Взберутся танкисты Жезлова с дозорными пограничниками на ближние к реке деревья и невооруженным глазом видят нищие польские деревни, клочки посевов, похожие на лоскутные одеяла, гитлеровцев на мотоциклах, угоняющих людей и деревенский скот. Куда, зачем?..
В июне деревни, ближние к западному берегу, замерли — ни людей, ни скота, ни петушиного крика, ни собачьего лая. Змеиная тишина.
— Неспроста это, — сказал Жезлов Игорю.
Они приехали на заставу ночью и с пограничниками вышли на опушку дубравы, упершейся в реку.
Там, на западе, слышался отдаленный басовый гул. Это могли быть танки или гусеничные артиллерийские тягачи. Приглушенный лесами и расстоянием, воровато ползущий через границу гул наполнил Игоря предчувствием накатывающейся грозы.
— Напоминает Гвадалахару, — проговорил он. И признался: — Запутался я, Фрол Петрович. Читаю в сообщении ТАСС, что Германия не намерена нападать на нас, а вижу самолеты с крестами, слышу гул, не иначе как танковый…
Жезлов промолчал. Сообщение ТАСС от 14 июня казалось ему дипломатическим зондажем, проверкой ближайших намерений фашистской Германии. Жезлов предполагал, что Берлин не оставит без ответа такое заявление Москвы, но Берлин молчал уже несколько дней, и это не могло не насторожить командиров частей приграничного округа. К сожалению, насторожились не все. Иные поняли сообщение ТАСС буквально, не уловив за ним тревоги…
Как раз в те дни Жезлов сообщил начальнику штаба дивизии, что механики-водители первой группы не явились из полков для обучения, и просил воздействовать на командиров. «К чему спешка, товарищ полковник? — заметил молодой начальник штаба. — Занятия сверх программы, могут и обождать…» И получилось, что Мальгин сумел провести краткий курс вождения Т-34 только с танкистами Жезлова.
Первый бой «тридцатьчетверок»
Самая продолжительная по светлому времени суббота оказалась на редкость счастливой для Власа Никитича Мальгина. В пролете сборочного цеха, где он третий год работал старшим мастером, завершились испытания небывалого по мощности пресса в двенадцать тысяч тонн.
Давно ли заказчики во весь голое и на всю страну благодарили Уралмаш за восьмисоттонный пресс Уралвагонзаводу, тысячный — судоверфи, трехтысячный — заводу «Каучук». А тут принят с оценкой «отлично» пресс-богатырь для производства специальной фанеры, необходимой и гражданскому, и военному самолетостроению, — как не гордиться сборщикам и их старшему мастеру Мальгину!
В приподнятом настроении шагал домой Влас Никитич, не ведая, что ждет его в этот день еще одна радость. Едва успел он дотронуться до кнопки звонка, как дверь распахнулась и Дарья Дмитриевна торжествующе помахала перед мужем только что полученным письмом:
— Игорек прислал!
Скинув рабочие ботинки под вешалку и забыв надеть шлепанцы, Влас Никитич побежал в одних носках в комнату.
Такого подробного письма от племянника не бывало за все годы после его ухода в армию. Вначале коротко, но часто писал: «Служба идет хорошо». Потом пропал. Если бы Галя не сообщила, что он в правительственной командировке и оттуда писать не может, Влас Никитич и Дарья Дмитриевна, наверно, уже оплакивали бы Игоря. Через два года — радость в почтовом конверте: жив, возвратился из неизвестности, работает на заводе испытателем. Какой завод, что испытывает — туман: видать, засекреченный. И после не больно баловал весточками. Открытки к праздникам присылал — и на том спасибо.
А тут шесть листов. Пишет, что они с Галей собираются в июле в Днепродзержинск, где живут ее мать, бабушка, братья, и Галя, зная, что Влас Никитич и Дарья Дмитриевна заменили Игорю отца и мать, приглашает их — а если возможно, и детей, и внуков их — приехать и познакомиться с ее семьей: «Примут, приветят, как самых дорогих людей».
А в розовом конверте, что в большом упрятался, — подарок бесценный — фотография. Он — ни дать ни взять Илья Муромец. Она — тонкая, хрупкая, как статуэтка.
— Раскрасавица! — не нарадуется Дарья Дмитриевна. — И так хорошо смотрит на Игоречка. Любит, конечно, любит, да и как такого красного молодца не любить… Поедем, Влас? Отпуск как раз у тебя. И за ребят похлопочешь, чтоб вместе всем дали.
— А как же Оленьку?..
Двух сыновей, двух дочерей вырастили Влас Никитич и Дарья Дмитриевна. Все работящие, послушные, ласковые. Соберутся дети и внуки у стариков — вместе с ними четырнадцать, — запляшут, запоют, далеко слыхать. И соседи дурного слова не скажут, лишь уважительно произнесут фамилию: Маль-ги-ны. И старшую дочь, Надюшу, продолжают, как в девичестве, звать по отцу, а вот к младшей, Ольге, совсем недавно вышедшей замуж, накрепко пристала фамилия Федорова. Как же, Анатолий — знаменитость с комсомольской юности, а сейчас — начальник сборочного цеха, неудобно девичьей фамилией жену его называть.
Не прошло и часа, как сыновья, дочери и старший зять, технолог Декабрев, явились к родителям на семейный совет: что ответить Игорю?
Гудела квартира. Прикидывали, на кого оставить самых маленьких.
— На меня, конечно! — настаивала Ольга, забравшаяся на диван и руками прикрывшая свой на седьмом месяце беременности живот.
К Ольге подсел Декабрев:
— Нет, Оленька. Лучше мне остаться, к моим двум еще четырех — справлюсь, моя мать днем за детьми присмотрит, я — вечером.
— Да справимся без тебя, не бойся. Поезжай! Это как раз по пути в Ялту! Пора тебе подлечить легкие.
Хотя и вытянулся немного за восемь лет Декабрев да из слесаря сделался технологом механического цеха, дипломированным инженером, в семье и среди заводских друзей его все еще называли Васей-маленьким, как в тридцать третьем, когда он с Толей Федоровым собирал первую на Уралмаше машину — пушку Брозиуса.
А вот он и сам, Толя Федоров, ныне Анатолий Иванович, начальник сборки. Присел на стул, послушал семейный спор и голос подал:
— Чего спорить, если с отпусками еще нет ясности! В понедельник выясним, кого могут отпустить в июле, — тогда и решать будем.
— Так оно, — кивнул Влас Никитич, — Но между собой-то зараньше надо наметиться. А послезавтра уточним.
— Давайте-ка, спорщики, к столу. — Дарья Дмитриевна внесла из кухни самовар.
Они пили чай, шутили, смеялись, а до первого боя оставалась всего одна рабочая смена…
В блиндаже Жезлова радист непрерывно и безуспешно вызывал штаб дивизии. В аппарате завывало, посвистывало, булькало. Временами в мешанину звуков врывалась высокомерная, четкая, как барабанный бой, немецкая речь. Было десять утра — шел седьмой час войны. Радист дергался от бессилия изгнать ненавистную речь и повторял охрипшим голосом свои позывные: «Орел»… Я — «Кукушка». Как меня слышите? Прием…»
Восстановить телефонную связь с дивизией оказалось невозможным: диверсанты ночью свалили столбы навесной линии и добрались до кабельной. Танк, направленный на поиски штаба дивизии, наткнулся на уходящих на восток жителей: городок, где находился штаб, на рассвете занял авиадесант немцев. На обратном пути экипаж подобрал в лесу раненого лейтенанта из соседнего полка, тоже лишенного связи с дивизией. Лейтенант на мотоцикле добирался к Жезлову за помощью — его полк немцы застали врасплох.
Жезлову не нужно было спрашивать лейтенанта, почему так произошло. Он знал: там, в соседнем полку, как раз в последние дни затеяли текущий ремонт семнадцати БТ и Т-26. Пока дежурные подняли командиров по боевой тревоге, пока те под бомбежкой бежали четыре километра из местечка, где они жили, лесом к своим подразделениям, к полку уже подходили немецкие танки.
Здесь, на участке Жезлова, немцы тоже попытались на рассвете сунуться, но сразу же отошли, наткнувшись на прочную оборону: Жезлов после первой же сброшенной бомбы поднял тревогу и вывел танки на боевые позиции. Хорошо, что командиры никуда в последнее время не отлучались, жили тут же, в лесу, рядом с экипажами. А устаревшие, изношенные машины — они были и у Жезлова до прибытия эшелона «тридцатьчетверок» — ремонтировались еще зимой по строгому графику очередности, и все они, не говоря уже о новеньких Т-34, находились в боевой готовности номер один, с боевыми снарядами в нишах корпусов.
Время шло, и надо было что-то предпринимать. Отсутствие связи с командованием в течение почти семи часов давало право Жезлову принять самостоятельное решение. Но какое? С минуты на минуту можно было ждать новой немецкой атаки. А там, в нескольких километрах к югу, истекал кровью окруженный полк…
— Вызовите командира второй роты! — приказал Жезлов адъютанту.
Тот выбежал из блиндажа.
— Разрешите со второй, товарищ полковник! — попросил Игорь. — Механиком-водителем…
— Послал бы тебя, но телеграмма!
Телеграмма… Игорь даже забыл о ней.
В субботу днем нарочный из штаба дивизии доставил в полк копию телеграммы директора Южного завода на имя командующего округом Павлова и приказ генерала обеспечить вылет Мальгина с гродненского аэродрома не позднее 22 июня. «Что за спешка? Не заболела ли Галя?..» — беспокоился Игорь, не находя другой причины для срочного вызова.
До захода солнца Игорь находился с механиками на танкодроме. Распрощался с ними, когда ответил на все вопросы, дал последние советы. Оставалось утром надеть гражданский костюм вместо военного обмундирования, которое ему выдали в полку, и — на аэродром. Фрол Петрович хотел проводить его до Гродно — выходной день обещал быть не очень загруженным у полковника.
И вот он — «выходной»…
— Не откажите, товарищ полковник! Я же военнообязанный, старшина запаса.
— Драться приспичило, мало тебе Испании! Сообрази: от того, сколько твой завод будет давать «тридцатьчетверок», сейчас зависит слишком многое.
— Без одного испытателя завод не уменьшит выпуска танков. Там есть кому заменить меня.
Жезлов не мог не выполнить приказания командующего, но и расставаться с Игорем не хотел. И тот это чувствовал.
— Отпустите, товарищ полковник, на одно это задание, до вечера. Как я посмотрю в глаза людям на заводе, если не испытаю «тридцатьчетверку» в бою?!