десную золотую арфу (= то же, что гусли-самогуды); влезая в дымовую трубу, он бросает оттуда камень и убивает ведьму (trollweib), которая приготовилась было пожрать его. Очевидно, что этот герой, являющийся в преданиях различных народов под именами Запечного, Попялова, Popelvar’a, Aschenbrödel’я (в женском олицетворении – Aschenputtel, Popeluška, Пепел уга), есть лицо, тождественное с мальчиком, который нарождается из полена, положенного на печь. Бог-громовник пребывал на земле в священном пламени, разводимом на домашних очагах; почему фантазия и присваивает его сказочным представителям прозвания, указывающие на печь и пепел. Рожденный из дерева, огонь истребляет его, превращает в уголья и золу и сам покоится в пепле, как в мягкой постеле. Позднее, позабыв первоначальную основу мифа, народ связал с означенными именами объяснения, на которые наводили его с одной стороны религиозное поклонение огню, а с другой наклонность видеть в замарашке, покрытом сажею, существо нелюбимое в семье, невинно страдающее и преследуемое злою мачехою. В таком страдальческом положении изображал миф светлых богов в холодные месяцы года, когда над всем миром властвует скупая мачеха Зима, и подвиги, совершаемые в сказках героем-замарашкою, имеют целию разрушить владычество зимы и возвратить ясные дни лета. Сидеть вблизи очага, оберегателя семейного счастия и покоя, – знак, что человек отдает себя под покровительство и охранение родных пенатов, знак особенной привязанности к домашнему крову, семейной жизни и ее кротким добродетелям, наконец знак полного подчинения прародительским уставам и принятия на себя хозяйственных забот и трудов. Под замаранною от дыма и пепла одеждою должны таиться чувства набожности, любви, кротости, готовность переносить незаслуженные притеснения, распорядительность и трудолюбие; всеми этими качествами и наделены сказочные герои и героини – Попяловы и Пепелюги. Но огонь, пылающий на домашнем очаге, или воплощение его = дед-домовой чтился как основатель и владыка рода. По мнению шведов, домовой обитает в растущем около дома дереве, от которого никто не решится отломить ни сучка, ни ветки; в противном случае ломается семейное счастие. В разных местах Германии рассказывают, что домовые духи живут между дровами, приготовленными для отопления избы[349]. По польским же и чешским преданиям, родоначальником славянского племени был Попель – личность мифическая, в которой мы узнаем сказочного героя, происшедшего от древесного обрубка (ср. выше с преданиями о кобольдах). Заметим, что богатыри, герои занимают в народных сказаниях срединное место менаду богами и людьми, как посредствующее между теми и другими поколение; о многих героях саги утверждают, что они народились от любовного сочетания богов и богинь с смертными[350] и что от этих героев ведут свое начало славные королевские роды, которые, таким образом, по восходящей линии состоят в родстве с небесными владыками. По свидетельству Геродота, скифы верили, что боги, герои, все люди вообще и племена скифские в особенности происходили от верховного божества Неба (Дива = Зевса), которому они придавали эпитет papaios – слово, сближаемое Бергманном с греч. πάπας, арм. рар, славян, папа – отец, предок, родоначальник. По мнению германцев, бог Tuisko (Tivisko – сын Неба; tiv = Див) был отцом Манна, первого человека, и чрез него прародителем всего немецкого народа, что напоминает индийского Мана, который спасся от гибели во время потопа и стал родоначальником людского племени. Творческие силы неба столько же зависят от посылаемых им дождей, как и от лучей весеннего солнца, дарующего ясные и теплые дни; в небесных богах, представителях этих творческих сил, древнейшие мифы соединяют воедино черты, принадлежащие весеннему солнцу, с чертами громовника (припомним Аполлона, Фрейра, воинственную деву Зорю). Поэтому рядом с вышеуказанными преданиями встречаем другие о происхождении рода человеческого от солнца. По скифскому преданию, Небо родило бога Солнце (Targitavus, Svalius), у которого было три сына: Щит, Стрела и Коло (колесо = воз и соха); эти три брата и почитались родоначальниками скифов – воинов, кочевников и пахарей. Согласно с этим, «Слово о полку» называет русичей внуками Дажьбога (солнца): «погибашеть жизнь Даждьбожа внука», «встала обида в силах Дажьбожа внука»[351]. Мы видели, что понятие о божественном предопределении (судьбе = Роде) старинный памятник связывает с богом-громовником, который, бросая с неба камни, творил из них людей; то же понятие соединяется и с солнцем, которому чехи дают название Деда-всеведа. Имя деда присвояется славянами не только солнцу, но и божеству весенних гроз. В народных обрядовых песнях доныне повторяется воззвание: «ой Дид-Ладо!» Ладо соответствует немецкому Фрейру; песни, сопровождаемые означенным воззванием, возглашаются при встрече весны (на Семик и Троицу), и в одной из них воспевается приготовление пива, т. е. того опьяняющего, бессмертного напитка, который заваривают небесные духи во время весенней грозы. У западных славян было в обычае при начале весны, прогоняя Морену (Смерть, Зиму), носить дедка и петь в честь его обрядовые песни; о нем рассказывали, что дедко всю зиму сидит в заключении в хлебных амбарах и поедает сделанные запасы, т. е. в зимний период времени он лишается своей производительной силы, успокаивается от своих обычных трудов и питает род людской старым хлебом. С наступлением весны он выходит из заключения и начинает засевать землю и растить хлеба. У болгар существует поверье, что Дедо-Господь ходил некогда по земле в образе старца и поучал людей пахать и возделывать поля. Украинские поговорки: «пищить, як дидько в градовий хмари», «жене, як дидько витри» свидетельствуют о связи дедка с тучами и ветрами. Домовой, как представитель того же небесного пламени, низведенного на домашний очаг, известен на Руси под именем деда. Под влиянием тех демонических свойств, какие издревле приписывались облаченному в мрачные тучи громовнику и домовому, и отчасти, может быть, под влиянием христианства слово дедко стало употребляться в значении черта; у Памвы Берынды стоит при этом слове такое объяснение: «сице бо нецыи обыкоша диавола именовати», что подтверждается и народными поговорками и клятвами: «ходить, як дидько по пеклу» (вар. «шибаецця, як черт по пекли»), «скаче, верещить, як дидько», «а сто дидькив у твои бебехи та печинки!». Нашему выражению: «Дид-Ладо» равносильно литовское didis Lado; didis или didelis значит: великий, старейший[352]. Нестор дает Перуну первое место при исчислении языческих богов, без сомнения, потому что с ним нераздельно было понятие о главном и старейшем божестве. Облачное небо, творящее громы и молнии, у всех индоевропейских народов носило название отца: pitâ Dyâus (Divas-pati было прозванием Индры), πατήρ Ζεύς, Jupiter; у славян великий, старый бог, прабог[353]; у германцев Один (Вуотан) = Allvater – отец богов и людей, Aldafadhir – отец людей, Aldagautr – der menschen Urvater, Ahnherr, Erzeuger, Top = der alte Gott или Vater; у финнов Ukko Jumala: Jumala – небо, Ukko – дед, старик, домовладыка[354], и вместе с тем собственное имя бога-громовника. Заслыша громовые удары, финны говорят: «Ukko pauha» (буквально: дед гремит), подобно тому, как шведы выражаются о громе: «добрый старик или добрый отец едет!»[355]
Мифические представления о первозданных людях – дубе и ясени, о родстве души человеческой со стихийными существами, о лесных духах и девах, жизнь которых неразрывно связана с известными растениями, – повели к созданию разнообразных сказаний, повествующих о превращении человека и переходе души его в дерево или цветок. Вера в возможность подобных метаморфоз, наследованная от глубочайшей старины, была скреплена тем воззрением, какое имел древний человек на самого себя. Рождение дитяти и его медленное, постепенное возрастание сравнивал он с прозябанием дерева; отдельные части тела представлялись ему подобием тех отростков и ветвей, какие дает из себя древесный ствол. Такое воззрение засвидетельствовано историей языка. Семя служит общим названием и для зерна, из которого вырастает всякий злак и всякое дерево, и для оплодотворяющего начала в животных и человеке. Беременность уподобляется всходу посеянного зерна; так, в народной былине говорит жена богатырю Дунаю:
У меня с тобой есть во чреве чадо посеяно,
Принесу тобе я сына любимого…
Дай мне младенца поотродити,
Свои хоть семена на свет спустить.
В других песнях богатыри наказывают своей дружине избивать вражеское царство, рубить и старого и малого, не оставить ни единого человека на семена. «Семячко» потребляется в областных говорах, как ласкательное название дитяти. О беременной женщине выражаются на Руси иносказательно: «покушала горошку», а в сербской песне, которую поют после родов, страдания родильницы изображаются следствием того, что она наелась бобов. Рождение младенца уподобляется принесенному злаком или деревом плоду: понести плод – забеременеть, бесплодная жена – та, которая не рожает. Встреча с беременной женщиной сулит пахарю урожай.
По древнегерманским законам такая женщина могла безнаказанно входить в чужой сад и вкушать плоды; верили, что то молодое дерево, с которого первые плоды сорваны беременной женщиною, непременно будет урожайно. Наоборот, лужичане советуют будущей матери съесть первый плод с дерева, чтобы счастливо выносить и родить ребенка[356]. Названия ноги, руки, пальцев и ногтей в санскрите объясняются уподоблением человека растению. Ногами человек касается земли и тем самым напоминает дерево, прикрепленное корнями к матери сырой земле; впечатление это выражено словом pada (лат. pes, pedis, литов, pádas, готск. fôtus) – не только нога, но и древесный корень. Если ноги сравнивались с корнями, то самое туловище представлялось стволом, а руки казались отростками: санскр. câkhâ – рука и ветвь соответствует литовскому szakà (ветка) и рус. сук, сучок, пол. sęk; южнослав. шака – кисть руки; слово река (пол. ręka) сближается с нем. галке – ветвь или плеть вьющегося растения. Сверх того, рука обозначается в санскрите сложным panća-çâkhâ (pancàn – пять и câkhâ – ветвь, сук), т. е. имеющая пять сучков или пальцев; палец – kara-çâkhâ. собственно: ручной сучок (kara – рука от kri – делать = делающая). Ноготь вырастает на пальце, как лист на ветке, и потому называется: kara-raja (rui – расти) = растущий на руке; наше ноготь, старин, нокть, литов, nagas, санскр. nakha от nakh – ire, se movere, т. e. растущий. Рамень, раменье – лес, поросль, раменный – боровый, лесной происходят от одного корня со словом рамо, рамена – плечи; шкура в некоторых областных наречиях означает древесную кору; волоса народный эпос отождествляет с травою, а траву и цветы называет волосами земли.