ний мидийский обычай был введен Киром, как и многие другие.
У подножия трона Дарий хлопнул в ладоши. Все встали и выпрямились, готовые к произнесению титулов своего владыки. Сколько бы я ни присутствовал при этом ритуале, дрожь всегда начинала сотрясать мое тело, — впрочем, я его, видно, уже никогда не услышу.
Первым из Шести Великого Царя приветствовал Гобрий:
— Ахеменид!
Его хриплый голос звучал чуть ли не злобно, непроизвольно выдавая истинные чувства.
Следующим был Гистасп.
— Милостью Мудрого Господа! — выкрикнул он. — Великий Царь!
Это звучало как вызов последователям Лжи, составляющим тогда большинство среди магов. Хотя со своего места я не мог их видеть, потом мне говорили, что при имени Мудрого Господа они сделали друг другу секретный знак.
Один за другим из разных частей зала титулы произнесли братья Дария. От четырех жен Гистасп имел двадцать сыновей, и, судя по всему, все они в тот день присутствовали в Экбатане. К счастью, у Дария хватало титулов. После каждого выкрика били барабаны, громыхали кимвалы.
— Царь Персии! — провозгласил старший из братьев.
— Царь Мидии! — крикнул следующий.
— Царь Вавилонский!
Этот титул Ксеркс отменил, когда ему пришлось навсегда упразднить древнее Вавилонское царство.
— Фараон Египта! — донеслось с другого конца, и было названо египетское имя Дария.
Как и Камбиз до него, Дарий называл себя земным воплощением египетского бога Ра и, таким образом, считался законным богом-царем Египта. Боюсь, Дарий оказался таким же оппортунистом в вопросах религии, как и Камбиз. Но Камбиз не признавал, что получил мир в дар от Мудрого Господа, а Дарий публично объявил, что без его помощи никогда бы не стал Великим Царем. А затем продолжал говорить египтянам, что его предок Ра более великий бог, чем Мудрый Господь! Я рад, что смог убедить Ксеркса не величать себя фараоном. В итоге Египет теперь — одна из многих сатрапий и в долине Нила больше нет нечестивых богов-царей.
Один за другим выкрикивались титулы Дария. Какое торжество! А как же, со времен Кира до Дария большая часть мира стала персидской, и наш Великий Царь известен всем не как один из многих царей, а как царь всей необъятной земли.
Ко всеобщему удивлению, последним оказался Артобазан, который, выступив вперед, тихим голосом объявил несравненный титул:
— Царь царей!
Само то, что Артобазана назначили — неважно, как тихо — объявить последний титул, было принято за знак особой милости, и положение царицы Атоссы моментально ухудшилось.
Я взглянул на Гобрия. Он мрачно улыбался в ярко-красную бороду. Затем Великий Царь опустился на трон со львом.
7
Вскоре после нашего обустройства в Экбатане Лаис завела роман с Гистиэем. Гистиэй был смуглый вечно хмурый мужчина. Не скажу, что он мне нравился. Это был несчастный человек, весьма агрессивно распространявший свое уныние на все вокруг. Признаю: у него были причины горевать. После приказа прибыть в Сузы из могущественного милетского тирана он превратился в «гостя Великого Царя». То есть в узника. А тем временем Милет процветал в правление его зятя Аристагора.
Лаис всегда принимала мужчин в присутствии двух евнухов. Поскольку приставленные к ней евнухи были не только старыми и дряхлыми, но и отличались удивительным безобразием, такая ее рассудительность не могла, по ее мнению, не создать ей в глазах остальных дам гарема репутацию благопристойной вдовы. Вообще-то, Лаис не приходилось заботиться о своей репутации. С самого начала двор смотрел на нее как на чужую и общие законы гарема на нее не распространялись. После Атоссы Лаис пользовалась при дворе наибольшей свободой, и никто не обращал внимания на ее поведение, коль скоро у нее не было никаких отношений с Великим Царем. Лаис также старательно избегала конфликтов с царскими женами. И наконец, как мать Зороастрова внука, она имела при дворе нечто вроде духовного сана — положение, которым не упускала случая воспользоваться. Ей нравилось носить таинственные одеяния, не похожие ни на греческие, ни на персидские. На публике она принимала светский вид, но по секрету распускала слухи, что умеет — не бесплатно — составлять гороскопы, варить приворотное зелье, готовить незаметно убивающие яды. И пользовалась большой популярностью.
В Экбатане Гистиэй ходил с бритой головой в знак траура по Сибарису — городу, имеющему тесные связи с Милетом. Годом раньше Сибарис до основания разрушили кротонцы.
С горестным видом Гистиэй часто сидел в деревянном кресле напротив пристроившейся на складной скамеечке Лаис в малюсеньком дворике у ее жилища. Дряхлые евнухи дремали на солнце. Иногда и мне разрешали посидеть там: мое присутствие должно было придать больше приличия отношениям Лаис с Гистиэем. А вообще-то я не часто виделся с матерью. В то лето в Экбатане я больше времени проводил с принцами, упражняясь в воинском искусстве.
— Тебе повезло со школой. — Гистиэй всегда стремился заговорить со мной. — Когда вырастешь, для тебя не будет недостижимой должности.
— У него и так есть должность. Он глава зороастрийцев, верховный жрец всей Персии.
В те дни Лаис прилагала усилия, чтобы сохранить для меня этот высокий пост. Я к нему вовсе не стремился, да такой и должности-то не существовало. Нет никакого верховного жреца всей Персии. Зороастризм — учение, а не церковь.
— Ну если он передумает, то сможет стать сатрапом, государственным советником — да кем угодно! — Как все ионийские греки, Гистиэй не слишком уважал религию. — Но чем бы ты ни занимался в жизни, — торжественно проговорил он, — никогда не забывай свой родной язык!
Поскольку мы с Гистиэем всегда говорили по-гречески, совет казался излишним.
— Я говорю по-гречески с Милоном, — с готовностью сказал я. — Вообще-то это не рекомендуется, но мы говорим.
— С Милоном, сыном Фессала?
Я кивнул:
— Это мой лучший друг.
— Что ж, я сделал все для их семьи. — Гистиэй помрачнел, как никогда. — Я говорил Великому Царю, что нужно послать в Афины флот, пока старые землевладельцы не призвали спартанское войско, — а они призовут. Несомненно, лучше помочь Гиппию, пока он еще тиран, потом будет поздно. Персия должна действовать сейчас, но, к сожалению… — Гистиэй умолк: он не мог открыто критиковать Великого Царя. — Я даже предлагал свои услуги в качестве флотоводца. Но…
Повисла долгая пауза. Мы прислушивались к похрапыванию евнухов. Как и все остальные, мы с Лаис знали: Дарий глаз не спускает с Гистиэя.
К нам присоединился Демоцед, всем говоривший, что учит Лаис медицине. Теперь я подозреваю, что на самом деле она учила его магии — если это не одно и то же. Когда в Сардах персидский сатрап казнил самосского тирана, он продал Демоцеда в рабство. Позже в Сарды прибыл Великий Царь Дарий и, упав с коня, порвал себе мышцы на правой ноге. Проведя всю жизнь на полях сражений, Великий Царь тем не менее был неважным наездником.
Позвали египетских врачей. В результате их сложных манипуляций и заунывного пения нога совсем онемела. Царь был взбешен.
Тогда кто-то вспомнил, что в одной из лавок держат рабом знаменитого врача Демоцеда. И тут Демоцед проявил себя смелым и очень рассудительным человеком. Он понял, что если Дарий узнает о его искусстве врачевателя, то не видать ему свободы и своего дома в Кротоне как своих ушей. И когда за ним пришли, Демоцед все отрицал.
— Никакой я не врач, — объявил он. — Это другой Демоцед был искусным лекарем.
Дарий приказал принести раскаленные железо и клещи. Тут смелость уступила место рассудительности, и Демоцед взялся за работу. Он на два дня усыпил Дария, и все это время массировал ногу, употребив все свое искусство. На третий день Дарий выздоровел, и худшие опасения Демоцеда оправдались — его назначили семейным врачом царской фамилии. Ему даже была пожалована неслыханная привилегия — посещать помещение гарема в любое время дня и ночи без сопровождения евнухов.
Это Демоцед спас жизнь царице Атоссе. Когда на одной ее груди начала расти опухоль, вызывая страшные боли, Демоцед аккуратно удалил грудь. Ко всеобщему удивлению, Атосса поправилась. Печаль египетских врачей была сравнима только с унынием жен Великого Царя.
Хотя и огорченная потерей груди, Атосса понимала, что, прибегни она к египетскому лечению (растирания больного места кобыльим молоком, змеиным ядом и толченой слоновой костью убивают вернее, чем острый меч), ей бы не миновать смерти. То, что она смогла прожить столь долгий век, изменило не только мою жизнь — этого не стоит и упоминать, — но и повлияло на судьбу всего мира. Умри тогда Атосса, ее сын Ксеркс не стал бы преемником отца. Не секрет, что возведение на трон Ксеркса было целиком делом рук его матери.
Любопытная вещь: после удаления груди у Атоссы на лице стали расти волосы. Как она ни старалась избавиться от них, используя всевозможные египетские снадобья, щетина вырастала снова. В конце концов царице пришлось наносить на лицо слой белил, чтобы скрыть красноту от всех этих средств. Эффект действительно необычный. Мать говорила мне, что после операции Атосса стала скорее мужчиной, чем женщиной.
Вскоре после спасения жизни царице Демоцед собрался по делам Великого Царя отплыть в Италию. В Таренте он улизнул с корабля и поспешил в свой родной город Кротон, где женился на дочери Милона, всемирно известного борца, — да-да, еще одного олимпийского чемпиона. Этот Милон был также полководцем, это он разгромил Сибарис.
Но вскоре Демоцеду наскучила жизнь на родине. В конце концов, большую часть жизни он провел при блестящих дворах. Он служил Писистрату в Афинах, Поликрату в Самосе и самому Великому Царю в Сузах, так что привык к придворной жизни и терпеть не мог провинцию. И вот Демоцед смиренно обратился к Дарию, не будет ли ему с женой дозволено вернуться в Сузы. Великий Царь с готовностью простил его, и Демоцед снова оказался в Персии, где пользовался большим уважением. Только его старая подруга Атосса почему-то взъелась на его молодую жену, что казалось совершенно нелепым. Зная всего несколько слов по-персидски, надоесть царице она не могла. Лаис считает, что Атосса ревновала. В таком случае слухи о ее романе с врачом похожи на правду.