[315]. Интересна итальянская редакция сказки о спящей царевне. У одного знатного вельможи родилась дочь Талиа; отец созвал мудрецов, чтобы они предсказали судьбу девочки. Мудрецы объявили, что ей угрожает большая опасность от кострики; немедленно отдан был строгий приказ, чтобы в замке не было ни льну, ни конопли и ничего подобного. Талиа выросла; раз она увидела старую пряху за работою, любопытная девушка взялась за кудель, начала тянуть нитку и нечаянно занозила свой палец кострикою под самый ноготь; в ту же минуту она обмерла и упала наземь. Ее положили в пустом, уединенном замке и наглухо заперли двери. Однажды охотился в той стороне король, и случилось, что его сокол залетел в окно замка. Король полез за ним и нашел спящую девицу, долго будил ее и не мог добудиться. Обвороженный ее красотою, он не устоял против искушения и разделил с ней ложе. Талиа понесла плод и родила двух близнецов – мальчика и девочку; феи приняли детей и положили к грудям сонной матери. Раз как-то, не находя груди, один из близнецов начал сосать у матери палец и высосал из него занозу: с этим вместе окончилось глубокое усыпление Талии, и она встала для счастливой жизни и любви. Дети ее названы Солнцем и Луною; во французской же версии (у Ш. Перро) спящая царевна рождает Аврору и День, т. е. богиню Зорю и бога дневного света – Солнце. По свидетельству Старой Эдды, бог бурных гроз Один погрузил в сон вещую воинственную валькирию Брунигильду, уколов ее тернием; Зигурд (= громовник) нашел спящую деву в замке, снимает с ее головы шлем и рассекает своим чудесным мечом твердую броню, которая так плотно облегла ее тело, как будто бы совсем приросла. Когда броня была снята – дева тотчас же пробудилась от сна. Валькирия – облачная нимфа, ратующая в шуме грозовых битв. С тем же характером облачной девы выступает и героиня валахской сказки: это была прекрасная царевна, страстная любительница плясок, которая не иначе хотела выйти замуж, как за того, кто превзойдет ее неутомимостью в танцах. Сама она танцевала с необыкновенным искусством и бешеным увлечением. Многие из соискателей ее руки падали разбитыми и даже мертвыми от чрезвычайных усилий, другие тайком удалялись от опасной невесты. Каждый вечер собирались во дворец гости, музыка гремела и танцы следовали за танцами. Однажды сквозь толпу гостей протеснился незнакомый чужестранец и изъявил желание состязаться с царевною. Она почувствовала к нему непонятное отвращение, и хоть не желала с ним танцевать, но должна была уступить воле отца. Тотчас же все заметили, что под пару принцессе нашелся не менее ее искусный и страстный танцор. Долго они носились по зале; наконец, утомленная – она потребовала пощады, но кавалер не хотел ее оставить; он так быстро и бешено кружился с нею, что она не могла перевести духу, и легкие ноги царевны совсем подкосились. Тут незнакомец бросил ее к ступеням трона, на котором восседал царь, и сказал отцу со злою насмешкою: «возьми свою дочь! я бы мог потребовать ее по праву, но не хочу… От этого безумного веселья я успокою вас на вечные времена: ты и твоя дочь, и царский двор, и целый город со всем, что в нем живет, должны окаменеть, и такое окаменение будет продолжаться до тех пор, пока не явится тот, кто меня пересилит». Таинственный гость был дьявол; по его слову вмиг все окаменело. Ровно через тысячу лет является избавитель; он состязается с дьяволом, кто из них в силах выпить больше вина, и при этом запирает его в бочку. Едва черт попал в винную бочку, как вдруг все ожило и дворец исполнился опять суеты и движения. Неистовые пляски царевны указывают в ней существо стихийное; это – те пляски, которые доныне видит народ в полете вихрей, несущих легкие облака и волнующих моря и реки, под звуки грозовой музыки.
Во всех указанных видоизменениях сказка о спящем или окамененном царстве выражает одну идею: зимний сон природы и ее весеннее пробуждение, когда богиня Земля вступает в брак с просветлевшим Небом, прямее – с богом-громовником, орошающим ее плодоносным семенем дождя, или когда тот же громовник пробуждает к жизни дождевые тучи и заключает любовную связь с прекрасною облачною нимфою = с богинею весенних гроз. Оба представления: мать сыра земля, кормилица смертных, и богиня-громовница, творящая земные урожаи, соединяются в народных преданиях в едином образе мифической красавицы; об этом уже достаточно было говорено прежде. Последовательная смена лета и зимы есть неизменный закон, ничем не отвратимый приговор судьбы, и потому при самом рождении мифической красавицы (т. е. при начале весны) уже дается предсказание, что она во цвете полного развития заснет долгим непробудным сном и будет покоиться до тех пор, пока не наступит час избавления (т. е. новая весна). Предсказание это непременно должно исполниться; отклонить то, что требуется естественными законами, невозможно. Зимний сон или зимняя смерть природы уподобляются окаменению; потому что окованная морозом земля твердеет, как камень, и самые тучи, охваченные стужею, не дают более дождя и также представляются застывшими, окаменелыми. После бешеных плясок, каким предаются облачные девы и грозовые духи в зале небесного чертога, во время бурных осенних ливней, – они цепенеют под холодным дыханием зимы и не прежде пробуждаются к жизни, как в то время, когда благодатная весна наполнит облака-бочки живительным вином дождя. У болгар и сербов есть рассказ о том, как морозы превратили в камни бабу-пастушку вместе с ее овцами и козами. Подобно убитым сказочным героям, при окроплении их живою водою богатыри наших былин, возвращаясь к жизни из того окаменелого состояния, в какое повергло их злое колдовство, обыкновенно говорят: «ах, как я долго спал!» Окаменение большею частию совершается ведьмами и чертями, и это понятно, потому что и тем, и другим народные поверья приписывают разрушительные полеты грозовых бурь и мертвящее влияние вьюг и метелей. Разящую насмерть молнию миф отождествляет с губительным зубом демона-зимы, который в образе волка или свиньи захватывает в свою пасть (т. е. помрачает тучами) светлое солнце и наносит миру тяжелые раны действием трескучих морозов; наш язык допускает выражение: «мороз кусается». Это омертвение плодотворящих сил природы в зимний период времени греки запечатлели в сказании об Адонисе, который, к общему горю, погиб, сраженный острым зубом вепря. То же значение, какое в греческом мифе придано кабаньему клыку, в народных сказках приписывается острию булавки (иглы, шпильки)[316] и волшебному пруту, а в тех вариантах, где в гибели юного героя или героини желали ярче выразить непреложное предопределение судьбы, – веретену или кострике; ибо девы судьбы представлялись пряхами. Смерть и воскресение природы – история, которая издревле интересовала человека и к которой он беспрестанно обращался в своих эпических сказаниях. Она передается и Старой Элдою в песне о всеми обожаемом Бальдуре. Сын Одина и Фригги, Бальдур был прекрасным и благодетельным божеством ясного летнего солнца; асы желали, чтобы он царствовал вечно, т. е. желали нескончаемого лета, и мать его Фригга поспешила взять со всего, что существует на земле, клятву не наносить вреда этому светлому богу, но при отобрании всеобщей клятвы она позабыла о ничтожном тунеядном растении, которое вырастает не на земле, а на деревьях: это омела, у ботаников viscum album, нем. mistel. Асы собрались вместе, поставили в средину Бальдура и, пуская в него стрелы, любовались, как они отскакивали прочь и как ни одно острие не вредило ему. Но злобный Локи дознался, с какого растения не взята клятва, сделал стрелу из омелы и дал ее пустить слепому Гёдуру (Hödhr); пораженный этой стрелою, Бальдур пал бездыханным, т. е. зимний мрак (= слепота) убивает всевидящее божество, закрывая его туманами и лишая ярких все согревающих лучей. Таким образом, уклонение солнца на зиму принималось за его насильственную смерть. Так как омела, по-видимому, вырастает не от семени и корня, то происхождение ее почитали чудесным. Думали, что она спадает с неба на ветви священных деревьев (дуб, ясень, акацию и др.); следовательно, в ней видели ту тернистую иглу, которую роняет сокол-Индра при похищении сомы, или, что то же – колючий терн-молнию, вырастающий на облачных деревьях и с них опадающий на землю. По мнению Куна, первоначальный способ добывания огня был указан человеку самою природою. В своих девственных лесах он видел, как ветер, качая деревья, обвитые ползучими травами, тер твердый сук о сухую лиану, и от этого трения рождался огонь. Почти у всех индоевропейских народов те обрубки, из которых добывали «живой огонь», принято было обкладывать сухими чужеядными растениями. Сравнивая означенное явление с небесной грозою, древний человек узнавал омелу в молниеносной стреле, возжигающей дерево-тучу. Омела (пол. jemioła, чешск. jmel, серб. имела, мела = санскр. a-mala – незапятнанный, чистый, светлый) известна в Швейцарии под именем dormerbesen и признается обладающею теми же свойствами, что и springwurzel. На Руси ей дают название вихорево гнездо; а по сербскому поверью, под орешником, на котором выросла омела, всегда можно найти змею с дорогим камнем на голове и много других сокровищ, что, с одной стороны, указывает на связь омелы с кладами, а с другой – роднит ее с тою змеиною травою, которая прикосновением своим исцеляет раненых и воскрешает убитых. По свидетельству Плиния, друиды считали омелу на дубах за дар, ниспосланный с неба, и за несомненный знак, что деревья эти избраны богами; они думали, что омела родится не от семян, а от помета диких голубей и дроздов, т. е. от молниеносных искр, роняемых грозовыми птицами (ср. с вышеуказанным уподоблением молний помёту облачных коней). Любопытно, что в Нидерландах чужеядные растения называются maertakken и служат указанием, что там, где они выросли, садились отдыхать эльфы (мары), во время прилета своего из небесной страны (England). По мнению галлов, питье, приготовленное из омелы, исцеляет от всякой отравы и болезней и сообщает животным плодородие; в Германии пиво, сваренное с чужеядными растениями, считается целебным против порчи домашнего скота. Подобно Бальдуру, герой персидского эпоса Исфендиар, которого не могло ранить никакое оружие, погиб от ветки терновника, пущенной вместо стрелы, что напоминает schlafdom, которым Один уколол Брунигильду, и немецкую сказку о Dornröschen. Чужеядный моховидный нарост на диком розовом кусте (шиповнике) или боярышнике называется у немцев schlafapfel; уверяют, что он происходит от ужаления осы (= от удара молнии) и что если положить его под изголовье, то человек до тех пор будет спать беспробудно, пока не вынут этого растения назад; чтобы охранить дом от несчастий, втыкают его за кухонные балки. Подобное поверье есть у чехов: «na šipku vyroste spánek, jinak pokažená ruže šipková, v jejižto jabličku zavity červik se naleza; tyž spänek trhaji mládenci zarailovani a panny… potajmo, nejvice na jare pred slunce vychodem, a kladou to jedni druhym potajrao do lozi (jakož i matky a baby detem do kolibek ho nastrkaji), aby dobre spali a libe sny raeli». Очевидно, что повесть о безвременной кончине Бальдура составляет один из древнейших общеарийских мифов; отголосок этого мифа, хотя уже в значительно подновленной форме встречаем в галицкой колядке: было то давно, с первовеку –