«Это ты, ты, ты!!!» — выл встречный ветер, бросая в лобовое стекло ледяную крупу. Кошкин закрыл глаза. «Не случись несчастья с Гинзбургом, не провалился бы танк. Семен Александрович, наверное, нашел бы выход».
Кошкин старался понять, на каком этапе проектирования допущена ошибка, нет, не ошибка, просчет. Увеличивать броню до шестидесяти миллиметров на среднем танке нельзя.
«Как я мог обещать «сто одиннадцатый» к армейским испытаниям? — проклинал он себя. — Обещал — и провалился!»
Кошкину теперь казалось, что все, чем занимался он, став начальником КБ, было самообманом, цепью заблуждений, оплошностей, просчетов. Ему стало жутко — ощущение такое, словно в кавалерийской атаке он выбит из седла и конь бешеным галопом несет его вниз головой по каменистому нолю.
Ждал в Москве вторую неделю — нарком не вызывал. Михаил Ильич выехал из Ленинграда без звонка, не спросив разрешения у Серго, и в наркомате его не застал. Помощник наркома посоветовал написать докладную записку о причинах прекращения испытаний «сто одиннадцатого».
— Вернется нарком, пригласит, наверное. Лучше из гостиницы не отлучаться.
И Михаил Ильич не то что на улицу — спуститься поесть себе не разрешал. Пробежит коридором до буфета на своем этаже, возьмет что-нибудь в номер и опять меряет его шагами — пять в длину, три в ширину. И все анализировал, обдумывал, перепроверял в памяти сделанное за этот год, когда вопреки здравому смыслу его назначили начальником КБ.
Каждый час тех семи недель после разговора с наркомом и обещания представить на армейские испытания «сто одиннадцатый», каждый час он безжалостно требовал от себя, от людей в КБ отдать мысли, силы, время — все сполна отдать трем экспериментальным машинам. «Не исключено, что кое-кто из конструкторов предчувствовал провал, но не сказал ни слова. Боялись, наверное, что даже намек на неудачу навлечет на них подозрение, а то и прямое обвинение во вредительстве. Может быть, я сам породил скрытность у людей, боязнь сказать правду в глаза?»
Не вытерпев томительного ожидания, Кошкин однажды все же позволил себе походить по улице. Он поднимался вверх по Тверской, не отрывая глаз от скрипящей под ботинками пороши, — так и мерещилось, что идущие навстречу люди замедляют возле него шаг, подсознательно чувствуя в нем тяжко повинного перед ними…
Веселый снежок, морозный воздух не в состоянии были освежить голову, освободить ее от одних и тех же трудных, неотвязных дум.
Вечерами Кошкин, не зажигая света, подолгу стоял у окна, глядел на Красную площадь. Вся жизнь, начиная с того мгновения, когда он, одиннадцатилетний, ступил на эту площадь, была незримо связана с ней. В семнадцатом году прижимался к брусчатке, подползая к Спасской башне, где засели юнкера. Сюда приезжал с Южного и Архангельского фронтов. Когда учился в Москве, часто приходил слушать бой курантов, а потом, заезжая из Вятки и Ленинграда, не раз стоял с обнаженной головой перед Мавзолеем!
Ночью он вышел из гостиницы на безлюдную Красную площадь. Тысячеголосо ревела метель, неся тучи снега от Василия Блаженного к Историческому музею. И словно этот снег, метались, сталкивались мысли. «За свое ли дело взялся, Кошкин? Какой ты начальник КБ, если не сумел вовремя обнаружить просчеты в конструкции, не углядел малый запас прочности важных узлов и механизмов, особенно ходовой части?..»
Когда он поравнялся со Спасской башней, часы начали отбивать двенадцать. За последним ударом последовала знакомая пауза, и над Красной площадью, одолевая вой и свист метели, возник и поплыл «Интернационал». В эти минуты Кошкин сказал себе: «Ты не имеешь права поддаваться отчаянию… Не получилась эта машина — получится другая».
Он не спал вторые сутки. Все время думал о танке, рисовал в блокноте схемы узлов, снова и снова перепроверял расчеты, и постепенно стали вырисовываться новые решения конструкции. Они и раньше прорезались на мгновения, но таяли в неуверенности, в текучке дел, а сейчас приобретали реальные очертания.
В этом повороте от изматывающего самобичевания к поискам Кошкину неожиданно помог справочник Хейгля «Танки».
Он приобрел справочник незадолго перед выездом в Москву и успел только полистать. Теперь, в гостинице, прочитал четыреста страниц убористого текста, не отрываясь, подолгу вглядываясь в каждую из многочисленных фотографий.
В справочнике особых открытий не было — Кошкин давно изучил все доступные книги о танкостроении зарубежных государств. Читал и два первых издания Хейгля. Но третье, мюнхенское, переведенное весной этого года в Москве, отличалось от прежних широким разбором новых бронированных машин не только в старых танкостроительных державах, но и в молодых — Швеции, Японии, Польше, Чехословакии. Лишь о Германии в последнем выпуске не было ни слова.
Уже при чтении начальных глав Кошкин догадался об уловке издателей.
Хейгль умер в тридцатом году — имя его использовали для рекламы. Разнообразный по национальности состав авторов — американец, швед, австриец и немец — понадобился, чтобы, придав справочнику, казалось бы, «универсальный» характер, оставить в тени бронетанковое вооружение вермахта. Советское издательство в этом плане кое-что исправило, поместив примечания переводчика о немецком танкостроении и несколько фотографий полугусеничных тягачей, трехосных бронеавтомобилей и танков вермахта. Именно эти снимки вызвали у Кошкина наибольший интерес.
…Танки-разведчики на параде по случаю фашистского съезда в Нюрнберге. Некоторые — крупным планом. Своеобразная конструкция гусениц и особенно необычные контуры машинного отделения заставляли Кошкина много раз возвращаться к снимкам.
Машинное отделение было ниже, чем у всех других танков. «Не установлены ли на них дизели?»
Он перечитывал страницы, где говорилось о двигателях. По справочнику получалось, что всюду на танки ставятся стандартные автомобильные и авиационные моторы. Вероятно, дешевизна производства, возможность без дополнительных затрат на перестройку выпускать их в любом количестве сделали промышленников сторонниками бензиновых моторов. Но конструкторы и военные?.. Не могут же они не знать, не учитывать новых веяний и обстоятельств. Автомобильные моторы слабы для средних танков. Авиационные посильнее, но хрупки и легко воспламенимы, и это должно бы восстановить против них танкистов любой армии. Не скрывают ли немцы своих танков именно из-за дизелей? Крупп выпускает любые моторы, в их числе и дизельные. Если они уже вытесняют бензиновые на тяжелых грузовиках, то можно предположить, что дизели монтируются и на средних танках весом шестнадцать — двадцать тонн. «Иметь бы мощный дизель для «сто одиннадцатого», может, и не провалились бы…»
Как ни больно было ворошить историю «сто одиннадцатого», Михаил Ильич возвращался к ней снова и снова и в конце концов окончательно утвердился в мысли, что время и силы затрачены не зря — пусть позже немного, но противоснарядная броня на танках будет! Через год, два, может быть, и раньше появится, наверно, более тонкая, но более крепкая и вязкая броня, чем эта. Не одни ижорцы ищут. И Бардин, и такие, как Алексей Горнов! И пушка подходящая для такого танка, возможно, уже проектируется — люди не спят, работают. Знать бы их, соединить бы с ними свои усилия!
Поздним вечером в гостинице появился директор опытного завода. Рассказал, что его вызвал телеграммой нарком и больше часа расспрашивал о «сто одиннадцатом». Узнав, что Серго возвратился в Москву и что в эти минуты он консультируется с танкостроителями других заводов, Кошкин решил, что не работать ему больше за чертежной доской. Товарищ Серго ему доверял и… ошибся.
Его охватило чувство непоправимости.
Снежный танк
Почти всю ночь на выходной гостиница гудела: шаркали и топали в коридоре, отбивали чечетку в номере над головой. Кошкин не мог ни сосредоточиться над расчетами, ни заснуть.
Близко к рассвету прикорнул на кушетке.
Его разбудил настойчивый стук в дверь.
Человек, которому он открыл, нетерпеливо переступил порог.
— Кошкин Михаил Ильич?
— Да.
Незнакомец расстегнул две верхние пуговицы длинного кожаного пальто, извлек из внутреннего кармана конверт:
— Вам. И прошу спуститься вниз. Жду вас в машине.
На бланке народного комиссара тяжелой промышленности — наклонный, размашистый почерк Серго.
«Уважаемый Михаил Ильич!
Познакомился с докладной запиской. Обсуждал ее с танкостроителями и военными товарищами.
Одни считают ваши доводы убедительными. Другие их отвергают.
Надо поговорить.
Понедельник и вторник крайне перегружены.
Прошу приехать на дачу. Доверьтесь моему Волчку».
Возле главного подъезда гостиницы «Москва» Михаила Ильича ожидал «кадиллак» — длинный лимузин с серебряным журавлем на капоте. Водитель раскрыл дверцу, показал на сиденье рядом с собой.
Улицы и площади, окружающие гостиницу, были еще в сугробах — не успевали убирать. Но накануне метель утихла, будто призывая Кошкина унять метельную сумятицу в душе.
— Как вас звать-величать?
— Николай Иванович.
— Волчок ваша фамилия?
— Нет, товарищ Серго так окрестил.
Достаточно было понаблюдать, как шофер ловко объезжает сугробы и автомобили, чтобы догадаться, почему Серго так называет шофера.
Видимо, Красная площадь навеяла воспоминания: шофер рассказал, что возил Свердлова, Калинина, а однажды сменил заболевшего Гиля и целый день был с Лениным.
У шлагбаума, на выезде из города, шофер притормозил — скопилось много машин.
— Второй десяток лет работаю с товарищем Серго, но чтобы обидел словом!.. Было однажды, секретарь перепутал время вызова машины, и я опоздал в Сосновку на полчаса. Вижу: нарком нервничает. Ну, думаю, пропал… А он, заметив, как я перетрухнул, сказал только: «Нехорошо… Заседание ЦК…» «Постараюсь, Григорий Константинович», — говорю и как рванул! Двенадцать километров от Сосновки до этой окраины пролетел пулей, но вот как ухитрился промчаться кривобокими улицами с милицией на перекрестках — не понимаю. И доставил… секунда в секунду, через семнадцать минут по наркомовским часам.