грех. Только никака ведунья не подскажет как тут быть если и ты замужем и у него семеро по лавкам. Так мы и встречалис бог знат где почитай два раза в году на Пасху да на Рождество, вот и нет ничево, а ты так ничево и не знал я вить была как мышь запечная ни словца ни сбрякнула. А ты тогды начал попивать всяки дружки набежали в холодильнике то и дело прятал чево выпить я ругалас а ты все кричал: што ругаишса, глянь на сибя в зерькало, кака красавица при таком-та муже стыд ругатса. Не вдомек тибе было Васенька, што не от тибя я така была а от другой любви. Прости мне Христа ради хоть это и не грех. Думаю так што не сложилос у нас с тобой што-та и права была Ульяна дмитревна прости што много пишу расписалас расквохталас старуха, не остановить.
Зачем все это написала, не знаю штобы легше стало на серце все жа помирать скоро я платочек сибе белый и чистое белье все приготовила на случай все лежит в комоде. Жду тибя из больницы как можно скорее поскрипим еще небо покоптим. Я тибе послала с люськой лимонов она из Москвы привезла каки-та витамины в них еще яблоков овсяного печенья и не кури много сильно прошу тибя, поживи еще на белом свете. Я чуствую сибя хорошо, нога сильно болит пью лекарство Люська привезла бруфен. Ну вот Васяточка мой што это на меня нашло сама не знаю, отправлю с Люськой все равно а то порву а тут вроде как исповеть вить каятса тожа уметь надо мы этово ни умеем ни кто. Целую тибя свет мой на множество лет и обнимаю крепко. Доктору Вере Васильевне кланяйса она просто аньгел, ее бог послал. От Ивана Митрофаныча поклон и он тибя ждет не дождетса на рыбалку карасей таскать с лапоть.
Твоя жена Серафима Антоновна»
…Письмо нашли в залатанной авоське,
Где золотели толстые лимоны,
Овсяное печенье раскрошилось.
И смертное белье нашли в комоде,
Как указала. Лишь не отыскали
Отглаженного белого платка,
О коем — лишь одна скупая строчка
Во исповеди щедрой и великой.
Так устала… Так вымоталась, что хоть плачь…
Дай, Господи, сил…
В недрах сумки копеешный сохнет калач.
Чай горький остыл.
Здесь, где узкая шпрота на блюде лежит,
Как нож золотой, —
Сознаешь, что стала веселая жизнь —
Угрюмой, простой.
В этом городе, где за морозом реклам —
Толпа, будто в храм, —
Что останется бабам, заезженным — нам,
Исплаканным — нам?..
Эта тусклая джезва?!.. И брызнувший душ…
Полотенце — ко рту…
И текущая грязью французская тушь —
Обмануть красоту…
И неверный, летяще отчаянный бег
В спальню… Космос трюмо —
И одежда слетает, как горестный снег,
Как счастье само…
И во мраке зеркал — мой накрашенный рот:
Сей воздух вдохнуть
И подземный пятак из кармана падет —
Оплачен мой путь.
И на бархате платья темнеющий пот
Оттенит зябкий страх
Плеч худых — и, как солнечный купол, живот
В белых шрамах-лучах…
И когда просверкнет беззащитная грудь,
Сожмется кулак, —
Я шепну: полюби меня кто-нибудь!
Это — просто же так…
Пока грузы таскаю, пока не хриплю,
Отжимаю белье,
Пока я, перед зеркалом плача,
люблю
Лишь Время свое.
…Что мне делать с пронзительным зреньем моим?
Даже доски гробов,
Даже тот сигаретный, тот зэковский дым
Излучают любовь.
Я под лампой подъездной такое письмо
Пью глазами взахлеб,
Что кладется судьбы ледяное клеймо
На горячий мой лоб.
Этот почерк убогий. Тетрадный листок.
Цифирь: лагерный шифр.
И пятнадцатилетний — убийственный — срок.
Хорошо еще — жив.
Я впиваюсь глазами: держись, человек!
Беспредел будет — там…
Ты о чем же мне пишешь, товарищ мой зэк,
Брат ты мой по судьбам?
Что мы, сытенькие, что мы знаем о вас?!
Что вы пьете — чифир?
Что вас бьют и под дых, и особо — меж глаз,
Чтоб туманился мир?
Что — воловья работа и песья еда?
Что — мороз в зонах лют?
Что от нечеловечьего, злого труда
В тридцать — кости гниют?..
Брат мой зэк, я читаю каракули строк
И от боли реву:
«Отсидел почти весь присужденный мне срок.
Удивлен, что живу.
Был женат. Дочь не видел. Давно развели.
Что и кто меня ждет?
Ну вот выйду. И что? И куда — без любви?
Без нее — всяк помрет.
Познакомимся, Лена! Читал я Ваш стих,
Где у зеркала Вы
Все горюете — нету родных, дорогих,
Нет как нету — любви!
Может, мы друг для друга и будем судьба?..
Познакомимся, а?..
Вы не думайте плохо: вот зэк, голытьба!..
Изболелась душа.
Вот мечтаю, что выйду, и свидимся мы!
Будем делать дела…
И не будет паршивой сибирской зимы,
Что мне почки сожгла…
Ну, а если ошибка, не в ту постучал
Задубелую дверь, —
Извините, что это письмо написал,
До свиданья теперь…»
Братец, как же?.. Сжимаю я в хруст кулаки,
Закусивши губу —
От пятнадцатилетней барачной тоски,
Что тащить на горбу…
Ты зачем мне все индексы вывел свои?!
Ждешь ответа небось?!
Ждешь нежнейшей, желаннейшей женской любви,
Ты, чей хлеб — мат и злость?!
Брат мой! Что же тебе я в ответ напишу?
Что другого люблю?
Что другому молюсь, на другого дышу,
Хлеб с ним, душу делю?!
И представлю, как ты получаешь мои —
Курьей лапой — листки, —
И, скривясь, волчьи скалишься: нету любви! —
И скулишь от тоски…
Как представлю я это, как воображу —
И — айда на вокзал,
И — безумье: вот сына тебе я рожу!
Ты ж про дочку сказал…
Что содеял ты там — согрешил ли, убил,
Иль тебя упекли
Ни за что — все равно ты в сей жизни любил,
Брат мой с мерзлой земли!
И пускай роговицу там ест мерзлота,
Плачет жизни предел —
Я люблю тебя, брат.
Я стою у Креста.
Ты — любви захотел.
Открываю глаза.
Розовое плечо
Неровным светом освещает
Неприбранный стол
Жизни моей.
В Сухуми,
В кофейне греческой мы пили кофе.
А ночью в лодке,
Привязанной ко ржавому буйку,
Кофейное я тело целовал,
И пахло йодом и веселым эвкалиптом
Под плачущею синею Луной.
Где эта девочка?..
В ладье какой плывет?..
…Я слишком редко захожу в кофейни.
Беру губами черничину соска.
В запрокинутой улыбке —
Звездами — зубы любимой.
Под спину ей ладонь кладу,
И тело изгибается дельфиньи,
Как от ожога.
Подлесок чахлый.
Фольговые блюдца озер.
Прозрачна кровь холодных ягод. Север.
И продавщица раков —
Щеки розовы, как плавники сорожки, —
Рослая, глаза — бериллы, волосы — соломой,
Натура Дионисия,
Стоит с корзиной; раки
Громадные — хвосты как веера.
Стоит и смотрит.
И на нее смотрю.
Поцеловать бы медный крестик на бечевке
В ложбине меж холмов!..
Я покупаю всю корзину.
Поезд
Всего лишь пять минут стоит.
Силен и яростен удар копья!
Но я
Внезапно ощущаю — льется нежность
Растаявшею вечной мерзлотой…
Отец рассказывал про эвенкийку.
Во льдах — стоянка близ Таймыра. Диксон.
Село заброшенное. Женщины — рогожек наподобье.
Отец в избу зашел — и узкие глаза
Прошли через него навылет.
Преследует виденье:
Красавица на станции космической, одна.
Все ждет — ее спасут.
Под сердце входят иглы звезд.
…Такая одинокость
На Земле бывает тоже.
Пишу нагое тело. Весь в поту рабочем,
в рабочей слепоте!
Вдруг прозреваю — вижу женщину
с козьими лукавыми глазами,
Широкобедрую.
На щеки всходит краска.
Работа вся насмарку.
Встань, милая,
Как Марфа со свечами
В тяжелых кулаках!
И погадай, сколь в этой жизни
Еще любить тебя я буду.
…Она ничком лежала на кровати.
Я подошел и нежно, еле слышно,
Прося прощанья,
Губами сосчитал худые ребра.
Я кланяюсь возлюбленному телу!
Я, ударяя кистью дико по холсту,
Люблю, люблю —
И на холсте, гляди-ка,
Из маленьких грудей твоих,
Что прячешь в лифчик
Застиранный,
Великий Млечный Путь
Сапфирами по дегтю неба брызжет!