока Олеф, смутившись, не отвернулся.
Камень жег пальцы. Прикрыв глаза, Олеф сжал его в ладони. Искры и снежинки ходили вокруг тугими мощными вихрями. Один поток проткнул Олефа насквозь, скрутился пружиной и трансформировался в женскую фигуру. «Аурита», — услышал он собственный шепот. Стоящая в пустоте Аурита улыбнулась и поманила его к себе, прикладывая палец к губам: тише, тише…
— Не обращай внимания, — негромко сказал Аурите Гальвано. — С ним так бывает. Ничего делать не надо. Постоит и дальше пойдет.
Олеф открыл глаза. Снег и искры никуда не делись, теперь они все время кружились вокруг него. От Ауриты к нему тянулись золотистые и нежно-розовые, как пыльца рассветной лианы, нити. Можно было взяться за любую и посмотреть, что дальше, но Олеф не решился. Пока не решился.
Хвататься за камень больше не пришлось. По растянутым вокруг нитям Олеф мог перемещаться взглядом за пределы дома, смотреть со стороны и на себя, и на своих спутников. Чем чаще он это делал, тем легче становилось ускользать вдаль.
Темные дымные струйки уходили назад в прошлое. По ним Олеф возвращался в день приезда на виллу и смотрел, как Аурита на него смотрит. Как она командует домашней утварью. Как снова смотрит на него исподтишка.
Заказ принят, не отвлекайся, говорил он себе, но снова и снова крался по цветным нитям, замирая в предвкушении того, что может случиться или не случиться.
Они с Ауритой почти не пересекались и почти не общались, но Гальвано словно что-то почувствовал.
— А камень, который мы вам привезли, это что? — однажды спросил он.
Тонкие красные нити пучком выходили из его груди — и почти все обрывались. Концы колыхались в воздухе. Олеф пристально посмотрел на Гальвано. Вот, значит, как.
— Ты не слишком назойлив, а? — Габриэль вошел в дом из сада и одернул напарника.
Олеф обернулся на голос — и увидел, что нити Габриэля тоже оборваны, а концы едва заметно тлеют.
Олеф быстрым шагом вышел на свежий воздух.
Нет, убеждал он себя. Все не однозначно. Все может поменяться. И не верил себе, потому что слишком ясно чувствовал: начинается. Сложный узел разматывается, вытягиваясь в единственную уникальную возможность. Заказ близок к исполнению.
Олеф ухватился за толстую золотую нить и взмыл в небо. Он поднимался все выше, разглядывая лежащий в стороне город. Облака холодили его щеки. Мириады нитей заплетали все внизу, сплетались и разбегались в стороны, тянулись сквозь «здесь и сейчас» в «когда-нибудь» тысяч возможных реальностей.
Когда Олеф вошел в комнату и сообщил, что нужно делать, Гальвано дернулся как от пощечины. Правильный человек сказал:
— Нужно убить карапушку.
Это был сержант службы безопасности Анфилад. Пришлый, чужак из четвертого мира в цепочке. Красная рожа, туповатый взгляд, низкий лоб.