дит от корня ģr, ģar – тереть, толочь, мельчить (олонец. зернь – порох) и родственно со словами жернов, лит. gima[473]. Связь означенных понятий возникла в глубочайшей древности и указывает на тогдашнее приготовление пищи из хлебных зерен, которые толклись в каменной ступе. Выше мы видели, что старинный метафорический язык сблизил небесный гром со стуком жерновов, а орошение полей дождями с посевом и что бог-громовник, как творец земного плодородия, был почитаем подателем и приготовителем насущного хлеба. Вместе с этим, под неотразимым влиянием языка, горох является символом Перуна или грома и молнии, рождающихся из недр тучи – точно так же, как, по свидетельству мазовецкого предания, от зерен, бросаемых чертом, подымается грозовая буря. Горошина, от которой понесла плод сказочная царица, катится по дороге и погружается в ведро воды, т. е. зерно-молния упадает в дожденосный сосуд и тем самым оплодотворяет облачную жену. По рассказам словенцев, папоротник, расцветая на Иванову ночь, опадает семячком, которое имеет ту же силу, что и «Перунов цвет». Уцелевшие в простонародье суеверия придают гороху чудесные свойства: если убить весною змею и, разрезав ей брюхо, положить туда три горошины и потом зарыть в землю, то вырастет дорогой цвет: сорви его, положи в рот – и будешь знать все, что на уме у человека; если гороховый стручок о десяти зернах положить в повозку, в которой жених и невеста собираются ехать к венцу, то лошади не двинутся с места[474]; чехи убеждены, что телега, попадая колесом на стручок о девяти или одиннадцати горошинах, непременно должна перевернуться. В народных обрядах, совершаемых в честь громовника, носят молот, обвитый горохового соломою; по мнению чехов, горох следует сеять в Зеленый четверг – в день, посвященный Перуну; сажая хлебы в печь, они бросают туда три горошины или стручок и верят, что это предохраняет хлебы от всякой порчи; в пятницу на Страстной неделе они отправляются в сад с мешком грохота и ударяют им плодовые деревья – с пожеланием, чтобы на них было столько же плодов, сколько в мешке зерен; накануне Рождества горох составляет одну из главнейших принадлежностей семейной трапезы. У немцев это обычная яства в дни, посвященные Донару; в Швабии варили горох на Ивановском огне и считали его за целебное средство от ран и ушибов. Цверги любят прятаться в гороховых полях и признаются самыми опасными для них ворами. Есть сага – как один крестьянин молотил горох и не мог понять, куда девается зерно; но вот махнул он цепом и сбил случайно с карлика его шапку-невидимку: тут только увидел он маленького юра, который стоял с мешком и собирал в него обмолоченный горох. Цверги за услуги, им оказанные, дарят иногда связку гороховой соломы, которая потом превращается в золото[475]. Метафорический язык, отождествляя мрак ночи с темными тучами, сблизил блестящие звезды с пламенными молниями и связал с теми и другими одинаковые представления. Ночное небо, усеянное частыми звездами, народные загадки уподобляют темному покрову, по которому разбросан горох: «постелю рогожку (= небо), посыплю горошку (= звезды), положу окрайчик хлеба (= месяц)»; «jихав волох (= ночной покров; волоха – рубашка, волохи – кожа), розсипав горох; стало свитать, ничого збирать»; «старий брох(?) розсипав горох, не вмив позбирати та став дня чекати; як дня дочекав, горох позбирав»; «рассеян горох – никому не собрать: ни попам, ни дьякам, ни серебреникам; один Бог соберет – в коробеечку складет»; «торох, торох! посыпався горох». Болгары сравнивают звезды с просом и зерновою пшеницею, а словенцы – с орехами: «синя риза и бройница, п лна с просо и ченица»; «полно решето орешков, а посреди большой орех (месяц)»[476]. По русской примете, много ярко блистающих звезд, видимых в Рождественскую ночь, предвещают большой урожай гороху[477]. Возвращаемся к нашему герою: Покатигорошек является в змеиное царство и, подобно Тору, пожирающему быков и поглощающему мед, съедает двенадцать волов, двенадцать баранов и двенадцать кабанов и за один глоток опорожняет по целому ведру меда. Любопытны черты, указывающие на сродство его с Пальчиком: заявляя свою силу, он мизинцем разбивает в мелкие щепы огромную колоду – в четыре сажени толщины и в двенадцать длины, а дуновением уст превращает ее в пепел; вместе с змеем он ест железный хлеб и железные бобы – подобно тому, как Пальчик поедает олово. В переводе метафорических выражений мифа на простые, общедоступные, это означает, что пламя грозы расплавляет и пожигает (гореть = жрать) металлические царства змея, который, как демон мрачных туч и зимы, скрывает в своих железных затворах небесный свет и дожди. Словаки рассказывают, что ludvike – карлики, обитающие в горных пропастях, питаются яствами, приготовленными из чистой меди, серебра и золота[478]. В тесной связи с преданиями, приписывающими драконам обладание металлами, обрисовывается сказкою и самая борьба богатыря со змеем: змей дохнул – и тотчас явился чугунный или медный ток; дунул Покатигорошек – и явился серебряный ток[479]. Противники, сражаясь, вколачивают друг друга в эти металлические токи по колена и по пояс; но победа остается за Покатигорошком, который вбивает наконец змея по самую шею и сносит ему голову. Поразив змея, он освобождает сестру, добывает живую воду (змеиную) и, окропляя ею трупы своих братьев, возвращает их к жизни. Основа сказки – самая обыкновенная: демон зимних туманов и облаков похищает красавицу – ясное солнце (потемняет ее светлый лик); в одном варианте красавица эта названа дочерью царя Светозара – Василисой – золотой косой, непокрытой красой: золотые косы – метафора солнечных лучей. Освободителем златокудрой девы выступает мальчик-с-пальчик, т. е. молния, разбивающая тучи; при ударах грома и блеске молний тучи разливаются живою водою и пропадают с неба, солнце выходит в прежней своей красе, и под влиянием его лучей и только что напоившего землю дождя все в природе возрождается к новой жизни. Как русский богатырь родится от горошины, так в новогреческой сказке Цоцос, т. е. маленький (карлик), приходя воровать у ламии (то же, что баба-яга = змея-ведьма) чудесного коня, пьющего дождевые тучи, превращается в горошину и прячется в навоз; а в албанской сказке карлик, тождественный с нашим мальчиком-с-пальчик, называется Орехом, с которым равен он и по величине. Напомним, что ореховое дерево было посвящено громовнику. Предание о битве карлика со змеем встречаем и в норвежской сказке, где малютка по имени Lillekort (Коротышка) как только родился – сейчас же отправился странствовать и, спасая прекрасную королевну, поразил трех многоглавых троллей. Карлики представляются в народном эпосе искусными ворами, и не только в том смысле что они, подобно великанам, скрывают в своих облачных пещерах золотые лучи солнца и живую воду дождя, но и потому, что в качестве грозовых духов они похищают у демонов затаенные ими сокровища. Народная фантазия свободно обращалась со старинными метафорами, и соответственно тому или другому применению их возникали различные поэтические картины. Демоны и великаны туч, как мы видели, стоят во вражде с богом-громовником и карлами-молниями: первый, очищая небо от сгущенных облаков, отымает у своих врагов золото и бессмертный напиток и является в языческих верованиях хитрым татем и покровителем воровства (таков бог Гермес); последние, при помощи своего лукавства, изворотливости и способности проскользать во всякую щель, смело проникают в демонские вертепы и уносят оттуда красавиц, несчетные богатства и разные диковинки, в которых древний миф живописал силы весенней природы. Отсюда возникло множество сказок, где воровство рассматривается как своего рода доблесть, как подвиг, достойный эпического прославления. Укажем на сказку о семи Семионах. Содержание ее то же, что и выше приведенной сказки о летучем корабле; но там богатырь-громовник добывает красавицу – при содействии товарищей исполинской породы, а здесь место их заступают малые дети, т. е. карлики; как те отправляются на подвиг на летучем корабле (= метафора облака), так эти – на корабле, который может плавать и поверх воды, и под водою. Родилось, говорит сказка, семеро близнецов, и названы все они Семионами: таким именем окрестил их народ, увлекаясь игрою слов: семь и Семён. Еще они не выросли – еле от земли видны, а уж на дело готовы. Один из них славный кузнец: он кует железный столб от земли до неба и приготовляет братьям топор и оружие; другой отличается необыкновенной зоркостью: влезая на железный столб, видит все, что на белом свете делается, и этим качеством напоминает богатыря Острозоркого; третий ударяет топором – тяп да ляп, и готов чудесный корабль; четвертый управляет ходом этого корабля; пятый – стрелок, от метких выстрелов которого ничто не уйдет, а шестой – так быстр, что на лету ловит все, что ни подстрелит его брат; наконец, седьмой – хитрый вор. Таким образом, братья разделяют между собой характеристические свойства грозовых духов, каковы: острое зрение, быстрый бег, ковка металлов, бросание стрел, плавание в корабле-туче и воровство. Когда второй Семион усмотрел с железного столба за горами, за морями царевну Елену Прекрасную, дети пускаются за нею в путь, а царевна та – красоты неописанной: алый цвет у нее по лицу рассыпается, белый пух по груди расстилается и тело такое нежное, прозрачное, что видно – как из косточки в косточку мозжечок переливается. Вор Семион успел заманить царевну на свой корабль, и когда она любовалась разными драгоценностями – судно поплыло назад. Заприметив обман, она обертывается белой лебедью (чем заявляет свое тождество с лебедиными девами, нимфами весенних дождевых вод); но стрелок подшибает ей крыло, а другой брат подхватывает ее и приносит на корабль. От погони, посланной за похитителями, корабль скрывается под водою и в короткое время счастливо достигает пристани. В немецкой редакции красавица сидит на морских скалах, увлеченная туда драконом, а в итальянской – ею овладел великан, что и вызывает братьев, героев сказки, на трудный подвиг освобождения; когда они похитили царевну, в погоню за кораблем несется по воздуху великан в виде черного облака, но стрелок натягивает лук и меткими стрелами выбивает ему глаза. Сказки о хитрых, искусных ворах распространены почти у всех индоевропейских народов и всюду передаются с поразительным сходством относительно содержания – верный знак их весьма давнего происхождения; но древнейшая основа в них до того сглажена, что не будь некоторых вариантов – они непременно показались бы изделием досужей фантазии позднейшей эпохи. С действительным смыслом предания знакомит нас любопытный текст новогреческой редакции, указывающий на те мифические лица, которые в сказках других племен, при затемнении старинных представлений и при значительном участии народного юмора, выцвели до обыкновенных смертных и простого воришки. Вором здесь выведен добрый молодец, подобно Гермесу прославивший себя похищением стад (небесных коров и барашков = дожденосных облаков); ему предстоит трудная задача украсть у дракона