Майя постояла возле машины, разглядывая дом и окружающий пейзаж. Я осторожно прощупывал ее (уверен, что она занималась тем же). Ни следа холофабрикатного вмешательства. Представляю, чего ей это стоило — видеть собственное увядание и позволять природе брать свое. Не всем реставраторам удается избежать искушения и безропотно принимать порядок вещей. Что уж говорить о простых смертных…
Мы сошлись и поздоровались так, будто расстались неделю назад. Время — странная штука. Убивает само себя. Совсем как мои братья по разуму.
Что бы ни говорили старики с потухшими глазами и сердцами, былые привязанности до самой смерти сохраняют власть над нами, если не физическую, то хотя бы мысленную. Даже это опасно. Холофабрикатное дерьмо тоже начинается с мысли. Мелодраматических намерений со стороны Майи я пока не ощущал, но все же отчего-то напрягся. Как выяснилось чуть позже, я подозревал опасность для себя не там, где следовало.
— Неплохо устроился, — подвела она итог осмотру моих владений. Сказано без энтузиазма. Сама она была неизлечимой горожанкой, и вряд ли что-то изменилось за минувшие десятилетия, а кроме того, где еще так долго скрываться человеку, если не в человейнике. Но я согласен, что устроился неплохо. Именно поэтому мои поначалу невнятные опасения превратились в уверенность. Вскоре меня уже подташнивало от дурного предчувствия. Если она явилась сюда, значит, дела совсем плохи. Неужели мой тщательно оберегаемый мирок рухнет? Одна лишь мысль об этом причиняла мне боль — гораздо худшую, чем от призрачных недоразумений нашей с Майей молодости. Я знал, что однажды случится катастрофа, но так и не смог с этим смириться. О таком всегда думаешь одинаково: «Пожалуйста, только не сегодня. Я еще не готов». И никогда не будешь готов.
Мы двинулись по тропинке к озеру. Майя начала в своем стиле, без приготовлений:
— Один из наших перехватил обмен информацией по холосети.
Я поморщился. Альтернативная сеть, созданная холофабрикаторами, о существовании которой знали только они и реставраторы, вызывала у меня даже большее отвращение, чем интернет. Последний был помойкой, но это была наша помойка. По крайней мере, каждый знал, в чем копался, и при необходимости мог выяснить, как помойка работает. С холосетью дело обстояло хуже. Эту штуковину нельзя было уничтожить, пока оставался в живых хотя бы один из сотворивших и поддерживавших ее мерзавцев. В полном соответствии со своим негласным названием, она исчезала, как только ею переставали пользоваться, и возникала снова при возобновлении связи. Не имела ничего, на что можно было бы необратимо воздействовать. Обладала энергией в силу самого факта своего существования и только на протяжении этого эфемерного существования. В общем, темное и неуловимое нечто. Удивительно, что кто-то из реставраторов оказался настолько удачлив или терпелив, что дождался случая для перехвата. А может, холофабрикаторы обнаглели и утратили бдительность… Я давно уже находился вне большой игры. Возможно, немного отстал от чертовой «современной жизни». Но если даже здесь, в глуши, для меня находится работа, то представляю, что творится в мегаполисах. Майе явно не приходится скучать. Между тем она продолжала:
— Они объединяются. Судя по всему, готовят нечто глобальное. Проект под названием «Тьма над бездной».
— Что это значит?
— Слова из Библии.
— Я знаю. Но что подразумевается в данном случае?
— Боюсь, это надо понимать буквально. — На самом деле ни черта она не боялась. Ее голос сделался холоднее точки замерзания крови. Все та же, прежняя Майя. — Как бы там ни было, нам не мешает подготовиться к худшему.
«Нам»? Что это — рудиментарная привычка, забота о старом партнере или предложение сотрудничества?
— То есть ты хочешь сказать… — Дальнейшее мне даже произносить не хотелось, но Майя — железная женщина! — закончила за меня:
— Похоже, они нашли способ уничтожить сопротивление реальности.
Тут я вынужден немного отступить в сторону, чтобы объяснить непосвященным, на чем основана реставрация. На том, что по энергетическим причинам всякое воздействие ограничено и, следовательно, ограничены вносимые изменения. А значит, всегда можно отыграть назад. Насколько быстро и точно? Зависит от уровня и возможностей реставратора. Реальность всегда сопротивляется, любое воздействие оставляет следы — более или менее тщательно заделанные швы. Их часто не видно, но они есть. Никакое изменение не является тотальным и окончательным, в любом случае все может быть отреставрировано… если только сопротивление реальности не исчезнет. Тогда она станет уязвимой. А в следующее мгновение перестанет существовать. И весь мир сделается мечтой холофабрикатора. Комком глины в его мозгу. «Тьма над бездной»? Неплохое название для последнего акта холофабрикатного творения. В чем этим ребятам не откажешь, так это в черноватом (как сама тьма) чувстве юмора.
Я с тоской смотрел на сад, озеро, возившихся со своим потомством уток, да и на весь угасающий летний день, который стремительно ускользал от меня. Кто бы мог подумать, что именно Майя однажды принесет дурные вести. Не для того я вспоминал о ней все эти годы. И не для того сражался с сильнейшим из искушений — создать ее копию. Ту, которая ничего не будет иметь против иллюзий. Идеальную женщину. Так сказать, для личного пользования… Если честно, порой единственное, что меня останавливало, это мысль о Ницше — поставщике живых кукол для миллионеров. Даже не знаю, благодарить или проклинать ублюдка… Но от главного вопроса было не отвертеться, сколько бы я ни тянул время.
— Ну а я вам зачем понадобился?
Когда-то она знала меня слишком хорошо, и вряд ли я сильно изменился с тех пор. Ей хватило одной моей фразы и одного взгляда, чтобы понять: я и теперь не соглашусь на то, что она задумала тридцать лет назад и от чего я всегда отказывался. Излишним радикализмом я не страдал даже во времена нашей работы в паре. Уже тогда Майя вынашивала (вместо нашего ребенка) идею, к которой я испытывал инстинктивное отвращение. То, что она предлагала, в ее компании фанатиков позже называли «полным разделением». Повторяю, я был против. Считал, что с меня хватит и одной громадной психушки. Я и сейчас так считаю. Но вот что настораживало: почему она до сих пор не воплотила задуманное? А может, в поисках частностей я упустил самое важное?
Майя перевела взгляд куда-то в пространство над моей головой. Я обернулся, осознавая, что, вероятно, поддался на примитивный старый трюк. Оказалось, действительно трюк. Вот только чей?
Над кромкой дальнего леса возникла тончайшая вертикальная нить, которая блестела в лучах заходящего солнца и терялась в высоте. По ней скользило что-то вроде серебристой капсулы, отбрасывавшей радужные отражения на стайку облаков. И лишь как следует присмотревшись, можно было понять, что серебристое пятнышко на самом деле являет собой гигантскую ухмыляющуюся рожицу, обращенную к… ко всем, кто ее видел. Это было чистейшее, сверкающее глумление над потугами реставраторов. Насмешка, которая, будь она настоящей в моем понимании этого слова, обошлась бы в десяток миллиардов долларов. Короче говоря, кто-то из холофабрикаторов «подвесил» орбитальный лифт.
— Они уже близко, — сказала Майя. — Совсем скоро тебе придется позаботиться о своей безопасности. И еще кое о ком.
— Что ты имеешь в… — начал я, но она уже повернулась и быстрым шагом направилась к машине. Я почувствовал легкий намек на сожаление при очевидной неизбежности нашего прощания, но это было всего лишь повторением прошлого и не тянуло даже на фарс, а значит, не могло причинить заметную боль и пробиться сквозь старые шрамы. Ну да, очередное расставание — теперь, похоже, окончательное. Можно было с грустью констатировать, что двадцать пять лет спустя между нами ничего не изменилось, однако минувшие годы уже не имели значения на фоне угрозы потерять все и лишиться даже воспоминаний.
Я решил, что по крайней мере с Майей мы разобрались окончательно, однако я ошибся. Она открыла багажник и с удивительной для женщины ее возраста силой вытащила из него человека, связанного по рукам и ногам. Тот, по-видимому, был без сознания и рухнул на землю, как мешок. У него были завязаны глаза, а рот заклеен скотчем. Так обычно обходились с пойманными холофабрикаторами, обезвреживая их на время транспортировки и допроса, но зачем Майя привезла его сюда? Не для того же, чтобы осквернить мое озеро трупом? Этого я не позволил бы даже ей.
Я терялся в догадках ровно до тех пор, пока она не уселась в машину и не завела двигатель. Глядя на дорогу, опустила боковое стекло и сказала безразлично, словно имела к происходящему весьма отдаленное отношение:
— Решай сам, что с ним делать, папочка.
После чего резко тронулась с места, забросав лежащего пленника грязью из-под колес.
Услышанное меня не сильно поразило, хотя должно было. Я слишком стар, циничен и давно ничему не удивляюсь. Слышал много семейных историй — счастливых и не очень. Да, если Майя перестала предохраняться, «забыв» сообщить мне об этом, то вполне могла забеременеть в одну из наших последних встреч. Каковы были ее тогдашние и нынешние мотивы — другой вопрос. Вряд ли она стала бы приписывать мне отцовство, не имея в этом полной уверенности. А кроме того, раньше я знавал за ней крайне неудобную для окружающих особенность: она никогда не лгала. Даже в мелочах. Даже во спасение.
В общем, я почти не сомневался, что лежащий на дороге полумертвый холофабрикатор — мой двадцатипятилетний сын. Не лучшие обстоятельства для первой встречи, да и для любой по счету. Немного позже, когда я увидел его лицо без повязки и скотча, остаточные сомнения рассеялись — он так смахивал на папочку, что становилось тошно; я будто встретился с собой молодым, в возрасте глупостей и ошибок, за которые платишь и в которых раскаиваешься всю оставшуюся жизнь. Но исправить уже ничего нельзя, иначе чего бы стоило раскаяние…
То, что Майя отдала мне его, свидетельствовало о самом худшем выборе, который, по-видимому, сделала для себя. Накануне того, что надвигалось («Тьма над бездной»?), и последней схватки она не надеялась уцелеть. Тогда на что надеяться мне? Уж конечно, не на то, что удастся отсидеться в тихом деревенском уголке, который чудом не смоет цунами тотального холофабрикатного передела.