пьянея от слез,
на любимое тело,
понимая, что завтра —
лишь воздух пустой
обниму.
Красавица лежит
В сугробах простыней.
На пышном теле — бездна бликов и огней.
Да это я!.. — Ах нет, это Даная…
Рыдает ангел, руки сжав, над ней…
Причесывайся, рыжая натурщица.
Свободная рубаха
Похожа на тюремный балахон.
Глаза прищурены:
Огонь волос слепит их.
Ты заработалась, замерзла. Отдохни.
Мой друг рассказывал:
Пришел в трущобы, к проститутке.
Она разделась.
В свете абажурной лампы
Сверкнули беззащитные ключицы.
В соседней комнате ребенок запищал.
За окнами слепая Волга стыла.
Он вывалил из кошелька деньгу,
Послал подальше власть и государство.
Дверь хлопнула, как крышка сундука.
…Ох, смеясь, я девчоночку эту пишу!..
Рассказать ее случай из жизни — прошу…
«Родила я в пятнадцать годков… Ой, что в школе
Было — ужас!… Не думайте, я не брешу…»
Голая девушка
Сидит вполоборота.
Худой рукой поддерживает грудь.
Лопатки ходят знобкими тенями.
Весь перламутр и позолота
Ушли на глину круглых плеч.
Глаза синей, крупнее слив.
Струятся волосы ручьями
По шее снеговой!
…Такой и я бываю
После целой ночи
С любимым.
Ты — нагая — по черному небу летишь!
Груди — Луны! И вся — медным Солнцем горишь!
Вот он, Космос, который — во мраке постели,
Где — от боли великой в подушку кричишь…
Ты тихо пальцы на бедро мне положил.
Дрожь меня пронзила.
Ты понял — и пальцы поменял на губы.
Люди, в любви соединяясь,
Прекрасны дикой красотой.
Ее писать — ну разве
Хвосты быков обмакивая в кровь,
На стенах
Пещер,
Где росписям потом молиться будут!
Разденемся. И лишь: люблю, люблю, —
Твердим, твердим, твердим, как во хмелю…
За это слово нам грехи простятся.
Весь Ад я этим словом
отмолю.
Мы все меняем — лики и года.
Мы все меняем — вьюги, поезда.
А сами думаем, что мы-то — неизменны!..
А глянешь в зеркало — ох, не гляди: беда…
О, как, смеясь, отец меня писал!
Как на холсте меня он рассказал!
Во всех стихах я так себя не выдам,
Как отразил он — в самом страшном из зеркал…
Вжимаюсь, плачу, глажу — и слепну я опять…
О тело человека, тебя нам не понять —
Зачем — насущней хлеба,
Зачем — потопней вод,
Зачем — святей молитвы любимый жадный рот?..
…Газета мятая. И ложка — серебром.
И дом мышиный, предназначенный на слом.
Стою, как гренадер! И золотое зеркало твое
Вбирает снежной бездной
Мое черное белье…
Мой пряный, мой сухой Пантикапей!..
Плесни-ка, море, мне в стакан, налей…
Я молодость мою запью тобою —
Любимым все сильнее и скупей.
Плоть яростная женская груба.
Откину прядь прилипшую со лба.
Прости, любимый. Нежности не знала.
О нежности твоей — моя мольба.
Так нарисуй меня!.. А как?.. Вот так:
Монисто звонкое — как золотой карась — пятак,
И пестрядь юбок, и платок расшитый
Горит костром! На скулах — дикий мак!..
Цыганочку себе нашел?.. Гляди:
Тебя крестом запрячу — на груди…
Тебя с собой — во вьюгу унесу…
В кулак зажму… От сытости — спасу…
Ох, сколько там времен?.. На стрелки глянь:
Пора идти… Расшита снегом рвань
Посконной да холщовой нашей жизни…
Ну, с Богом. Поцелуй меня и встань.
Остались два печенья на столе.
Окно горячее — на выстывшей земле.
Остались мы, идущие по миру
Уже поврозь — в казнящей, хищной мгле.
«Любимая!..» — Но в зеркале — не я,
А в трещинах, морщинах — плоть моя…
И ты — старик… Не плачь. Тебя люблю я —
На берегу иного Бытия.
Старушка буду ведь!..
Скорей гляди:
Вздымается, идет волна груди…
Люби, покуда я не почернела!..
А там — пойдут холодные дожди…
А там — дожди косящие пойдут,
Слезящийся огонь очей зальют…
Еще, любимый, есть в запасе Время.
Еще не скоро наш Последний Суд.
— Ты за каждою дверью видишь — себя.
— Такая судьба.
— Ах, нахалка, да ты ж еще — молода!
— Да.
— А за этою дверью — что гудят?..
— Свадьбу — гости глядят.
— Чью?.. Неужто — твою?!
— Слушай, что пою.
Все по рынкам, по вокзалам, по миру скиталась.
Не краса была — а сила. Не любовь — а жалость.
Как вкусна вода из баков железнодорожных!
Близ гостиниц — вой собаки — отсветом острожным…
Сколько раз — в подушку криком: эх, судьбу узнать бы!..
Вот — сияю ярким ликом. Дожила до свадьбы.
Серьги — капельками крови. Дрожу, как синица.
Сколько было всех любовей, — может, эта — снится?!
Вспомню: боль… Пиджак на стуле…Писем вопль упорный…
В самолетном диком гуле — плач аэропортный…
Рюмки на снегу камчатном ягодами светят.
Сойкой в форточку влетает резкий зимний ветер.
Только счастья нам желают, нашу бьют посуду,
Только я тебя целую, все не веря чуду!
И когда средь битых чашек нас одних оставят —
Наши прошлые страданья ангелы восславят.
Горечь лифтов
ноздри прожгла.
Вдоль по стенкам — надписей шрам.
Где-то здесь я была. Жила.
Здесь — залеченный жизни шрам.
Под пятою подъезд гудит.
Я бегу. О! Я узнаю —
Маргарин первобытно смердит,
И аккорд гремит,
как в Раю…
Ты, высотка! Тюрьма людей…
Ты, любовь — ты пес за дверьми…
…От любви нам — паче зверей —
Жить — людьми,
умирать — людьми.
О, как веки воспалены…
Флюорографом — этажей…
Все каморки — обнажены…
Все лилеи закинутых шей…
И, как вкопанная, замру
У квартиры с номером: ох,
Это здесь…
И, как на ветру,
Съежусь: о, прости меня, Бог.
Меня девки подговорили
И я белое платье пошила
Ну сначала ели и пили
Торт я резала да шутила
А была компания пестрой
Гобоист мой
да два шофера
Упирался мой локоть острый
В пачку драную «Беломора»
Общежитье
И день рожденья
Дух вахтерских и раздевалок
И соседки курянки варенье
Эх из курских китайских яблок
Гости гости куда ж уплыли
Гобоист мой напился пьяным
И тяжелые руки застыли
На кривом столе деревянном
Я-то знала — другую любит
Только я-то — живая птица
Я в вино обмакнула губы
Я боялась пьяной напиться
Я по нем музыкантишке сохла
Уже два с половиной года
Та другая давно б издохла
Я живуча
Такая порода
И когда он сгреб меня — кучей
Да на койку скриплую кинул
Да ожег щетиной колючей
Да приник губами сухими
Я сказала Да все что хочешь
Он Но я не люблю нисколько
Жизнь загубишь одною ночью
Да ее загубить недолго
Ох и страшно было
Так страшно
Я ж девчонка была натурально
С посконьем своим — в ряд калашный
Иноземный да чужедальний
А уж двадцать четыре года
Бабе стукнуло нестерпимо
Мужику б — посреди народа —
Закричала бы
Ты любимый
А тут страх этот — так ли двину
Я рукою ногою так ли
Пот клеймит бугристую спину