[312]. Вот основания, руководясь которыми, фантазия приписала Перунову цвету или пруту могучее свойство погружать все, на что только направлены его удары, в долговременный непробудный сон. Подобное свойство приписывалось и гуслям-самогудам (= грозовой песне), и мертвой воде осенних ливней. Дождь, как мы знаем, постоянно уподоблялся опьяняющим напиткам, которые, с одной стороны, возбуждают человека к дикому разгулу, к неумеренному заявлению своих сил, а с другой – отнимают у него сознание и погружают в усыпление. Такому усыплению подвергается и вся природа – вслед за теми шумными оргиями, какие заводят облачные духи и жены во время бурной, дождливой осени. Скандинавские саги рассказывают про волшебный напиток, дарующий забвение всего прошлого – ôminnisöl, ôminnisdreckr: предание, родственное греческому мифу о водах Леты; этот напиток подает Гримгильда Зигурду, чтобы он забыл Брунгильду, валькирии, эльбины и чародейки подносят героям кубки, с целью отнять у них память о былом и надолго задержать их в своих владениях. В русских сказках, вместе с «моложавыми яблоками», дающими молодость, здравие и самую жизнь (= то же, что живая вода), упоминаются и яблоки волшебные: кто съест такое яблочко, тот впадает в непробудный сон. Несторова летопись сообщает следующее легендарное сказание, основанное на стародавнем мифе об усыпляющем цветке-молнии: «Бе же и другый старец именем Матфей: бе прозорлив. Единою бо ему стоящю в церкви на месте своем, възвед очи свои, позре по братьи, иже стоять поюще по обема странами, виде обходяща беса – в образе ляха, в луде, и носяща в приполе цветкы, иже глаголется лепок; и обиходя подле братью, взимая из’лона[313] лепок, вержаше на кого-любо: аще прилняше (вар. прилипляше) кому цветок в поющих от братья, (и той) мало постояв и расслаблен умом, вину створь каку-любо, изидяше из церкви, шед в келью и усняше, и не възвратяшется в церковь до отпетья; аще ли вержаше на другого, и не прилняше к нему цветок, стояше крепок в пеньи, дондеже отгояху утренюю». В Патерике Печерском это летописное сказание передано с тою отменою, что бес является в образе воина, нося в воскрылии ризном цветы липкие, так как грозовые духи изображались небесными воителями, то указанная черта не лишена значения. Народные сказки упоминают о зелье или корне, погружающем в спячку на целую зиму. Так, хорутанская приповедка рассказывает, что однажды при начале зимы медведь откопал неведомый корень, лизнул его несколько раз и ушел в яму; увидя то, человек и сам лизнул корень, после чего немедленно впал в усыпление и проспал в лесу до самой весны (do protuletja). Когда он пробудился, люди уже пахали землю и сеяли хлеб. Рассказывают еще о пастухе: «na anjgelsku nedelju» увидел он, что «išla saka kača (всякий гад) k travi, saca je podehnula i odišla je vu jednu jamu»; сделал и сам то же и, воротясь домой, проспал до вешнего Юрьева дня, т. е. до того времени, когда ев. Юрий отпирает небо и землю. Название баснословной сон-травы народ связывает с теми из земных злаков, сок, отвар и запах которых производят на человека одуряющее действие; таковы: мандрагора, известная у нас год именем сонного зелья; atropa belladona – сон, сонный дурман, одурь, нем. schlafbeere или schwindel-(teufels-, wind-, wuth-)beere; hyosciamus niger – белена, дурман, нем. schlaf-(hexen-, bilsen-)kraut; anemone pulsatilla – сон-трава, viscaria vulgaris – дрема, дремучка, сон-трава, гори-цвет. Поселяне убеждены, что сон-трава обладает пророческою силою: если положить ее на ночь под изголовье, то она покажет человеку его судьбу в сонных видениях; думают даже, что всякий, заснувший на этой траве, приобретает способность предсказывать во сне будущее.
У всех индоевропейских народов сохраняются поэтические предания о сонном царстве, стоящие в самой тесной связи с сейчас указанным верованием в сон-траву. При рождении одной знатного рода девочки, говорит хорутанская сказка, позваны были на пир вилы (облачные девы, играющие здесь роль рожениц или ниц судьбы). Все вилы старались наделить новорожденную дарами счастия; только одна «злочеста» изрекла предвещание, что дитя должно погибнуть в ранней молодости. Когда девочка выросла, она превзошла красотою самых вил; злая вила еще больше ее возненавидела, и вот когда наступило время выдавать красавицу замуж – она явилась в замок и ударила ее волшебным прутом; в тот самой миг девица окаменела, и вместе с нею окаменело все, что ее окружало. Та же способность превращать в камень приписывается в славянских сказках тем прутикам, которыми владеет ведьма; эта последняя изображается здесь существом демоническим, появление ее сопровождается сильным холодом, так что она сама дрожит от стужи и восклицает: «ijuj-ijuj, zima mi je!»[314] Ударяя прутиком (иногда золотым), она окаменяет могучих богатырей и на всю страну налагает печать зимнего омертвения; в ту же гору, когда ведьма бывает побеждена и предана смерти – поля и рощи тотчас начинают зеленеть и цвести. Итак, волшебный прутик (wünschelruthe), который может всему окамененному возвращать жизнь, по другому представлению – сам превращает все живое в камень, подобно тому, как золотой жезл Гермеса обладал силою и пробуждать от сна, и наводить на бодрствующих крепкий сон. Продолжаем прерванную нами хорутанскую сказку: после многих лет случайно заехал в окамененное царство молодой царь, увидел красавицу, залюбовался ею и поцеловал в уста. Его поцелуй пробудил ее к жизни, а с нею ожило и все превращенное в камень. Царь женится на красавице, а злую виду поражает стрелою, причем золотые волосы ее и одежда сгорают сами собою. С хорутанскою сказкою сходна немецкая – «Dornröschen»; в ней также являются вестницы судьбы и предсказывают будущее новорожденной королевне. Давно когда-то были король и королева; королева родила девочку, столь прекрасную, что обрадованный отец вздумал задать большой пир. Он пригласил не только родственников, друзей и знакомых, но и вещих жен (die weisen frauen), чтобы они были благосклонны к ребенку. В том королевстве их было тринадцать; но как король имел только двенадцать золотых тарелок, с которых вещие жены должны были кушать, то одну решились совсем не звать. Праздник был великолепный; к концу пиршества вещие жены стали дарить новорожденную чудесными дарами; одна наделила ее добродетелью, другая красотою, третья богатством, и так далее. Только успела выговорить свое пожелание одиннадцатая, как неожиданно явилась в залу незваная вещая жена. Оскорбленная тем, что ее не пригласили на пир, она жаждала отомстить за обиду и, никого не приветствуя, воскликнула строгим голосом: «в пятнадцать лет пусть королевна уколется веретеном и упадет мертвая!» Затем повернулась и оставила залу. Все были в ужасе; тогда выступила двенадцатая вещая жена, которая еще не высказала своего желания, и хоть она не в силах была уничтожить злое заклятие, но могла смягчить его. «Да не будет смерти, изрекла она, но да будет это глубокий столетний сон, в который впадет прекрасная королевна!» Король, желая соблюсти свое дитя от предсказанного несчастия, издал указ, чтобы в целом его государстве были немедленно сожжены все веретена. Дары вещих жен в точности исполнились: королевна была прекрасна, скромна, приветлива и разумна, так что всякий, кто ее хоть раз видел, не мог не полюбить милой девушки. Случилось, что в тот день, когда совершилось ей ровно пятнадцать лет, короля и королевы не было дома, и королевна оставалась одна в замке. Она ходила по дворцу, осматривала палаты и комнаты и наконец по узкой круглой лестнице взошла на старую башню; отворила дверь – там в маленькой комнатке сидела старуха с веретеном в руках и прилежно пряла кудель. «Добрый день, бабушка! – сказала девица, – что ты делаешь?» – Пряду, – отвечала старуха. «А это что за вещь, что так весело кружится?» – спросила королевна, указывая на веретено, и хотела было приняться за пряжу; но едва она дотронулась до веретена, как уколола им палец. В то самое мгновение исполнилось заклятие – королевна упала на постель и погрузилась в глубокий сон. Сон этот распространился на весь замок: король и королева, которые только что воротились домой и вошли в залу, заснули вместе со всею свитою и двором; спали и лошади на конюшне, и собаки на дворе, и голуби на крыше, и мухи по стенам; даже огонь, разведенный на очаге, остановился неожиданно и как бы заснул; жареное перестало скворчать, и повар, замахнувшийся было на поварёнка, так и замер на этом движении, погрузившись в дремоту; самый ветер притих и ни один листик не шевелился более на деревьях. Кругом замка вырос густой терновник и с каждым годом подымался все выше и выше, так что наконец никто не мог видеть ни самого замка, ни флага на его кровле. Но по свету шла молва о чудной спящей красавице Dornröschen (так ее называли), и время от времени являлись королевичи, пытавшиеся пробраться сквозь терновый забор. Попытки их были тщетны; терновник, словно у него были руки, крепко обхватывал каждого смельчака, и несчастные юноши, повиснув на его иглах, умирали жестокою смертию. Много-много годов утекло, услыхал один королевич от седого старца рассказ о спящей королевне и захотел во что бы ни стало посмотреть на нее. Срок пробуждения приближался. Когда юноша подошел к терновому забору, вместо колючих кустов явились красивые цветы: дорога была открыта. Он поспешил к замку; охотничьи собаки и кони лежали на дворе и спали; голуби сидели на крыше, завернув головы под крылья; в кухне повар все еще стоял с поднятой рукою, как бы намереваясь ударить поваренка, и служанка все еще сидела над курицею, которую собиралась ощипать. Королевич шел дальше; везде царствовала безмолвная тишина, так что можно было слышать свое собственное дыхание. Наконец он взошел на башню и отворил дверь в маленькую комнату, в которой спала королевна; она была так прекрасна, что королевич не мог отвести от нее глаз, наклонился к девице и поцеловал ее. Едва поцелуй коснулся красавицы, как она открыла очи и, пробужденная, радостно взглянула вокруг себя. Рука об руку сошли они с башни; проснулся и король с королевою, проснулись и придворные и с изумлением смотрели друг на друга; на дворе ржали лошади, собаки ласкались и прыгали, голуби вынули из-под крыльев свои головы и полетели на поле, мухи ползали по стенам, на очаге пылал огонь и варилось кушанье, жаркое начало скворчать; повар дал поваренку такую затрещину, что тот заорал, и служанка принялась щипать курицу. Королевич женился на прекрасной королевне, свадьбу отпраздновали пышно, и до конца жизни не изменяло им счастие. Таким образом, превращению в камень, о чем говорят сказки славян и других народов, здесь соответствует долголетний, непрерывный сон. В немецкой сказке королевна засыпает, уколовшись веретеном; в одной из русских сказок она засыпает от волшебной шпильки, воткнутой в ее волосы, и только тогда пробуждается от мертвящего сна, когда эта шпилька выпадает из девичьей косы; в других русских сказках выводится королевич, всякий раз засыпающий непробудным сном, как скоро воткнут в его одежду иголку или булавку