ительно нужно».
А мышка прожила у нас еще год… После чего у меня появилась новая привычка — гулять по паркам и выискивать в траве зверушек, выброшенных колыбельниками. Мы с папой проверяли их на наличие чипа-души. Чаще всего такового не обнаруживалось.
Буря, черный мой кот, улегся рядом. Я и о нем думала: вдруг бездушный? Тогда вообще проблем никаких. Животные не запрещены, хоть ячейники и редко их заводят. Они в основном для колыбелей. Или для семейников.
Но нет. Чип у кота имелся — просвечивался примитивным сканером. Но на прочтение его требовался запрос системе. Я могла бы отправить такой — проверить, чья это душа, но… боялась. И даже не обвинения в присвоении чужого — боялась, что кота отберут. Я к нему привыкла. Привязалась даже. Убеждала себя, что это может быть и совершенно новая душа. Пока еще ничья. Вернее, уже моя.
Я задумчиво пялилась в экран на разноцветные детские и взрослые ботинки, не только самостоятельно заботящиеся о сухости и удобстве ног, но и сообщающие хозяевам об этом по несколько раз на день, а также развлекающие их анекдотами. Еще один способ оторвать людей друг от друга, заставить общаться с обувью, а не с себе подобными. В колыбелях новинка приживается, в ячейках и уж тем более в семейных кварталах — пока нет. Вдобавок мы не выдерживаем конкуренции с поющими шапками, которые как-то ближе к органам слуха, чем сапоги. Моя задача — исправить положение. М-да. Уши на пятки натянуть, что ли? По стенам ячейки пробежалась синяя тень — сменился температурный режим, подстроился под ночную прохладу. Да, так действительно уютнее…
А ведь ты, папа, однажды и сам едва не стал ячейником.
Мне было шестнадцать. И я заболела. Подхватила вирус из тех, что гуляют по семейным кварталам. Врач уговаривал отца переехать в ячейку. Говорил: у меня сейчас самый благоприятный возраст. В колыбель уже поздно, а для получения льготы на поселение в умное жилище в комфортном высотном доме — самое время.
— Ваша дочь мигом вылечится, — говорил врач. — А вы быстро найдете хорошую работу, отказавшись от своих… м-м-м… странностей, — увещевал он.
И папа почти согласился. Он бы согласился на что угодно, лишь бы спасти меня.
Я отказалась.
Я вспоминала мальчишек-колыбельников, швыряющих в траву живое существо, будто сломанную игрушку, и плакала.
И просила отца никуда не уезжать.
И мы остались. Папа разыскал лекарство и отдал за него последние кванто-купоны, имевшиеся у нас на счету. Когда я выздоровела, подрядилась развозить овощи и фрукты из нашего квартальчика по районам небоскребов — среди жителей ячеек находились еще уникумы, желавшие хоть изредка натуральной пищи. И таким образом хоть как-то помогала отцу.
А потом в квартале ячеек, прилегавшем к нашему, случился пожар. Такое бывает у нас время от времени. Нечасто — раз в десять лет в одном районе. Иногда — еще реже. Порой выходит так, что в каком-то месте накапливается слишком много чип-душ, а в другом — слишком мало. Система, конечно, следит за равновесием душ в природе, и все такое, но иногда и у нее случаются сбои. Тогда срабатывает программа «поджигатель».
Говорят, в том огне умираешь сразу и без боли. Иные спрашивают: откуда же тогда крики? А еще утверждают, что умершие в таком огне могут вообще не родиться — ну, если перенаселение душ стало слишком уж большим.
В тот год я не думала о людях, погибших в огне. Не гадала, страдали они или нет. Для меня пожар означал лишь одно: возможность подработать. Помочь отцу. Во-первых, платили за поиск выживших душ. Ну, там — попугая какого-то, улетевшего в окно от пожара, поймать или жука. Я жука нашла во дворе — большого, черного, с рогами. Чей-то прадед был. Из сгоревших. Потом его чип переключили на живого родича. Во-вторых, платили за очищение обгоревших ячеек от пепла и мусора. Потом-то система здание восстанавливала и снова заселяла людьми, но, чтобы доставлять горы мусора к более мощным распылителям, требовались человеческие руки. В-третьих, в остовах сгоревших домов отыскивались уцелевшие вещи, которые можно продать — недорого, но все же. Чудом выживших жильцов они редко интересовали — им предоставляли новые ячейки со всем необходимым.
Мы с отцом тогда продержались!
Черный усатый наглец лениво потянулся, а затем плюхнулся на экран планшета, разом свернув все окна. Разноцветные ботинки, мигнув, исчезли.
А мне захотелось обнять кактус. Гори оно все, сегодня я полью папу, как следует! В конце концов, там, где когда-то росли эти колючки, тоже бывали дожди. Я пошла за водой в кухонный отсек. Буря отправился за мной, урча, словно увидел влюбленную кошку…
А я первый раз влюбилась в школе, в выпускном классе. Мой избранник был семейником, как и мы с отцом. И отвечал мне взаимностью. Пока не услышал, что после школы я не собираюсь перебираться в ячейку.
— А ты собираешься? — удивилась я. — У тебя же здесь родители. Целых двое!
— И что? А там — нормальная жизнь, понимаешь? Нормальная, а не в статусе изгоя! Я не хочу до конца жизни копаться в огороде и разгребать пожары…
— Пожары случаются не так часто, — зачем-то сказала я.
Вскоре он уехал. Подал заявление на получение льготы, заимел свою ячейку — и был таков.
А я поступила в университет. На почвоведа. Во-первых, специальность была настолько непопулярна, что поступить на нее не мешал даже «статус изгоя». Во-вторых, считалось, что семейникам другого и не надо.
На первом курсе я влюбилась снова. Мой новый избранник носил древнее имя Мирон и был высоким, смуглым и темноглазым. Учился на престижной специальности — программист потребительской сети. И был единственный на всем курсе, кто не кривился, завидя меня, не спешил пересесть или отвесить шуточку в мой адрес. Напротив, он улыбался мне и осаживал слишком уж ретивых шутников. Он подсказывал, когда я путалась в новом для себя мире — мире, где на каждом шагу лишь жители ячеек. С теплом ко мне относился, вот. И я подумала… подумала… Эх, дура была!
Однажды я приоткрыла затуманенные розовым туманом глаза и увидела Мирона с золотоволосой девицей в обнимку. Реально — золотоволосой. То ли выкрасила так, то ли модифицировала. Она жила в районе центральных ячеек — самом элитном районе. Да, бог мой квантовый, о чем я? Он и сам там жил.
До сих пор помню ее презрительный взгляд, когда я застыла перед ними с вытянутым лицом.
— Эй, — протяжно сказала она и сладко улыбнулась, — а эта огородница, похоже, ревнует.
— Да брось ты, она просто… — начал мой герой, но увидел мое лицо и осекся. — Извини, я на минутку, — проронил он золотоволосой.
— Слушай, крошка, — Мирон отвел меня чуть в сторону. — Ты же не думала ничего такого? Я, правда, тебя жалел, неприятно было смотреть, как все они — на тебя одну. Есть в этом что-то неприглядное. Да и ты неплохая девчонка, Амелия, хоть и не повезло тебе в жизни… Бывает. Но ты же не думала, что у нас с тобой… Я давно с Линдой на самом деле!
— Да в ячейку твою она хотела пробраться, неужели непонятно, — раздался рядом все тот же протяжный говор золотоволосой. — Такому ничтожному существу и льготы, небось, не положены. — Она вцепилась в руку Мирона мертвой хваткой, чуть подалась вперед и прошипела в лицо: — Огородница!
— Линда, я же просил…
— Да что тебе вообще до этой мыши?
Да, я — мышь. Серая тусклая мышь, которую каждый может выбросить в траву. А Мирон просто пожалел несчастную. Не более. Не слушая дальше их перепалку, я зашагала прочь.
Дома я долго смотрела на отца, так и прожившего жизнь в одиночестве, на отшибе нашего мира, зачастую едва сводившего концы с концами. Я боялась расплакаться, но все же слова дались на удивление спокойно.
— Я хочу воспользоваться льготами. Я хочу переехать в ячейку. Я хочу профессию, которая даст уверенность в завтрашнем дне.
Он молчал. Смотрел на свои ладони и молчал.
— Мы можем вместе… Льгот тогда дадут меньше, ну и пусть. Поселимся вдвоем, в простой ячейке тут неподалеку. И старые друзья будут рядом.
Он молчал.
— А если не хочешь — я устроюсь и буду помогать тебе. Ты же не сможешь до конца жизни копать огород. Ты уже не так молод. А я… Я буду звонить, папа!
Он так и не сказал ни слова против.
Я видела — он не хотел, чтобы я уходила в мир, который ему столь неприятен, но отговаривать меня не стал. Не стал и понимать.
Я от души полила кактус.
Конечно же, звонила я редко. Конечно же, общий язык находился все труднее — особенно после того, как я сообщила, что перевелась на специальность «Эксперт по рекламному ублажению потребителя». О краткосрочном романе с Мироном вообще умолчала. Однажды мой герой подошел и сказал: «Ты не мышь, ты — душистый цветок, Амелия Жасмин». Я не то чтобы поверила… Но полгода мы продержались. Расстались без сожаления. Чуть ли не с облегчением — больше не надо было скрывать героя от отца. А он такого кавалера уж точно бы не простил! Он считал, что «этот отброс ячейки» и сбил меня с пути. И в целом был прав. Но не вполне. Я же успокаивала себя тем, что моей стипендии теперь хватало на двоих. А будущей зарплаты — хватит тем более.
Да, до конца учебы на меня все еще косились с недоверием. Бывшая семейница, до сих пор общается с отцом… Есть, от чего нос воротить. Но все же не сравнить с началом первого курса.
А еще я надеялась, папа, однажды убедить тебя переехать ко мне. Да, придется перебраться в менее престижный район, ну и пусть — я уже говорила. К тому же я стала действительно хорошим «экспертом по рекламе». Если и снимут льготы, то не намного. Мы справимся. Я тебя обязательно уговорю! Нельзя же человеку до конца жизни гнуть спину на огороде…
Ты и не гнул. Умер год назад от очередного вируса, настигшего наш семейный квартал. А мне не позвонил вовремя. И я звонила редко…
Тогда у меня и появился кактус. И кот.
Я уже хотела вернуться к планшету, как вдруг — некий звук за окном. Тихий треск. И — огонь в окнах небоскреба напротив. В одном, втором, третьем… Чьи-то спальни превращались в горящие печи.