Слово «парализовать» Гудериану хотелось бы заменить более точным и определенным: «сокрушить». Протаранить броневым острием своих танковых корпусов уральский промышленный край!
А в остальном план «Барбаросса» его удовлетворял полностью.
Единоборство
Такое и присниться никому не могло — на заводе появился немецкий танк!
Да не какой-нибудь устаревший, а Т-3, который впервые участвовал в войне против Польши, а в мае сорокового с авангардными полками Гудериана пересек за двенадцать дней Бельгию, Францию и дошел до Ла-Манша.
Удивительная весть облетела цехи, притянула множество людей к внутризаводскому железнодорожному тупику.
— Вэлыка до нэба, та дурна як трэба! — съязвил пожилой рабочий, насмешливо поглядывая, как машина с куцым стволом 37-миллиметровой пушки и крестами на башне и корпусе загудела на высокой платформе и начала сползать по бревенчатому скату на землю.
— На кой ляд притащился?
— Гитлер, наверно, подкинул…
Разговоры погасли, когда Мальгин повел чужестранца к экспериментальному цеху, где его дожидалась группа конструкторов-исследователей с Морозовым во главе.
На просторном, хорошо освещенном участке Т-3 взвесили, раздели, разули, и когда к вечеру к нему наведался Василий Фомич Захаров, башня с пушкой находилась отдельно на стенде, а танк без гусениц и верхнего листа выставил на обзор всю свою начинку.
Опытным глазом Захаров заметил, что рабочие, разбиравшие машину, поснимали с внутренних стенок корпуса и башни стружку, — видно, главный конструктор направил ее в заводскую лабораторию определить процент легирующих элементов в немецкой броне — кремния, марганца, никеля и хрома, от которых зависит крепость и вязкость.
Морозов, облачившись в рабочий комбинезон, закатав выше локтей рукава, колдовал над механизмом планетарной передачи, маленькой модели солнечной системы. Он ее вращал то в заторможенном, то в освобожденном венце, наблюдая неотрывно за движением центральной шестерни.
— Вижу, нравится тебе, — наклонился к Морозову Захаров.
— Умеют немцы облизывать каждый зубчик! — Слово «облизывать» Морозов явно адресовал не только планетарной передаче, но и другим блестяще обработанным механизмам. — Можно как в зеркале себя увидеть, Василь Фомич.
С тем же уважением к чужому труду, что и Морозов, Захаров перекладывал с ладони на ладонь мелкие детали разобранных механизмов, любуясь подгонкой их друг к другу, чистотой отделки и прикидывая, в чем они лучше, а в чем хуже наших.
— Мы тоже не лыком шиты, Сан Саныч, и мы бы сумели, как немцы, — рассуждал Захаров. — Порой во как хотелось блеска в «тридцатьчетверке», а Михаил Ильич, сам знаешь, требовал: «Проще да надежней». И верно требовал — денег, материалов, хороших мастеров у нас пока в обрез…
«Пожалуй, скорость у нее хорошая, — думал тем временем Морозов. — Вес на семь тонн меньше, чем у «тридцатьчетверки». Может быть, это их выигрыш и наш просчет? Ведь каждый лишний килограмм — потеря в скорости, маневренности, бо́льшая вероятность поражения танка. Из этого, конечно, исходили проектировщики машины. И они в этом преуспели. Броня тридцать миллиметров — неплохо для среднего танка, если броня добротная. Но вооружение!..»
Короткая 37-миллиметровая пушка — это с первой минуты не вызывало сомнений — окажется куда слабее той, что поставили на «тридцатьчетверке». Длинная, с большой начальной скоростью снаряда, грабинская пушка, безусловно, обставит крупповскую по всем статьям. Нет ли тут каверзы? Не монтирует ли Крупп на других машинах этой марки орудия большего калибра — диаметр-то башни позволяет ставить мощную пушку.
— Ты меня не слушаешь, Сан Саныч, — упрекнул конструктора Захаров.
— Простите, Василь Фомич… Задумался. Механизм управления Т-3 привлекает; наш простоват.
— Наш будет в выигрыше таким, как есть. Гляди, — Захаров протянул руку к рычагам, потом к бортовым фрикционам и тормозным устройствам, — гляди, как перемудрили! Чтобы сделать такой механизм управления, нам нужно было бы построить целый завод. А это сегодня для нас не просто роскошь — преступление. Ты и Михаил Ильич выкручивали себе мозги, чтобы малыми средствами дать отличный танк, да чтобы был проще, иначе его не освоили бы за два года.
Морозов улыбнулся:
— Получается, от бедности мы богаты…
— При чем бедность? Экономия не жадность. Разве государство не вложило кучу денег в танковый дизель? Сколько бились-то над ним!
— Не спорю. Просто пытаюсь кое-что осмыслить… Немцы располагают большим выбором разнообразных танковых узлов и механизмов — это ясно. Фирмы способны удовлетворить чуть ли не все желания конструкторов, все потребности сборочных заводов. А мы? Выбивали кое-что со стороны, а больше все делали у себя — и корпус, и башню, и ходовую часть, и даже мотор. Слушал я одного товарища, ездившего в Германию, и зависть брала, до чего велик у них ассортимент разнообразных двигателей. Их производит и концерн Круппа, и добрый десяток больших и малых фирм. Какой ни задумаешь поставить мотор на танк — фирмы немедленно исполнят заказ, только бери и монтируй!
— Если это не расходится с выгодой разных Круппов, — вставил Захаров.
— Возможно… Зато есть где и есть что выбирать конструкторам и сборочным заводам, не то что нам. Кому мы могли заказать компактный, мощный танковый дизель? Только самим себе. Мы находились в неравном, в худшем положении, чем танкостроительные фирмы Запада. Отчего же, Василь Фомич, наша «тридцатьчетверка» — осмеливаюсь уже сейчас так думать — лучше, сильнее, чем Т-3? Не оттого ли, что ограниченность выбора и материальных средств заставила наш мозг живее пошевеливаться, целеустремленней работать, что сама безвыходность указала нам выход!
И неожиданно для Захарова и для самого себя рассмеялся:
— Если хотите, Василий Фомич, мое выдвижение ведь тоже не от богатства…
Сразу же после похорон Михаила Ильича несколько работников завода, так же как это было в конце тридцать шестого года, предложили кандидатуру Степаря на должность главного конструктора. «Степарь — превосходный организатор, не это ли было сильнейшим качеством Михаила Ильича? — рассуждали они. — Конечно, Морозов — талантливый конструктор, но у него нет высшего образования, кто утвердит на такой пост техника, да к тому же беспартийного?» Но к удивлению сторонников Степаря, не его, а Морозова утвердил нарком главным конструктором. И решающим соображением была рекомендация Михаила Ильича при последней встрече с наркомом в Москве.
Речь шла тогда о человеке, которого можно было бы послать с Южного завода на старейший волжский, где намечалось в ближайшее время наладить производство «тридцатьчетверок» по чертежам южан и с их помощью.
— Мне хотелось бы, Михаил Ильич, услышать вашу кандидатуру, — сказал Малышев.
Кошкин стал покусывать губу.
— Волнуетесь?
— Да, — признался Кошкин. — Потому волнуюсь, что Морозова отпустить не хочу, а назвать обязан только его. Другого человека на такую работу я на Южном заводе не вижу.
По внутризаводскому шоссе, очищенному от снега и ночью схваченному коркой льда, грохотала «тридцатьчетверка». За ней, уступом влево, — Т-3.
Ветер срывал с сугробов на обочинах белые песчинки, кидал их пригоршнями в лица людей, шедших на утреннюю смену. Рабочие не обращали внимания на уколы — останавливались, глядели, как «тридцатьчетверка» обставляет чужестранца.
Если бы хозяева Т-3 представили себе, какой окажется их хваленая машина по сравнению с неизвестной им советской, разве продали бы ее нашим представителям?!
Сколько раз Кошкин, Морозов и другие конструкторы и рабочие пытались представить себе «тридцатьчетверку» в единоборстве с какой-нибудь из новинок танкостроительных держав. И вот она, разрекламированная и воевавшая недавно успешнее других немецкая машина. Корпус с прямыми бортами. Башня с дверцей в боковой стенке и коротким отростком, похожим больше на пулеметный ствол, чем на пушечный…
Пока двигались по ровному, без подъемов и спусков, отрезку пути, обе машины показывали одинаково высокую скорость. Но только шоссе пошло на незначительный подъем, как обнаружилась слабость Т-3.
«Тридцатьчетверка» будто не ощутила ни подъема, ни плотного и скользкого льда. Пятисотсильный дизельный мотор, полуметровой ширины мелкозвенчатые гусеничные ленты перенесли танк через холм без напряжения, плавно, с прежней скоростью и без сбоя. А Т-3 опозорился у самого подъема. Едва задрал немного лоб, как узкие гусеницы потеряли сцепление с грунтом, а бензиновый мотор, менее мощный, чем дизель, оказался не в силах сдержать танк — он стал сползать.
— Споткнулся на первой кочке, бедолага!
— Осрамился немец… — неслись справа и слева голоса тех, кто с близкого расстояния наблюдал, как Т-3 не сумел и со второй, и с третьей попытки одолеть пустяковый подъем.
Управлял им Игорь Мальгин; Морозов, поручив ему вождение, попросил, если удастся, обставить «тридцатьчетверку» хотя бы в пути на танкодром или на полосе препятствий.
Испытатель, сидевший за рычагами Т-34, — постарше и годами, и опытом — рванул со старта первым. Игорь отстал. В пути до злосчастного холма ему удалось уменьшить разрыв до нескольких метров, и он надеялся обойти соперника на хорошо знакомом подъеме. И вдруг на плёвой горке Т-3 оскандалился. Сидевший сбоку от Игоря Морозов по надрывному гулу мотора, скрипу соскальзывающих узких гусениц отчетливо представил себе причину и следствие. И думал он в эти минуты не о том, что надо бы вызывать Вирозуба с умчавшейся вперед «тридцатьчетверкой», чтобы втащила Т-3 на холм, а о немецких конструкторах… Не так уж сложно сделать гусеницу шире — значит, немцы считают это лишним. Прошли же чуть ли не церемониальным маршем на таких узких гусеницах Люксембург, Бельгию, Францию. По отличным дорогам шли, в солнечный май и июнь. Надеются, наверно, Гитлер и его генштаб, что и дальше оправдается их магистральная тактика, марши по асфальту, зачем же менять гусеницы и ставить посильнее двигатели, если и эти ведут к победам…