ов столь тождественные сказания? Кощей (змей, великан, старый чародей), следуя обычному приему народного эпоса, сообщает тайну своей смерти в форме загадки; чтобы разрешить ее, нужно подставить метафорические выражения общепонятными. На море на окиане, на острове на Буяне, т. е. среди небесного океана, в блаженной стране рая, высится зеленый дуб, а под ним зарыт железный сундук; этот дуб – знакомое нам Перуново древо, из-под корней которого струится живая вода дождя; зарытый в земле железный сундук в других вариациях загадки заменяется замкнутою горою или камнем (скалою). Гора, камень, подземелье суть метафоры тучи, сокрывающей в своих недрах солнечный свет и дождевые ключи (колодец, пруд или озеро). Охваченная зимнею стужею, дождсносная туча уподоблялась не только окаменевшей, твердой скале, но и гробу или сундуку, окованному железными обручами, в котором до поры до времени покоятся могучие силы грозы. У дождевого источника встречается дракон, из рассеченного туловища которого является вепрь, из убитого вепря – заяц, а из зайца – птица; по другим указаниям, заяц выскакивает из разбитого железного сундука, или возле источника стоит бык, а из убитого быка вылетает огненная птица. Все эти животные: дракон, вепрь, бык, заяц и огненная птица служили мифическими обозначениями громовых туч. Описывая весеннюю грозу, сказка заставляет своего героя сокрушать железные запоры и вступать в борьбу с облачными демонами; будучи разимы ударами грома и разносимы порывами ветров, тучи беспрерывно меняют свои формы и принимают различные фантастические образы, возникающие один из другого. Сам герой выступает на подвиг в сопровождении таких же баснословных животных, олицетворяющих собою те стихийные силы, с помощью которых Перун одолевает своих врагов. Как скоро убита огненная птица (голубь – приноситель небесного пламени или утка, несущая золотые яйца) – из нее выпадает яйцо, в котором горит яркий свет или лежит самоцветный камень. По свидетельству одной сказки этот камень добывают герою Гром, Ветр и Град. Золотое яйцо и самоцветный камень издревле принимались за метафоры солнца; ниже мы увидим, что солнце, окутанное тучами, представлялось драконовым сердцем. Но золотое яйцо служило также и метафорой молнии, и в настоящем случае народная фантазия, кажется, смешала эти различные представления вместе. Овладевши чудесным яйцом, царевич бросает его в лоб Кощея – и он тотчас же умирает, подобно тому, как о дьяволе существует поверье, что его можно убить только серебряною пулею (= молнией) или яйцом, снесенным курицею накануне Рождества, когда, по старинному мифу, рождается солнце. Точно так же великаны мрака (= зимних туч) гибнут от лучей восходящего (= весеннего) солнца. Преданиям о смерти, постигающей Кощея, по-видимому, противоречит постоянно придаваемый ему эпитет бессмертного; но именно это и свидетельствует за его стихийный характер. Растопленные весенними лучами солнца, разбитые стрелами Перуна, тучи вновь собираются из восходящих на небо паров, и пораженный насмерть демон мрака как бы опять возрождается и вызывает на битву своего победителя; так же и демон зимних туманов, стужи и вьюг, погибающий при начале весны, снова оживает с окончанием летней половины года и овладевает миром. Вот почему Кощей причислялся к существам бессмертным, хотя вместе с этим и заболевал от наносимых ему ран и подлежал временной кончине. После победы над ним Перун выводил из-за темных облачных затворов богиню летнего плодородия и вступал с нею в торжественный брачный союз. Оттого смерть Кощея, по сказочным преданиям, скрывается там же, где и любовь заколдованной красавицы, временно охладевшей к своему супругу; когда погибает царство Кощея, или, по другим сказкам – царство дракона и великанов, тогда же возвращается и любовь ненаглядной царевны к покинутому ею царевичу[410].
Миф о похищении солнца демоном-тучею выразился у сербов в своеобразной форме: когда нечистые духи отложились от Бога и бежали на землю – они похитили с собой солнце. Сатана воткнул его на копье и носил на своих плечах. Господь Бог послал святого архангела отнять у сатаны солнце. Архангел пришел к демонскому царю и стал всюду ходить вместе с ним. Наконец захотели они купаться в море, и сатана оставил копье с солнцем на берегу. «Станем нырять, – сказал архангел, – кто опустится глубже?» – «Опустись сперва ты!» – отвечал сатана. Архангел нырнул на самое дно и принес в зубах морского песку. Пришла очередь нырять сатане; опасаясь, чтобы архангел не унес тем временем солнца, он плюнул на землю, создал из своей слюны сороку и приказал ей стеречь солнце. Как только черт погрузился на дно, архангел сотворил над морем крестное знамение – и море замерзло на девять аршин толщины; потом схватил солнце и поспешил на небо. Сатана услыхал крик сороки, кинулся назад, но видя, что ему не пробиться сквозь лед, снова опустился на морское дно, достал большой камень, раздробил лед и побежал догонять архангела. Он настиг его в то время, когда тот уже ступил одною ногою на небо, и выхватил у него своими когтями кусок мяса из подошвы другой ноги. Архангел явился перед Богом и заплакал; в утешение ему Господь сказал: «не печалься! я сделаю так у всех людей». Оттого-то у всякого человека на ступне ноги есть выем[411]. Сатана в этом сказании – демон туч, помрачающих ясное солнце; как в вышеприведенных сказках змей-туча сдерживается железными оковами, так здесь сатана сдерживается льдом. Слюна, из которой демонский царь творит сороку, – метафора шумно падающего дождя; а крик этой птицы – метафора грома. По справедливому замечанию Я. Гримма, сорока (pica) стоит в народных преданиях в весьма близкой связи с дятлом (picus), низводителем небесного огня молний, что подтверждается и тождеством их латинских названий[412]. Слюна принималась за эмблему слова, речи; согласно с этим, созданная из демонской слюны сорока слывет в областных говорах вещицею, а болтливых женщин обыкновенно называют сороками. Это птица вещая: щебечет ли она на дворе или на домовой кровле или скачет у порога избы – скоро будут гости; в которую сторону махнет она хвостом – оттуда и гостей дожидай; на своем хвосте она приносит всякие вести. Ведьмы по преимуществу любят обращаться в сорок; по немецкому поверью, ведьмы ездят 1 мая на Блоксберг на хвосте сороки, подобно тому, как колдуны летают на хвосте ветра; потому запрещают стрелять в сорок, чтобы не нажить беды. Чехи верят, что птица эта есть сам нечистый и потому-то не следует вкушать ее мяса. На Руси, для охранения лошадей от нечистой силы, вешают в конюшне убитую сороку; в Смоленской губ. во время скотского падежа сушат мясо и кости сороки, толкут их в порошок и, посыпая сено – дают скотине. Порошок этот помогает и против знобящей лихорадки. Щебетанье сороки принимается в некоторых деревнях за предвестие скорого выздоровления больного. В христианскую эпоху народ связал с нею легендарные сказания: сорока, говорят, – птица проклятая; в Москве их нет – потому что когда боярин Кучка спрятался от убийц под кустом, то сорока выдала его своим щебетанием, а тот предал ее проклятию (ср. с легендой о воробье – предателе Христа); по другим рассказам, она унесла частицу св. причастия и была проклята митрополитом Филиппом, или унесла у святого пустынника последний кусок сыра и подверглась за то осуждению. В приведенной нами сербской приповедке архангел заступает место громовника; плач его и купанье в море указывают на дождевые ливни, а удар, нанесенный ему сатаною в ногу, объясняется из древнейшего представления, что в шуме грозы молниеносный бог поражается в ногу и делается хромым.
Захватывая светлую красавицу, богиню летнего плодородия, в свои мрачные объятия, демон-змей, по свидетельству народного эпоса, вступает с нею насильно в любовную связь, и связь эта продолжается до того времени, пока не победит змея могучий громовник. Когда Вритра овладевает облачною девою и запирает ее в своих пещерах, она из супруги светлого бога (dêvapatnf) становится супругою его врага (dâsapatni). Согласно с этим, греческий миф о Персефоне, которую похитил Плутон, утверждает, что в течение зимы она пребывает в темных областях Аида, в союзе с подземным владыкою, а в летнюю пору является на светлом Олимпе. Ran – супруга Эгира есть собственно облачная жена, похищенная демоном и вступившая с ним в брачное сожительство. Был-жил король, повествует русская сказка; у него была дочь – славная красавица, и повадился к ней летать двенадцатиглавый змей; иссушил ее проклятый, чуть совсем не извелась! Но явился Илья Муромец, постоянно заменяющий в народных преданиях Перуна; сразился со змеем: что ни ударит жезлом – то и голова долой, победил врага и избавил королевну от страшного любовника. В другой сказке Сила-царевич сватается на гордой и неприступной королевне, которая зналась с нечистым духом: каждую ночь прилетал он к ней по воздуху в образе шестиглавого змея и перекидывался человеком. В этом сватовстве помогает царевичу богатырь Ивашка – белая рубашка, в благодарность за то, что Сила-царевич освободил его из гроба, обитого железными обручами, в котором плавал он по синему морю: названный богатырь есть пробужденный от зимнего усыпления бог-громовник, а белая рубашка – облекающее его летнее облако; таким образом, Перун, победитель змея и жених освобождаемой им красавицы, распадается в этой сказке на два отдельных лица. Когда женился Сила-царевич, Ивашка – белая рубашка три ночи сражался с змеем, срубил ему острым мечом все головы, туловище на огне сжег, а пепел пустил по чистому полю; после того рассекает он пополам самую королевну, и как скоро рассек – из ее чрева поползли разные гады, плод незаконной любви с змеем; богатырь пожег гадов, а тело королевны сложил и спрыснул живою водою: в ту же минуту она ожила и сделалась столь же кроткою, сколько прежде была злою. В этой королевне мы узнаем облачную жену, очарованную змеем; в весеннюю пору Перун рассекает ее своею громовою палицею, и из раскрытых недр ее выползают гады-молнии. Сожигание убитого змея и гадов – поэтическая картина грозового пламени; в Иллирии существует предание, что змеи слетаются и сгорают в разведенном костре под звуки чудесной музыки, т. е. под бурные напева грозы. Окропление живою водою – метафора падающего дождя. На той же мифической основе создалась сербская песня: «Царица Милица и змaj од Jастрепца». Не весела царица Милица, закручинилась, лицом пасмурна. Спрашивает ее царь Лазарь: «что так не весела, моя царица? чего закручинилась? или чего недостает тебе на нашем дворе?» – «Всего вдоволь, – отвечает она, – только полюбил меня змей от Ястребца и повадился летать ко мне в терем»: