азование этого поверья совершилось под влиянием тех мифических представлений, по которым эльфы и родственные с ними стихийные существа признаны были за похитителей человеческих душ.
Те случаи, когда путник сбивается с дороги (что, конечно, нередко бывало в дремучих девственных лесах старого времени), и все неприятности, какие испытываются при этом, суеверие народа приписывает злым проказам лешего: он нарочно путает, или, по народному выражению: обходит странствующих по лесу, т. е. как бы замыкает их невидимою круговою чертою, из-за которой уже не выбраться человеку без посторонней помощи. Между крестьянами ходит множество рассказов о том, как леший сбивает с пути. Желая, чтобы кто-нибудь заплутался и прошлялся в лесу до глубокой ночи, он с умыслом переставляет с одного места на другое дорожные знаки или сам превращается точно в такое дерево, какое служит в лесу приметою: в ель, сосну, в мох, растущий на древесном стволе, и становится в стороне от настоящей дороги; чрез это он спутывает соображения окольных жителей, заводит их в трущобы и, натешившись вволю, заливается громким хохотом. Иногда он показывается путнику в виде седого старика, в звериной шкуре и с большой клюкою в руке, или, принимая на себя облик кого-нибудь из его знакомцев, начинает со встречным разговор и незаметно отводит его от дороги. Так, например, едет мужик одинехонек; нагоняет его прохожий и, слово за слово – просит подвезти в деревню; мужик соглашается, едут они, мирно беседуя… Вдруг глядь – прохожего как не бывало, с глаз пропал! а мужик с возом в болоте или овраге; осматривается – и видит: на крутом, неприступном обрыве, куда ни за что не взобраться человеку, стоит леший, свищет и хлопает в ладоши. Будьте в лесу настороже: покажется ли, что плачет ребенок или послышатся стоны умирающего – не спешите на помощь; почудится ли вам шумная река там, где прежде ее не встречали, – идите прямо, не сворачивая в сторону; не то как раз угодите в трясину. Все это морочит леший! Заметим, что плач ребенка и стоны умирающих слышались древнему человеку в завываниях грозовой бури, а шумно льющиеся реки видел он в дождевых потоках. Как дух, появление которого всегда сопровождается вихрями, леший заметает всякий след = заносит дорогу, застилает ее пылью, песком, ворохами листьев и снегом. Оттого, по народному убеждению, кто попадет на след лешего (на путь, которым недавно пронесся он), тот непременно заблудится в лесу и не вернется домой до следующего утра или до тех пор, пока не выведет его на дорогу сам же лесовик. В связи с этим стоит поверье, не дозволяющее мести избы в день отъезда кого-либо из родичей, чтобы не запорошить ему дороги. Кто заплутается в лесу, кого обойдет леший, тому единственное средство найти дорогу: снять с ног лапти или сапоги и переворотить в них стельки, т. е., вынув из лаптей солому, положить ее так, чтобы постилка, лежавшая у пальцев, очутилась в пятках и наоборот[261]. Обувь – символ поступи, движения; переворачивая ее задом наперед, заблудившийся странник верит, что ноги его будут двигаться не к тем местам, куда направляет леший, а в противоположную сторону и, таким образом, выведут его на прямую дорогу. Стихийное значение лешего ярко сказывается в его шаловливом характере: он дует в путника вихрем, запорашивает ему очи, срывает с него шапку, может приморозить его сани к земле, так что лошадь не в силах с места тронуться, и т. д. «Не ходи в лес, там леший шутит!» – советует народная поговорка. Шутки лешего опасны; по той близости, в какую язык, а за ним и поверья поставили болезни в отношении к стихийным духам = эльфам, он, шутя над человеком, насылает на него тяжкие недуги. Если случится кому заболеть, воротясь из лесу, то поселяне говорят по этому поводу: «стало з’ лесу» (Черниг. губ.) или «след лешего перешел»; о каженниках (расслабленных, полоумных) думают, что они обойдены лешим[262]. Чтобы умилостивить лешего, несут ему в дар ломоть хлеба и щепоть соли, завернутые в чистой тряпице. Приходя в лес, больной молится над хлебом-солью, оставляет там свое приношение и возвращается домой с полным убеждением, что болезнь осталась в лесу. Есть и другие указания на жертвенные дары, которыми некогда чествовали лешего: раз он помог крестьянину – нарубил для него дров, а тот отблагодарил его паляницею; у мужиков, работающих в лесу, просит он пирогов и, когда дадут ему – кричит: «шел, шел, да нашел!»
Образ жизни леших описывают различно: иные из них любят жить в лесных трущобах одиноко, уединенно, как дикари, не терпя близ себя никого из своих собратьев; другие же поселяются большими деревнями, строят в лесах просторные дома, со всеми необходимыми службами, где хозяйничают их жены и растут их дети. Лисунки (лешачихи) – лесные девы и жены = то же, что лешие, только в женском олицетворении; народное воображение наделяет их такими огромными и длинными грудями, что они вынуждены закидывать их за плечи и только тогда могут свободно ходить и бегать. Это предание указывает в лисунках облачных нимф, которые постоянно изображаются полногрудыми, так как самые облака уподоблялись женским грудям, проливающим из своих сосцов обильное молоко-дождь. В Польше и Галиции лисунки называются dziwozony, в Богемии dive zeny; они отличаются диким и злобным нравом, тело их покрыто волосами, длинные распущенные косы развеваются по воздуху; груди так велики, что, стирая белье (т. е. занимаясь полосканьем облачных одежд и покровов в дождевых источниках), они употребляют их вместо вальков; на голове носят красные шапочки. В лесах Исполиновых гор по утрам и вечерам бродит черная великанка, которую называют lesnipani. Скандинавская мифология знает лесных жен и дев под именем ividhjur и iarnvidhjur (от îvidhr – лес, роща, iamvidhr – eisenwald); в Германии, рядом с holzmänner, известны: holz-(или wald-) frauen, wilde weiber (= дивожены), moosweibchen, lohjungfem и holzfräulein. О диких женах рассказывают, что они живут в лесу – в пещерах и ущельях скал, носят мохнатую или зеленую одежду, имеют длинные, распущенные волосы и не всегда бывают неприязненны к людям, иногда советуют и помогают им. Holzweibchen нередко является к дровосекам, просит починить изломанное колесо своей тележки и подобно Берте награждает за труд оставшимися щепками, которые потом превращаются в чистое золото, или дарит клубок ниток, который – сколько б ни распускали его – никогда не умаляется. Случайно набрела одна крестьянка на плачущего ребенка, рожденного от лесной жены, и из жалости накормила его своей грудью; а благодарная мать подарила ей за это древесную кору, которая впоследствии превратилась в золото. Подобный рассказ существует и в Малороссии: посчастливилось бабе найти в лесу малютку-лешего; ребенок лежал голый и горько плакал, баба прикрыла его своей свиткою – и вот явилась лисунка и наградила ее горстью горячих угольев; когда баба воротилась домой, вместо угольев оказались светлые червонцы. Эти золотые дары указывают на обладание лесными духами теми дорогими кладами, которые скрываются в лесах-тучах; а клубок ниток – на связь лисунок с вещими пряхами (норнами). По немецким сказаниям, лесные девы обнаруживают невольный страх и предаются быстрому бегу, как скоро завидят поезд дикого охотника. В шуме бури гонится Водан за мифической женою с большими, снежно-белыми грудями, схватывает ее и, набрасывая на борзого коня, увлекает к себе. В средней Германии рассказывают, что дикой охотник, сопровождаемый свитою и собаками[263], преследует целую толпу белогрудых лесных дев, убегающих от него по воздушным пространствам. Это прекрасное поэтическое изображение грозовой бури, гонящей перед собою толпы дожденосных облаков, позднее должно было слиться с представлением бури в лесу, которая ломит деревья, обрывает зеленые листья и далеко гонит их в своем быстром полете; ибо как скоро за облачными нимфами утвердилось прозвание лесных дев – они признаны были за олицетворение зеленых дубрав. Лешие любят оборачиваться в растения и до сих пор нередко представляются духами, обитающими в стволе того или другого дерева. Чтобы вызвать лешего, нужно нарубить молодых березок и сложить их кругом, верхушками в средину; затем снять с себя крест и, ставши в кругу, крикнуть громко: «дедушка!» – и леший тотчас явится. Или, в ночь перед Ивановым днем, должно отправиться в лес и срубить осину – так, чтобы она упала верхушкою на восточную сторону; на срубленном пне желающий увидать лешего становится лицом на восток, нагибается вниз и, глядя промеж ног, говорит: «дядя леший! покажись ни серым волком, ни черным вороном, ни елью жаровою; покажись таким, каков я!» – тут зашелестят листья осины как бы от легкого дуновения ветра – и леший является на призыв в образе мужика. Уверяют, что надо срубить в лесу сосну, и срубить так, чтобы она при своем падении сломила две осины; на эти сломленные осины следует стать лицом к северу и говорить: «лесовик-великан! пришел к тебе раб (имярек) с поклоном, заведи с ним дружбу». Когда леший явится, с ним можно войти в договор; по этому договору мужик отдает ему в кабалу свою душу, а леший обязуется помогать мужику в охоте, пригонять к нему зверей, охранять его стадо и отыскивать пропавшую скотину. На знакомство с лешим отваживаются одни колдуны. В основе этих поверий лежит мысль, что леший, как дух грозы и вихрей, появляется только в то время, когда Перунов топор начинает рубить деревья-тучи, и потому вызывать его могут только колдуны, люди сверхъестественных, чародейных сил. Бытие лесных дев предания связывают тесными, неразрывными узами с жизнью различных деревьев; когда срубается дерево, вместе с ним должна умереть и та лесная нимфа, существование которой срослось с этим деревом. Таковы греческие мелиады и дриады (δρυάδες) – нимфы ясени и дуба; если увядает и сохнет дуб, то вместе с этим ослабевают силы дриады и она умирает; каждый поруб, наносимый дереву, она чувствует как собственную свою рану. Подобные верования были распространены и между кельтами; Я. Гримм указывает на следы их, уцелевшие у германских племен; а между славянами сохранилось множество поэтических сказаний о деревьях, которые (когда их рубят) издают жалобные стоны и проливают кровь. Солдаты короля эльфов – днем деревья, а ночью храбрые воины; народные саги дают эльфам зеленые одежды и поселяют их под древесной корою; крестьянин, обрученный с эльбиною (elfmaid), обнял вместо невесты дубовый ствол. В Саксонии чтилось в старину дерево ellhom (sambucus nigra); тот, кто хотел воспользоваться его ветвями, должен был обратиться к нему со следующею мольбою: «frau Ellhom! gib mir was von deinem holz, dann will ich dir von meinem auch was geben, wann es wachst im walde!» Слова эти произносились с коленопреклонением, с обнаженною головою и сложенными руками. В Зюдерманнланде вздумал один слуга срубить прекрасное, тенистое можжевеловое дерево; но едва приступил к делу, как из дерева раздался голос: «hau den Wacholder nicht!» Сохранилась еще сказка о фее, пребывающей в сосновом дереве, которой прислуживают карлики. Сербская песня рассказывает, как добрый молодец молил Бога: